Вячеслав Бакулин - Некроманты (сборник)
Айван открыл глаза от неяркого света и холода, просочившегося под полог. В щель между одеждами было видно, как няня сидела у порога, вцепившись в дверь, а над ней склонилась женщина в кимоно неземной белизны. Оно показалось мальчику сотканным из светящихся снежинок. Длинные черные волосы тоже блестели. Женщина словно пыталась войти, но няня собой преградила ей дорогу. И тогда красавица – да, Айван никогда не видел более прекрасной дамы! – дохнула няне в лицо, словно выпивая что-то. Сложила губы розовым бутоном – и в него влетело легкое облако. Руки няни дрогнули, но не разжались.
– О, я тебя вижу! Ты такой красивый мальчик. – Гостья посмотрела в сторону Айвана. Он не знал, жив он или нет, сон это или явь, боялся шевельнуться и даже затаил дыхание. Видит ли она его под ворохом одежд? Голос дамы был так же прекрасен, как и ее облик. Айван с трудом отвел глаза и зажмурился, вспомнив нянин наказ. – Не прячься. Я провожу твою няню, чтоб она не заблудилась в буран, а ты жди меня. Никому про меня не рассказывай, и будешь жить долго, красавчик. – Смех дамы звучал как музыка. – А иначе я приду и убью тебя! И того, кому ты расскажешь, – добавила она через паузу.
Айван затих от ужаса и не смел шевельнуться. Тишина и темнота снова охватили его. Лишился ли он чувств? Грезил ли наяву, или сон показался слишком реальным? Когда крупная дрожь прошла волной по всему телу, мальчик поверил, что жив, но не смел открыть глаз. Сколько так пролежал, он не знал. Озноб снова вывел из состояния забытья.
Холод вошел под полог – что-то ледяное лежало рядом, Айван явственно почувствовал это. Протянутая рука наткнулась на нечто жесткое и безжизненное. Пальцы испачкались. Только тут он решился открыть глаза. И чуть не закричал от ужаса. Закрывая щель в пологе собой, лежала мертвая няня. Мишу завозился рядом.
«Живой!» – отлегло у Айвана. Он что есть силы толкнул мертвое тело, чтоб сохранить тепло, и прижался сильнее к младшему брату. Слезы потекли будто сами собой. Айван все еще не смел произнести ни звука. Мишу задрожал в объятьях брата – он тоже не спал, и Айван на всякий случай зажал младшему рот. Так мальчики просидели до рассвета. Благо, ждать им оставалось совсем недолго.
Когда же братья решились высунуться из укрытия, уже рассвело и отчетливо виднелись пятна крови на белых тряпицах, которыми отмечался путь. Все, что они смогли сделать для мертвой женщины, это укрыть потеплее ее же плащом и прошептать молитву. Рука не поднялась оставить одежду себе.
Мальчики выбрались на дорогу к полудню, к середине короткого зимнего дня. Мишу то и дело останавливался по пути, вглядываясь в сумрак между стволами, словно видел кого-то, но тут же опускал глаза. Айван спросил его прямо, внутренне надеясь, что младший просто устал, Мишу отрицательно покачал головой.
– Слышишь что-то? – Айван не отставал. Сам-то он точно не мог сказать, кажется ему или их кто-то преследует. То ли шепот, то ли шорох, и словно кто-то за спиной смотрит тебе в затылок издали. Страх не исчез даже с рассветом, но Айван, как старший, пересилил себя, сохраняя лицо. Как учил отец.
– Нет, сейчас не слышу, – ответил Мишу. Дальше Айван спрашивать не посмел. Чтоб не зайтись в крике. Неужели ночью был не сон и брат все знает? Чуть раскосые глаза Мишу не давали ответа.
«Я буду думать, что ничего не было, – решил Айван и сжал руку брата. – И рассказывать ничего не буду». Дальше они шли в молчании.
Мальчишек, уже почти закоченевших, но упорно шедших к селению, подобрал конный патруль из местных солдат. Их послали искать живых на дороге. Мальчиков пришлось везти вдвоем на одном коне – так крепко держались они друг за друга закоченевшими пальцами. Самурай с непроницаемым лицом подхватил их и быстро поскакал в город, не произнеся ни слова. От разгоряченной бегом лошади шло такое тепло, что Айвану чудилось, что она из огня и он сейчас сгорит. Мальчик зажмурился и открыть глаза уже не смог.
Он цеплялся за руку Мишу, и только тонкие пальцы брата не давали ему соскользнуть в пропасть кошмаров, где ледяная красавица то манила к себе, то становилась существом без лица и змеей вилась вокруг братьев. Топот копыт перекрывал вой ветра и хруст снега под чьими-то ногами, обдавало то жаром, то ледяным дыханием стужи. Подошел отец с простреленной головой и, улыбнувшись, надел на Айвана свою шляпу. Сначала она приятно холодила, как поцелуй в лоб, а потом раскалилась огненным обручем, стиснула виски и потяжелела. Прямо из нее на глаза мальчику потекла бурая кровь, и лицо отца растворилось в красном тумане. Его словно обернули тканью. Кто-то чужой промелькнул за спиной у отца, и тоже безликий. Айван закричал от ужаса и выпустил пальцы брата. Тут же снежная кукла потянулась к нему, чтоб обнять, и рот ее растянулся до ушей, словно разрезанный. Но чья-то маленькая рука сдернула горячую шляпу с головы мальчика. Прохлада обволокла Айвана. Няня улыбнулась ему. С ее кимоно стекали цветы: белый, розовый, красный. Подул ветер и сорвал их вместе с шелком и плотью. Вместо няни на Айвана смотрел Мишу. И брат явно уже не был бредом.
Младший глядел на старшего с недоумением, то закрывая, то открывая рот, не решаясь заговорить. А может, это был страх? Или жалость? Айван не понял – слишком сильно болела голова и полумрак в комнате мешал видеть брата. Или не в комнате, а в глазах?
– Мы где? – спросил Айван.
Простой вопрос словно успокоил Мишу. Он выдохнул и, слабо улыбнувшись, ответил:
– В деревне. Уже десять дней. Ты заболел, и я боялся, что… что останусь совсем один… Даже без тебя!
Рот младшего перекосился, но, как взрослый, он не заплакал. Айван не стал спрашивать про отца, все понял сам. Теперь они круглые сироты в чужой стране. А еще – над ним проклятие. Тут, словно кто-то подслушал его мысли, за тонкой стеной из досок и бумаги послышались шаги. Те самые шаги… И теперь Айван не сомневался – Мишу тоже их слышит: так малыш замер.
«Не бойся, это за мной. Главное – не смотри на нее», – хотел сказать тогда Айван. Но не успел: Мишу заговорил первым, и все прошедшие двадцать лет Айван считал, что именно тогда упустил момент спасти брата. Надо было просто выйти к ней, утолить ее жажду смерти и сберечь брата и свою душу.
В разное время Айван оправдывал себя разными способами: то болезнью, то молодостью, то признавал, что просто боялся умереть, то – не знал, что делать. И только недавно, вытаскивая Мишу из петли, он узнал правду и нашел новое оправдание.
– Ты разговаривал во сне, – прохрипел почерневший от горя и боли брат. – Ты бредил и разговаривал в бреду. Рассказал про снежную деву, забравшую нашу няню в лесу, рассказал про ее красоту и проклятие. Я сидел возле тебя, менял мокрые полотенца на твоей голове и слышал, все слышал. Брат, ты не виноват! Не осознавал себя в болезни! – Чуть не шагнувший за черту смерти, верный Мишу горячо верил старшему брату. Брату, который столько раз его предавал…
Но тогда, в детстве, Айван ничего не сказал и не сделал. Сжался в комок, слыша шаги призрака и стараясь ровнее дышать.
– Взрослые не могут больше ждать нас здесь, братик, – сказал тогда Мишу. – Ты очень долго болеешь, и друзья отца увозят меня на рассвете. Мы едем в Нагасаки, а оттуда, при хорошей погоде, – на папину родину. Братик, поправляйся скорее, мне страшно без тебя в той чужой стране, в Европе. Страшнее, чем здесь. Я буду молиться, чтобы погода была плохая и корабль не мог отплыть из порта. Тогда ты успеешь нас догнать.
Айван снова сжал руку брата и улыбнулся. Ему казалось, ободряюще.
Шаги и вздохи за стеной дома не утихали до рассвета. Братья слушали их вместе, пряча друг от друга свой страх. Отрицая очевидное. Затаив дыхание. На рассвете, когда призрак вымотал страхом всю душу, с шелестом отъехала в сторону белая дверь. Шаги пропали. Темная фигура возникла в проеме. Тогда Айван набрал в грудь побольше воздуха и смог подняться на локте, чтоб первым встретить смерть.
Но с поклоном вошел лишь слуга-японец и увел Мишу за минуту до рассвета. Что-то неуловимое промелькнуло за ними. Айван услышал детский смех. Или это уже было частью горячечного бреда.
В беспамятстве он провалялся еще месяц. Когда болезнь отступила и Айван на ослабших ногах вышел на воздух, держась за стену дома, то, увидев отражение, едва узнал сам себя: так похудел и вытянулся. Первым, кого он увидел, был буддистский монах в оранжевых одеждах. Старик напоминал фигурку бонзы, солнечный зайчик примостился на его плече. Если бы не легкий храп, можно было бы подумать, что старец медитирует. Воробей, еще не совсем осмелев, подбирался к четкам святого человека. Как сочные ягоды, бусины манили птицу.
Айван сделал несколько шагов по дощатому настилу, тоже желая выбраться из тени крыш на солнце, и улыбнулся: пернатый наглец все же рискнул клюнуть монаха.
