Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики
Отчаянно дрыгая ногами, он яростным усилием рванулся вниз и наконец протиснулся внутрь, порвав одежду и больно ушибив голову при падении. Он лежал тихо и переводил дыхание, а потом небрежно пристроил доски на старое место. Теперь они не могли бы остановить жуликов, но все же обманули бы тех, кто посмотрит на них из окон четырехэтажного дома. И только теперь до него дошло, что он чуть не свалился с высоты четвертого этажа.
На чердаке можно было передвигаться только ползком; Торби попытался руками и коленями нащупать люк, который мог быть на чердаке. Хотя Торби редко приходилось бывать в обычных домах, он слышал, что иногда на чердаках устраивают люки для ремонтных работ или для наблюдения.
Сначала он ничего не нашел, но тут солнце хлынуло ярким потоком в вентиляционные отверстия. Люк оказался чуть поодаль. Он был закрыт, но, видимо, не заколочен, а просто заперт на засов снизу. Торби огляделся, нашел лом, оставленный тут, вероятно, рабочими, и попытался поддеть крышку люка. Наконец она приподнялась, и Торби посмотрел в щель.
Внизу была комната. Он увидел кровать и человека, лежащего на ней. Торби решил, что большей удачи ждать нечего: надо только сговориться с этим человеком, убедить его не поднимать тревоги и найти матушку Шаум. Он осторожно просунул в щель руку, нащупал засов и стал отодвигать его, сломав при этом, к счастью, только ноготь. Наконец он поднял крышку люка.
Фигура на кровати не шевельнулась.
Он спустился в люк, повис на руках и соскочил на пол, насколько мог бесшумно. Фигура на постели села и прицелилась в него из пистолета.
— Как ты долго копался, — произнесла она, — я уже целый час тебя слушаю.
— Матушка Шаум! Не стреляйте!
Она присмотрелась к нему:
— Парнишка Бэзлима! — она покачала головой. — Парень, ты тут совсем некстати. Ну и горячий же ты, прямо матрас от тебя может загореться. Чего ты сюда явился?
— Мне больше некуда было пойти.
— Это что, комплимент? — она нахмурилась. — Были бы тут мои братишки, мне бы здорово досталось.
Она выбралась из постели, прямо в ночной рубашке подошла к окну, шлепая босыми ногами, и выглянула на улицу.
— Кругом шпики, каждый камешек на улице осматривают, распугивают моих покупателей… Парень, да такой суматохи, как ты наделал, я не помню со времен последней забастовки на заводе. И почему только ты не догадался помереть?
— Вы меня не спрячете, матушка?
— Кто это тебе сказал? В жизни я никаких подлостей не делала. Просто это все мне не нравится. — Она пристально посмотрела на него: — Ты когда в последний раз ел?
— Да я уж и не помню.
— Ну, я что-нибудь тебе соображу. Заплатить тебе, конечно, нечем? — она свирепо взглянула на него.
— Да я не голоден. Матушка Шаум, а «Сизу» еще в порту?
— Ах, вон что! Не знаю. Ах нет, знаю: двое ребят оттуда заходили вчера вечером. А тебе зачем?
— Мне надо передать поручение капитану. Я должен его видеть, просто обязан.
Она раздраженно зафырчала:
— Сперва он будит порядочную женщину, когда она только что заснула, падает на нее сверху и чуть не убивает. Он такой отвратительно грязный, исцарапанный, в крови, и ему, конечно, понадобятся мои чистые полотенца, а стирка в прачечной теперь дорогая! Он голодный, а за жратву заплатить не может… И теперь он еще нахально требует, чтоб я бегала по его поручениям!
— Да не голодный я… И мыться мне не обязательно. Мне только надо видеть капитана Краузу.
— Не смей мне приказывать в моей собственной спальне. Больно уж ты скор, как я погляжу, да бить тебя было некому. Знавала я старого разбойника, у которого ты жил. Придется тебе подождать, пока кто-нибудь из ребят с «Сизу» не заглянет сюда попозже, тогда я смогу передать записку капитану. — Она повернулась к двери. — Вода в кувшине, полотенце на крючке. Да отмойся почище.
И она вышла.
Мытье принесло облегчение. На туалетном столике Торби нашел пудру и замаскировал свои царапины. Матушка Шаум вернулась, сунула под нос Торби два ломтя хлеба, между которыми лежал толстый кусок мяса, поставила на стол кружку молока и молча вышла. Торби думал, что теперь, когда папы больше нет, он вообще не сможет есть, но оказалось, что может. Его волнение улеглось, как только он увидел матушку Шаум.
Она опять вернулась:
— Глотай-ка последний кусок да залезай. Говорят, они собираются обшаривать каждый дом.
— Правда? Но тогда мне лучше выбраться на улицу и удрать.
— Заткнись и делай, что я говорю. Давай, залезай.
— Куда залезать?
— Туда, — она показала рукой.
— В эту штуку? — В углу стоял встроенный диванчик. Недостаток его заключался в размерах: по ширине в него вполне мог поместиться человек, но длина была раза в три меньше, чем надо. — Пожалуй, я не смогу сложиться и поместиться там.
— Именно так и подумают фараоны. Скорей! — она подняла крышку, достала изнутри какое-то белье, и в дальнем конце дивана-сундучка открылся лаз наподобие оконного проема, ведущий сквозь стену в соседнюю комнату. — Вытяни туда ноги и не воображай, что тебе первому приходится тут прятаться.
Торби залез в диванчик, вытянулся вдоль стены, а лицо его оказалось как раз под крышкой. Матушка Шаум набросила на него белье, совсем спрятав его.
— Ну как, о'кей?
— Ага, конечно. Матушка Шаум! А он правда мертв?
Ее голос стал почти ласковым:
— Да, паренек. Это такой позор…
— Вы в этом уверены?
— Меня тоже сомнения мучили, я ведь так хорошо его знала. И я пошла посмотреть на помост. Он мертв. Но я скажу тебе, парень, на лице у него застыла усмешка, словно он их перехитрил. Да так оно и есть. Они терпеть не могут, чтоб человек избежал допроса. — Она снова вздохнула: — Поплачь теперь, если тебе от этого будет легче, только тихонько. А как услышишь кого-нибудь не дыши.
Крышка захлопнулась. Торби подумал, сможет ли он вообще дышать, но в сундучке были, видимо, дырочки для воздуха, внутри было душно, но вполне сносно. Он повернул голову, чтобы освободить нос от лежащего на нем тряпья.
И тут он заплакал, а потом уснул.
Он проснулся от звука голосов и шагов, и вспомнил, где находится, как раз вовремя, чтобы удержаться и не сесть. Крышка у него над головой поднялась, потом снова хлопнула так, что зазвенело в ушах. Мужской голос произнес:
— В этой комнате никого, сержант.
— Посмотрим, — Торби узнал голос давешнего фараона. — Ты еще там наверху не смотрел. Притащи-ка лестницу.
Голос матушки Шаум пролепетал:
— Ничего там наверху нет, сержант, это вентиляция.
— Я же сказал: посмотрим. — Через несколько минут он сказал: — Дай-ка факел. Вы правы, матушка. Но он тут побывал.
— Ох, да что вы?
— Там сзади оторваны доски, и пыль кое-где стерта. Я думаю, он пролез в эту дыру, спустился к вам в спальню и вышел.
— Черт побери! Так меня могли убить в собственной постели! И это называется полиция нас охраняет!
— Но вас же не тронули. Лучше бы вам теперь прибить эти доски снова, а то к вам залезет еще какая-нибудь нечисть. — Он помолчал. — Сдается мне, что он хотел спрятаться в этом квартале, но решил, что здесь слишком опасно, и вернулся в развалины. Если так, мы еще сегодня выкурим его оттуда газами.
— Вы считаете, я могу теперь снова спокойно спать в своей постели?
— Да зачем бы ему сдался такой мешок жира?
— Фу, как грубо! А я-то как раз собиралась предложить вам промочить горло!
— Вот как? Ну, пойдемте тогда на кухню, обсудим это. Я, наверно, был неправ.
Торби услышал, как они уходили, как убирали лестницу. Наконец-то он осмелился перевести дух. Через некоторое время она вернулась, ворча, и открыла сундучок:
— Разомнись немного. Но будь готов опять туда заскочить. Три пинты из моих лучших запасов! Вот что значит полиция.
6
Командир «Сизу» заглянул к матушке Шаум в тот же вечер. Капитан Крауза был высокий блондин, грубоватое, испещренное морщинами лицо и жесткая вкладка у рта выдавали в нем человека, привыкшего к ответственности и заботам командира. Он злился на себя самого и на окружающих за то, что позволил нарушить свой обычный распорядок дня ради пустяков. Он окинул Торби недовольным и испытующим взглядом.
— Матушка Шаум, это и есть тот тип, который утверждает, что у него ко мне неотложное дело?
Капитан говорил на торговом жаргоне Девяти Миров, испорченном саргонийском, лишенном флексий и содержащем лишь зачатки грамматики. Но Торби его понял. Он ответил:
— Если вы капитан Фьялар Крауза, у меня к вам поручение, благородный сэр.
— Не называй меня «благородный сэр». Я капитан Крауза, да.
— Есть, благо… капитан Крауза.
— Если у тебя поручение говори.
— Есть, капитан. — Торби начал декламировать текст, который он заучил, используя финский вариант: — «Капитану Фьялару Краузе, командиру корабля «Сизу», от Бэзлима Калеки. Приветствую тебя, дружище! Привет твоей семье, клану и родне. Нижайший мой поклон твоей уважаемой матушке. Я обращаюсь к тебе устами моего приемного сына. Он не понимает по-фински; я обращаюсь к тебе конфиденциально. Когда ты это услышишь, меня уже не будет в живых…»
