Надея Ясминска - На спине лоскутного дракона
– Мама, мамочка-а!
– Что? – донесся снизу раздраженный голос матери.
Тала приготовилась выкрикнуть: «А Лютик опять рисует!» Но слова застряли у нее в горле. Девочка прекрасно знала, что будет дальше: мать прибежит, бледная и растрепанная, выхватит рисунок и заплачет: «Святые небеса, и где эта бесовка взяла бумагу?!» Потом скомкает листок, кинет его в огонь, и они пойдут собирать вещи, чтобы уехать из этой деревушки в другую – ведь неизвестно, кого Лютик еще нарисовала, кому показала. Так было в прошлый раз, когда сестра изобразила старосту с безумными глазами, черными руками и огнем внутри. А в огне корчились какие-то фигуры. Лютик нарочно уколола палец, чтобы закрасить пламя кровью. Тала слышала от местных мальчишек, будто пять лет назад там и вправду сгорел трактир. Погибло много людей, среди них и предыдущий староста. Мол, упился до красных троллей в глазах и сам все подпалил. Но младшая сестра не могла слышать разговоры, ведь она с рождения была глухой. А поди же, взяла и нарисовала! Тогда они бежали на рассвете, не дожидаясь утра. Мать так колотила косяк, что чуть руки не разбила: только, говорила, нажили хозяйство. Но Лютика высечь не посмела. Да не то что не посмела – не смогла. Просто детей в охапку, и бежать. Со старостой, повторяла она, шутки плохи.
А до того была леди. Красивая, черноглазая, из замка на холме. Она жила одна после смерти мужа, старого лорда. Вся деревня плакала, когда хозяин замка умер во сне: хорошим он был человеком, щедрым. И Лютик, хоть в глаза лорда не видела, нарисовала его угольком на кухонном полу. Внутри леди, рядом с ее сердцем, такого же цвета, как глаза. Во рту у лорда были гусиные перышки – сестра прилепила их воском – а над головой нависла подушка. Мать отскребла рисунок, и с тех пор в других домах она натирала мыльным корнем пол и стены, чтобы ни мел, ни уголь не взял.
– Так что у тебя? – вновь просочилось сквозь половицы. Послышался плеск воды в лохани.
Тала закусила губу и погладила смятую бумагу. Она никак не могла наглядеться на лицо Осота: такие бездонные синие глаза под густыми ресницами! Те самые глаза, в которые она не осмеливалась смотреть. Чудесный образ, но все равно его отнимут, сожгут. А потом они уедут, каждый со своей котомкой в руках, и больше не вернутся. Лишь одно слово, и Тала никогда не увидит парня с черничным взглядом.
– Ничего, мамочка. Прости!
– Хватит меня дергать! – отозвалась мать. – Лучше скажи, где твоя сестра? Почему ты не с ней? Ступай и приведи, пусть играет у печи, на виду. Никаких сил не хватает… – Голос превратился в невнятное бормотание и совсем утонул в шуме воды.
Тала сложила рисунок вчетверо и спрятала за корсаж. Лютик все равно не заметит, она не проверяет тайники, как кошка не раскапывает свое отхожее место. Спустившись в сад, девочка увидела сестру на старой груше: та сидела и смотрела, как селяне возвращаются с полей. У нее не было деревянных мечей и кукол – у нее были люди.
– Никогда так не делай, маленькая дрянь, – произнесла Тала, беззвучно, но отчетливо, чтобы можно было прочесть по губам. – Не смей лезть в меня. Не смей это рисовать. Иначе я скормлю тебя жирному троллю, и будешь мазать своим углем у него в желудке.
Лютик наклонилась и рассмеялась звонким, беззаботным, невинным смехом пятилетнего ребенка. Ее нос забавно морщился, веснушки затерялись в грязных разводах, а кудри растрепались. Она сидела на ветке, жмурилась и хохотала, и Тала начала смеяться вместе с ней, хоть совсем этого не хотела.
– Ладно, чтоб тебя, – снисходительно прошептала старшая сестра и запустила в младшую переспелой грушей.
Радостно взвизгнув, Лютик кинула чем-то в ответ. Тала погрозила ей пальцем, подняла уголек, завернутый в тряпицу с капелькой крови, и быстро спрятала его в карман.
ПОРА
– Пожалуй, время пришло.
Девушка, большеглазая и на первый взгляд некрасивая, уронила ягоды в ручей. Только что она их старательно мыла, а теперь вся снежиника унеслась по воде чередой белых мурашек.
– Нет! – воскликнула она и упрямо выставила вперед локти. – Нет.
– Никогда не делай такой жест, иначе люди поймут, кто тебя воспитал. И возьми себе новое имя, Врранха. Твое племя называет детей по-другому: подобно песне, а не рычанию. Бери из тайника столько, сколько нужно. А затем уходи.
– Я этого не сделаю. Не хочу!
– Ты выросла, пора жить своим умом. Неужели ты думаешь, что тягучее существование за скалами и есть жизнь? Не равняйся на меня. Оглянуться не успеешь, как тело иссохнет и сожмется, а мир перед глазами застелет пелена. Твое настоящее – там, за лесом.
– В городе? – горько спросила Врранха и, замотав головой, прошипела: – Ненавижу людей!
– Придется смириться. Хотя бы с собой.
– Ты тоже их ненавидишь, верно? Может, такова твоя месть? Вырастить меня, привязать к себе и скалам, приучить засыпать под твое дыхание, а потом выгнать, словно собачонку? Смотреть, как я, поскуливая и хромая, ухожу прочь из своего дома…
Земля дрогнула под их ногами, на деревья легло облако пепла.
– Если бы я и вправду к тебе так относился, то оставил бы здесь, навсегда! Сделал бы тебя букашкой в капле янтаря. Наблюдал бы, как ты становишься старше и старше, как начинаешь метаться по сторонам в поисках какого-то смысла. Не давал бы уйти. Сотня шагов на север и полсотни на запад – вот размер твоей клетки. Ты бы старела, Врранха, и пускала свои стрелы мимо. Сослепу ела бы ядовитые ягоды и корчилась от боли. А потом… потом ты бы умерла. И перед смертью спросила: «Так и должно было быть?»
– Что бы ты мне ответил? – тихо спросила девушка.
– Я бы ответил, что все это время за лесом был город. Где жил мужчина, который тебя не нашел. Где стоит дом, что тебя не дождался. Где стремятся вдаль дороги – к морю, серебряным горам, старым замкам – те дороги, по которым ты уже никогда не пройдешь.
Врранха молчала. Какое-то время она сидела неподвижно, потом пальцы сами потянулись к охотничьей котомке.
– А если я заблужусь?
– Все идущие могут сбиться с пути. Все живущие могут умереть. Но и те, и другие в конце концов возвращаются. Таков порядок вещей.
…Маленькая фигура девушки затерялась между деревьями еще до захода солнца.
Он следил за ней до самого города, а потом вернулся за скалы. Он знал, что долго не осмелится показаться на глаза своим – пусть сначала все скроется, заживет. Даже природа считала слезы позором: они прожигали кожу и оставляли после себя грубые пересохшие устья. Но потом – когда-нибудь – шрамы зарастут чешуей. Так молодые деревья медленно скрывают уродливый овраг.
«Огонь должен стремиться вверх, – давным-давно говорил ему отец. – Из глотки прямиком в воздух. Не подпускай его вниз, к сердцу. Нам дано зажигать, но не тушить».
Люди умеют укрощать огонь. Они закидывают костры землей…
Старый дракон распластался на этой земле, мягкой и мокрой после дождя, и закрыл глаза.
ПОЙМАТЬ ЕДИНОРОГА
Я не видел его много лет и уже не думал, что когда-нибудь увижу. В памяти так прочно сидел былой образ – благородная седина, перстни на пальцах, расшитый золотыми нитями плащ, – что я едва узнал его в нищем оборванце, который бежал к охотничьему привалу и, размахивая руками, кричал:
– Единорог! Единорог!
Никто не обратил на него особого внимания – мало ли тут шляется странных типов, похожих на безумцев. Только один охотник лениво спросил:
– Что «единорог»?
– Единорог вышел из леса!
Раздался дружный хохот.
– Говорю я вам, гляньте вон туда!
Тот, кто соизволил повернуть голову, перестал смеяться. Вдали, на пригорках, и вправду маячило что-то белое.
– Лошадь – бесхозная, что ли?
– Там, поди, хозяин рядом.
– Какой хозяин? Там троп через лес отродясь не было. Заблудилась скотинка…
– Да никакая это не лошадь, – не унимался оборванец. – У него рог! Не верите – посмотрите сами!
Конечно, единорога сразу скинули со счетов, но живые лошади в этой глуши ценились не меньше мертвых тигров. Мужчины поднялись со своего привала и, прихватив веревки, направились к лесной опушке. Кто-то остался охранять пожитки, но я не был в их числе. Мне стало любопытно. Нищий сновал среди охотников, подпрыгивал, размахивал руками. На мгновение наши глаза встретились, и он отшатнулся. Не узнал, но почуял – как один маг другого. Я молча коснулся перстня на своей руке, и оборванец усмехнулся одним уголком губ – видимо, вспомнил.
Мы шли быстро, кто-то перешел на бег. И наконец увидели за редкими соснами белую лошадь с отростком на лбу.
– Неужто правда? – послышался изумленный шепот.
– Я же говорил! – торжествующе сказал нищий.
– А вдруг ты врешь? Сейчас умельцы на ярмарках кого только не показывают – и русалок, и дракоэльфов. Прилепили клык шерхата к коню – и все дела…
– Тсс, – шикнул охотничий голова и кивнул в мою сторону. – Что гвалт подняли? Среди нас волшебник, пусть он и скажет.
