Саша Готти - Влада и заговор Тьмы
«Да, конечно, не болен, – с тоской подумала Влада. – Видел бы ты себя сейчас в зеркало…»
– Почему ты держишься рукой за плечо – болит?
– У меня… никогда… ничего не болит, – попытался пошутить вампир, но вдруг застонал, снова прижал руку к плечу, зажмурившись и закусив губу от боли, потом вдруг расслабился и затих. Его грудь равномерно вздымалась – вампир еще дышал, просто потерял сознание.
Влада осторожно убрала его руку, которую он прижимал к плечу, – и вскрикнула от ужаса. На белой коже расплывалось серебряное пятно, посреди которого сидел, загнувшись серпом, полупрозрачный коготь. Точно такой же, от которого так стремительно и страшно погиб Григо… Только вампиры, наверное, умирают медленнее троллей. Вот оно, прикосновение Тьмы. Коготь подконтра Тьмы, наполненный неведомым ядом.
Влада нерешительно протянула руку к когтю.
Стоило пальцам оказаться в сантиметре, как руку пронзило холодной болью – так было, когда она размораживала дома холодильник и прямо рукой выгребала из морозилки лед… Пришлось потом сесть прямо на пол и тихо подвывать от боли, пока рука медленно возвращалась к жизни.
Еще раз – и то же самое.
Дикая боль пронзала руку, даже еще не коснувшуюся когтя. Каково было Гильсу, было даже страшно представить.
За спиной раздался шорох.
И так было понятно, что это, и Влада даже не обернулась.
– …не трогай коготь… – зашелестел голос, – погибнешь…
Навязчивое шептание сводило с ума, мутило рассудок, мешало думать.
– …дай ему умереть… а когда вампир уйдет во Тьму, позови его обратно… просто пригласи его войти в этот мир… и он вернется к тебе…
– Позвать? А если позову не я, а кто-то другой, что тогда?
– …нет, никто другой… только ты… ты дитя вампира и ведьмы… не человек и не нечисть… ни один мир не родной тебе, для тебя нет порогов, и ты можешь позвать кого угодно и откуда угодно… имеешь право…
Влада, закусив губу, молчала.
Бывают такие состояния, когда надо быстро что-то решать, а вместо этого ты находишься в ступоре.
Сейчас в голове была пустота, и больше ничего. Никаких хитроумных идей, гениальных планов, вообще ничего. Звенящая тупость, как на годовой контрольной по алгебре, пустой листок с клеточками перед глазами, равнодушное жужжание ламп с потолка, внимательный взгляд кого-то, кто зорко наблюдает за тобой, нет ли шпаргалки…
Еще секунда – и Гильс умрет, уйдет куда-то гораздо дальше янва, в страшный темный мир.
Как только это произойдет, она сможет пригласить его войти обратно. И Гильс вернется… только вот каким он вернется?
Маги, вся ее семья, отдали свои жизни, чтобы остановить Тьму, мертвую нечисть, которая вырвалась на волю. И нельзя этим существам снова выходить в мир людей, иначе беда, иначе смерть всему живому.
В этом и был рассчет подконтра Тьмы – отправить в нее того, кто ей дорог, чтобы Влада, не раздумывая, позвала его обратно. А следом ринутся и остальные…
– …у тебя нет другого пути, девочка… – с неумолимой и холодной убежденностью зашептал голос за спиной.
– Ошибаешься, есть… – Влада быстро обмотала рукавом блузки пальцы правой руки и, резко вдохнув, схватила коготь и резко дернула вверх.
Гильс вскрикнул, хрипло задышал – значит, жив, это отлично, это очень хорошо.
Плохо было другое – ее собственные пальцы никак не могли стряхнуть коготь на пол, он прилепился, а потом растекся в пальцах, как мягкое мороженое, впитался в ткань блузки.
Сначала рука показалась твердой и чужой, а потом хлыстом ударила судорога – сначала предплечье, потом чудовищный холод добрался до шеи, перетекая на спину.
Влада закричала, рванувшись куда-то, чтобы убежать от боли, которая сводила с ума, но только бессильно повалилась на стену, почувствовав, что та мягкая, как перина.
Потом дверь медпункта почему-то очень медленно рухнула на пол, и Алекс Муранов, словно вынырнув ниоткуда, кинулся к ней. Он что-то кричал, будто бился в невидимую стену, которая их теперь разделяла.
Зачем Алекс пытается пробить эту стену?
Странное холодное спокойствие спустилось, как ледяной купол, который сразу же отгородил ее от всего.
…Будто сквозь плотную черную ткань Влада увидела, как Гильс пытается встать, и с его тела и волос хлопьями слетал серебряный снег. Он что-то спрашивает, только ответить ему уже как-то не получалось. Вообще не хотелось больше говорить. Сами все поймут, если захотят…
С противоположной стены на нее смотрели глаза умертвия, внимательные и жестокие, – потом в воздухе что-то со свистом сверкнуло, и Влада увидела, как дед опускает меч, с отвращением глядя, как что-то забилось в агонии на полу, раскидывая вокруг себя пыль.
Апатия и полное безразличие.
Холодно и больно…
Обычной смерти не будет, будет мир, который дальше янва. Темный мир.
Кем там становится получеловек-полувампир, лучше не думать. Может, мерзким умертвием с ядовитыми когтями. Может, кем-то еще…
Последние мысли, как ниточки, обрывались одна за другой.
Гул в голове стал сильнее, лица отдалялись, будто ее относило все дальше и дальше. Они двигались, менялись, что с ними? Так меняются лица людей, когда они кричат. Она уже не различала, чьи это были лица, да и какая разница…
Это же совсем не страшно, уйти во Тьму.
Тьма звала, тянула к себе…
Каждая клеточка тела стала ледяной, и льдинки отделялись друг от друга, словно их разносило ветром.
Развоплощение – странное слово, вдруг всплывшее в сознании.
Сначала, пока еще чувствуешь себя единым целым, – очень больно. А потом спокойно, и непонятно, как можно было существовать иначе. Ты становишься везде и нигде, а вокруг тебя нечто огромное и странное.
Нечто, где слова не имеют смысла.
Спина уперлась во что-то, что мешало проваливаться дальше. Какая досадная помеха…
Надо вспомнить что-то очень важное и настоящее и уцепиться за это, как за спасательный круг. Троллик в кармане джинсов, до которого не дотянется заледеневшая рука, проволочный паучок, приколотый к кофте…
…Вспомнилась физиономия Егора – загорелая и нахальная, его упрямые зеленые глаза. Это – настоящее, пусть и поссорились… Он не предавал ее, это главное…
…Отец, далекий и неведомый, тень которого пронеслась в ее жизни… Он беспокоился о ней, ему было не все равно…
…Гильс – это настоящее. Его черные глаза, иногда насмешливые, иногда цепкие и жесткие… Он просто есть, и уже это очень хорошо.
…Дед… Он теперь не похож на прежнего старика, но разве это значит, что он ее забыл или бросил?
…Григо, который закрыл ее собой и погиб, хотя уже не был связан жестокой клятвой.
…и даже невозможный Алекс Муранов, который тащил ее на себе в Утесум…
Все это настоящее, и это есть. Все это – дорого ей, это ее мир, в который стоит вернуться…
– Не бойся… не бойся… – вдруг тихо произнес спокойный голос среди бушующего ледяного урагана.
Влада вздрогнула, спину укололи тысячи игл, будто вернулись на мгновение чувства. Разве бывают черные огни? Черные огни в черном небе.
– Буду бороться… буду жить… – продолжала шептать она себе, собираясь для последнего и отчаянного рывка.
Закричав, Влада из последних сил рванулась вперед, продираясь сквозь темную стену впереди.
Рывок, еще один – и для Влады мир померк, растворяясь в небытии.
Глава 24 Сирень на подушке
Как здорово пахнет мокрая сирень.
Она пахнет весной, обещает летние ливни, дальние страны, бесконечное лазурное небо. Она пахнет счастьем и будущим.
Влада почему-то знала, что ей ничего не грозит, что она в полной безопасности.
Разве может быть опасно там, где так чудесно пахнет сиренью и дождем?
Она жива или мертва?
Разве мертвые могут чувствовать запахи?
А если она жива, то где она?
Влада открыла глаза.
Сначала все вокруг показалось расплывчатым, будто у нее стало хуже со зрением, но постепенно окружающие предметы стали четче. Рядом, на подушке, лежала ветка только что сорванной, еще мокрой от дождя сирени, капли воды дрожали на нежных звездочках-цветочках. Странно, каждый цветок был с пятью лепестками. А ведь обычно такие приходилось долго искать, чтобы загадать желание.
Все-таки где она?
Светлая просторная комната, обставленная темной полированной мебелью.
Невысокий этаж, облачка сиреневых кустов стучатся в мокрое от дождя окно. На блестящем от луж асфальте под окнами белеют лепестки. Это не Утесум, из окна общежития не такой вид.
Да это же квартира деда в Светлом корпусе!
На буфете у стены – салфеточки с бахромой и ваза с вязаными, о ужас, цветами. На книжной полке книги – «Человеческая психология», «Дети – вопросы питания и лечения», «Человеческие привычки, обычаи и традиции».
Картина на стене – морская даль с лунной дорожкой посередине.
След чьего-то грязного ботинка на белом, аккуратно выкрашенном подоконнике.
Ее деревянный троллик, стоящий на прикроватной тумбочке. Он ведь лежал в кармане джинсов, когда она провалилась в темноту и холод.
