Эндрю Нортон - Саргассы в космосе (сборник)
— Каким образом?
— Угадай, — подзадорил Квентин не без самодовольства.
— Спирт растворяется в крови и достигает мозга — эквивалент внутреннего вливания, да?
— Скорее я ввел бы в кровь яд кобры, — отрезал трансплант. — Мой обмен веществ слишком утончен, слишком совершенен, чтобы нарушать его посторонними соединениями. Нет, я прибегаю к электрическим стимуляторам: от индуцированного высокочастотного тока становлюсь пьян как сапожник.
Толмен вытаращил глаза.
— Да. Табак и спиртное — раздражители, Вэн. Мысли — тоже, если на то пошло! Когда я испытываю физическую потребность захмелеть, я пользуюсь особым устройством — оно стимулирует раздражение — и извлекаю из него большее опьянение, чем ты из кварты мескаля.
— Он цитирует Гаусмана, — сказала Линда. — И подражает голосам животных. Барт так владеет голосом — просто чудо. — Она встала. — Вы уж извините, у меня есть кое-какие дела на кухне. Автоматика автоматикой, но должен ведь кто-то нажимать на кнопки.
— Помочь тебе? — вызвался Толмен.
— Спасибо, не надо. Посиди с Бартом. Пристегнуть тебе руки, дорогой?
— Не стоит, — отказался Квентин. — Вэн мне подольет. Поторапливайся, Линда: Саммерс говорит, что мне скоро пора возвращаться на работу.
— Корабль готов?
— Почти.
— Никак не привыкну к тому, что ты управляешь космолетом в одиночку. Особенно таким, как этот.
— Возможно, сметан он на живую нитку, но на Каллисто попадет.
— Что ж… будет хоть какая-то команда?
— Будет, — подтвердил Квентин, — но она не нужна. Это страховые компании потребовали, чтоб была аварийная команда. Саммерс хорошо поработал — переоборудовал корабль за шесть недель.
— С такими-то материалами — сплошь жевательная резинка да скрепки для бумаг, — заметила Линда. — Надеюсь, он не развалится.
Она вышла под тихий смех Квентина. Помолчали. Толмен остро, как никогда, ощутил, что его товарищ, мягко говоря, изменился. Дело в том, что он чувствовал на себе пристальный взгляд Квентина, а ведь… Квентина-то не было.
— Коньяку, Вэн, — попросил голос. — Плесни мне в этот ящичек.
Толмен было повиновался, но Квентин его остановил:
— Не из бутылки. Прошли тс времена, когда у меня во рту ром смешивался с водичкой. Через ингалятор. Вот он. Давай. Выпей сам и скажи, какое у тебя впечатление.
— О чем?..
— Разве не понимаешь?
Толмен подошел к окну и стал смотреть на отражения огней, переливающееся на соборе св. Лоуренса.
— Семь лет, Квент. Трудно привыкнуть к тебе в таком… виде.
— Я ничего не утратил.
— Даже Линду, — сказал Толмен. — Тебе повезло.
— Она не бросила меня, — ровным голосом ответил Квентин. — Пять лет назад меня искалечило в аварии. Я занимался экспериментальной ядерной физикой, и приходилось идти на известный риск. Взрывом меня искромсало, разнесло в клочья. Не думай, что мы с Линдой не предусмотрели этого заранее. Мы знали о профессиональном риске.
— И все равно…
— Мы рассчитывали, что брак не расстроится, даже если… Но потом я чуть не настоял на разводе. Это она меня убедила, что все будет как нельзя лучше. И оказалась права.
Толмен кивнул.
— Воистину.
— Это меня… поддерживало долгое время. — мягко сказал Квентин. — Ты ведь знаешь, как я относился к Линде. Мы с ней всегда были идеальными уравнениями. Пусть даже коэффициенты изменились, мы приспособились заново.
Внезапный смех Квентина заставил психолога нервно обернуться.
— Я не чудовище, Вэн. Выкинь из головы эту мысль!
— Да я этого и не думал, — возразил Толмен. — Ты…
— Кто?
Молчание. Квентин фыркнул.
— За пять лет я научился разбираться в том, как люди на меня реагируют. Дай мне еще коньяку. Мне по-прежнему кажется, будто я ощущаю небом его вкус. Странно, до чего стойко держатся старые ассоциации.
Толмен налил коньяку в ингалятор.
— Значит, по-твоему, ты изменился только физически?
— А ты меня считаешь обнаженным мозгом в металлическом цилиндре? Совсем не тот парень, что пьянствовал с тобой на Третьей авеню? Да, я изменился, конечно. Но это нормальная перемена. Это всего лишь шаг вперед после вождения автомобиля. Будь я таким сверхмеханизмом, как ты подсознательно думаешь, я стал бы совершеннейшим выродком и решал бы все время космические уравнения. — Квентин ввернул крепкое словцо. — А если бы я этим занимался, то спятил бы. Потому что я не сверхчеловек. Я простой парень, хороший физик, и мне пришлось прилаживаться к новому телу. У него, конечно, есть неудобства.
— Например?
— Органы чувств. Вернее, их отсутствие. Я помогал разрабатывать уйму компенсирующей аппаратуры. Теперь я читаю эскапистсткие романы, пьянею от электричества, пробую все на вкус, хоть и не могу есть. Я смотрю телевизор. Стараюсь получать все чисто человеческие удовольствия, какие только можно. Они дают мне душевное равновесие, а я в нем очень нуждаюсь.
— Естественно. И получается?
— Сам посуди. У меня есть глаза — они различают цветовую гамму. Есть съемные руки, их можно совершенствовать как угодно, вплоть до работы с микроминиатюрными приборами. Я умею рисовать — кстати, под псевдонимом я уже довольно широко известен как карикатурист. Это для меня отдушина. Настоящая работа по-прежнему физика. И она по-прежнему мне подходит. Знакомо тебе наслаждение, которое испытываешь, после того как разобрался в задаче — геометрической, электронной, психологической, любой? Теперь я решаю неизмеримо более сложные проблемы, требующие не только трезвого расчета, но и мгновенной реакции. Например, вождение космолета. Выпьем еще коньяку. В теплой комнате он хорошо испаряется.
— Ты все тот же Барт Квентин, — сказал Толмен, — но мне в это больше верится, когда я закрываю глаза. Вождение космолета…
— Я не утратил ничего человеческого, — настаивал Квентин. — В сути своей мои эмоции не изменились. Мне… не так уж приятно, что ты смотришь на меня с неподдельным ужасом, но я могу понять твое состояние. Мы ведь давно дружим, Вэн. Не исключено, что ты забудешь об этом раньше, чем я.
Толмен вдруг покрылся испариной. Но теперь он, несмотря на слова Квентина, убедился, что хоть частично узнал то, за чем пришел. У транспланта нет сверхъестественных способностей — он не телепат.
Разумеется, остались еще не выясненные вопросы.
Он подлил коньяку и улыбнулся поблескивающему цилиндру. Слышно было, как в кухне тихонько напевает Линда.
* * *Космолет остался безыменным по двум причинам. Во-первых, ему предстоял один-единственный рейс — на Каллисто; вторая причина была не столь проста. По существу, это был не корабль с грузом, а груз с кораблем.
Атомная энергостанция — не генератор, который можно демонтировать и втиснуть в грузовой отсек. Она чудовищно велика, мощна, громоздка и тяжела. Чтобы изготовить атомную установку, нужны два года, а потом ее пускают в действие непременно на Земле, на гигантском заводе технического контроля, занимающем территорию семи графств в штате Пенсильвания. В вашингтонской Палате мер и весов в стеклянном футляре с терморегулятором хранится полоска металла; это стандартный метр. Точно так же в Пенсильвании с бесчисленными предосторожностями хранится единственный в солнечной системе эталонный расщепитель атомов. К горючему предъявлялось только одно требование — его лучше всего просеивать в грохотах с сеткой в один меш. Размер был выбран произвольно и лишь для удобства тех, кто составлял стандарты на горючее. В остальном же атомные энергостанции поглощали все что угодно.
Немногие баловались с атомной энергией — это свирепая стихия. Экспериментаторы работали по шаткой системе осторожных проб и ошибок. Но даже при таких условиях лишь трансплантида — гарантия бессмертия — не давала профессиональному неврозу перерасти в психоз.
Предназначенная для Каллисто атомная энергостанция была слишком велика даже для самого крупного из торговых космолетов, но ее непременно надо было доставить на Каллисто. Поэтому инженеры и техники соорудили корабль вокруг энергостанции. Не то чтобы буквально сметанный на живую нитку, он, безусловно, соответствовал далеко не всем стандартам. Его конструкция во многом резко отклонялась от нормы. Специфические требования удовлетворялись искусно, подчас остроумно, по мере того как возникали. Поскольку все управление кораблем предполагалось сосредоточить в руках транспланта Квентина, об удобствах малочисленного аварийного экипажа почти не заботились. Экипаж не должен был слоняться по всему кораблю, если только не случится где-нибудь поломки, а поломки практически исключались. Корабль был единственным живым существом. Почти, но не совсем.
У транспланта были приставки — инструменты — решительно во всех секциях сооружения. Они предназначались для выполнения текущих работ на корабле. Искусственных органов чувств не было — только слуховые и зрительные. Квентин временно превратился в суперуправление космолетом. Саммерс принес на борт мозг-цилиндр, поместил его где-то (он один знал, где именно), подключил, и этим закончилось сотворение космолета.
