Дмитрий Володихин - Государева служба
«Вот дуралей», – подумал я.
Наконец, дверь… нет, не открылась она… расхлопнулась, хоть и не существует такого слова. Бам! – ударила ручка о стену. Военюрист величественно удалялся.
– Идем, Ваня.
Амбал, ни слова не говоря, поднялся из кресла и последовал за ним. Я чуть было не спросил: «А что ж со мной-то?» – но вовремя придержал язык.
Вышел Сманов. Устало опустился в то же самое кресло. Вздохнул.
– Никак вы меня отбили, Максим Андреевич?
– Результат таков, лейтенант: Сырцов считает, что сможет убедить трибунал пересмотреть ваше дело. Вместо года дисбата – полтора в нашей глуши, притом без права выезда в губернский город.
– В какой губернский город?.. – еще не веря удаче, нелепо переспросил я.
– В любой, лейтенант… Плюс выговор мне лично. Ну да знал я, чем занимаюсь, иного и не ждал. В общем, он оставил вас на заставе… Только моей заслуги в том нет. Ни малейшей.
Он опять горестно вздохнул.
– Не понимаю, Максим Андреевич.
– Он решил дело, еще до того, как полетел к нам, грешным. Заранее. Одному государю служим, лейтенант, одной стране. Неужто хватило бы у него совести забрать боевого офицера с нашего участка? Как бы он порядочным людям в глаза потом глядел? Сырцов – человек чести.
– А… – не осмелившись сформулировать свои впечатления от перебранки Сманова с военюристом, я просто ткнул пальцем в направлении кабинета.
– Ах это… Необходимая часть ритуала. В армии должен быть порядок.
* * *Неделю спустя я вовсю ходил в караул, дежурил по части, словом, приступил к исполнению обязанностей… Да еще, как велел мне Сманов, вел усиленные занятия по боевой подготовке. «Не пропадать же втуне осназовским твоим талантам…» – сказал майор.
Когда я попал на землю Барятинского, там в разгаре был сухой сезон. Жара и влага. В полуденную пору – смертная тоска. Люди раздеваются догола, обматываются мокрой простыней и только так могут переждать время зноя. Потом наступило межсезонье, преддверие холодных дождей. Дни все равно оставались как жерло раскаленной печи, полегчало ненамного; зато ночи сделались ледяными. Нормально жить можно было только утром и в сумерки…
Первый раз, заступив караульным офицером в межсезонье, я замерз смертно, бегая с солдатами по горкам и ложбинам. Холод вошел мне в плоть, заразил каждую клеточку. Я сменился, а холод не покидал меня. Напился горячего чаю – не помогает. Игнатьев поднес пару стопок настоечки на плодах дынного дерева – рецепт был величайшим сокровищем Сани – но и это не пробрало. Хотел было сходить к врачу, однако явился Сманов, глянул на меня и произнес только два слова:
– Баня. Быстро.
Меня парили часа два, доведя до полуживого состояния. Кажется, ползаставы собралось, чтобы загрузить бедную мою голову доброжелательными советами. Их были тыщи, этих советов, по-моему, они полезли у меня из ушей и ноздрей… Наконец, заглянул Сманов, протянул высокий пузырек с вонючей бурой дрянью и произнес только три предложения:
– На ночь в карауле натирайся. Когда закончится, заходи, дам еще. Потом тело к холоду привыкнет.
На следующий раз я натерся смановской дрянью. И впрямь, гибельный ночной мороз больше не донимал меня. Но природные ингредиенты, из которых составлялось чудодейственное средство, вошли с моим телом в особенную, ни в каких учебных программах не описанную реакцию… Полсуток я чувствовал непобедимый восторг, летал, а не ходил, спать не мог. От раза к разу реакция ослабевала, ослабевала и в конце концов сошла на нет. Но ощущения первой ночи запомнились мне навсегда. Была на то достойная причина…
Под утро весь комплекс охранной техники сработал: прорыв системы! Приборы наблюдения показали силуэт человека, не торопясь двигающегося в сторону Синюхи. Контрольно-следовую полосу нарушитель словно бы не заметил.
Воет сигнализация, слышится команда:
– В ружье!
Ночь, я с мобильной группой несусь мерзавцу наперерез на амфибии, в голове – сплошное ликование. Как же! Первый нарушитель! Будет мне значок «Отличная служба в погранстраже», степень третья! Броня грязью заляпана, ветер по щекам хлещет, полное счастье!
Выскакиваем мы из консервной банки, хватаем субчика тепленьким, а он, кажется, и сопротивляться-то не собирался. Я ему свечу фонарем в лицо, и, несмотря на ночную темень, вижу, насколько это грязное и заросшее существо. Сержант отшатывается и вскрикивает:
– О! Вшивец опять.
– Знаете его, Сержант Мякинцев?
Мнется.
– Извините, господин лейтенант…
– Что – извините?
– Да… господин лейтенант… извините, я не могу обсуждать ваши приказы, только вы… то есть… ну… свяжитесь с начальником заставы, скажите, мол, Вшивца по новой заловили…
Но волшебная мазь одарила меня столь концентрированным восторгом, что со Смановым связываться я не стал. Решил: к чему будить-то его? Какая у нас тут проблема? С утра порадуется. Вместе со мной.
Легкость в мозгах необыкновенная…
Нарушителя мы обыскали и заткнули в амфибию. Ничего подозрительного у него не было. Сержант Мякинцев сел от Вшивца подальше. Я еще подумал: «Кто такой грязи и такой вони не испугается!»
Привезли мы нарушителя на заставу и там заперли в специальном помещении для задержанных.
Как только Максим Андреевич вышел из своего домика и направился в рабочий кабинет, я тут как тут. Взгляните-ка, взяли одного злостного типа! Довожу Сманова до места, открываю перед ним дверь… и он разражается только одной фразой. Зато какой! Сманов, человек сдержанный и воспитанный, до того ни разу при мне не ругался. Он умел добиваться от людей подчинения, не повышая голоса. А тут – все цветы армейского красноречия… Поворачивается ко мне, лицо красное от гнева, губы дрожат. Очень ему хотелось, наверное, обматерить меня последними словами, но воли себе Максим Андреевич не дал.
– Лично, лейтенант, слышите – лично! – отвезете это к броду у Бородаевской щели, сунете в воду и дадите хорошего пинка. Чтобы у этого даже мысли не возникло о возвращении. Немедленно. А потом поговорим.
И по глазам его вижу: не время задавать вопросы.
Я выполнил приказ Сманова буквально. И когда давал Вшивцу пинка, в душе моей звучал реквием по значку «Отличная служба». Вернувшись, я отыскал майора в медпункте. Там вся моя мобильная команда проходила массированную дезинфекцию. Покончив с солдатами, военврач Моисеенко плотоядно ухмыльнулся и потер ладони:
– А за вас, дорогой мой, я возьмусь всерьез…
Пока Моисеенко проскипидаривал мне все штатные отверстия, Максим Андреевич уже совершенно спокойным голосом объяснял, что к чему. Оказывается, полусумасшедшее создание без имени и твердо выраженной этнической принадлежности живет на территории даяков. Время от времени оно пытается перейти границу и добраться до великого шамана и гуру, обитающего на южной окраине поселка городского типа Синюха… Гуру и шаман, дескать, имеет силу избавлять от многочисленных хворей, которыми исключительно богат Вшивец. Его ловят в четвертый раз – после долгого перерыва. По первости, не разобравшись, Вшивца продержали на заставе двое суток. А потом пятеро солдат попали в госпиталь, причем врачи насчитали в этом квинтете тринадцать инфекций разной паршивости, в том числе две – ранее науке не известных. Плюс чесотка, поголовно поразившая весь караульный взвод. Следующие два раза, наученные горьким опытом, пограничники сразу выставляли Вшивца вон, не привозя в расположение части. И вот я нарушил эту славную традицию. Ой-ей-ей!
– А может… разок пустить его к этому… гурушаману, – наивно предложил я. – Может, шляться к нам больше не станет?
– И пусть каждый его шаг на пути к заветной цели усеян будет эпидемиями… – резюмировал Сманов, глядя на меня, как на полного идиота.
Амфибию же, на которой Вшивца доставили, тогда мало не прокипятили…
* * *Недели бежали за неделями. Полили дожди. Холод бродил по холмам и оврагам, перепрыгивал с кочки на кочку среди топких болот, но его было слишком мало, чтобы остановить превращение доброй почвы под ногами в непролазную грязь. Солдаты то и дело болели; Моисеенко разводил руками: «Я, конечно, магистр ксеномедицинских наук, но не до такой же степени…» Любая царапина норовила загноиться.
Застава превратилась в унылое место.
Общую печаль – природы и людей – скрашивали воскресные обеды у Сманова. Отстояв литургию, мы досыпали часок-другой и появлялись у Максима Андреевича после полудня. Тут собирались все офицеры заставы, отец Димитрий, дьякон Максим, отчаянный атеист доктор Моисеенко, да дамы во главе с майоршей Мариной Николаевной, да две поповские дочки-близняшки, пребывавшие в том счастливом возрасте, когда девочки превращаются в барышень. С самого начала мне было легко в этом обществе. Словно некий кулинар, власть имеющий, заготовил меня на роль ингредиента для салата. Вот, салат порезан, пора бы добавить майонеза и перемешать все, однако не хватает какой-то последней мелочи, где ж она? Появляюсь я… Здесь каждый был мне своим, и я своим был каждому. Никогда прежде, даже в училище, не знал я столь теплого чувства.
