Екатерина Флат - Любовь и магия-2 (сборник)
– Ты не веришь мне, мое бедное дитя? – с пылкостью продолжал граф. – Я готов доказать тебе это. Завтра ты увидишь, что твой Пьетро жив и здоров, и его вовсе не заботит твоя участь. Поверь, он с удовольствием продал тебя за звонкую монету.
Ничего не сказала ему русалка, лишь отвернулась от него. Но на рассвете заскрипели блоки, заскользили смазанные жиром веревки. Граф велел поднять клетку с «венецианской рыбкой» высоко-высоко на балкон своего палаццо у канала.
И в предрассветных сумерках увидела она, как на большом корабле ее Пьетро поднимает паруса и вовсе не собирается идти к ней на выручку. Как он был уверен в себе, какой решимостью лучилось его лицо! Это был человек на пороге своей мечты к богатству и славе.
Но не успела морская дева рассмотреть название корабля. Клетку ее опустили, и, смеясь, сказал ей синьор, что теперь она его «поющая рыбка» и будет петь для него и его гостей. Ведь никому, кроме него, она более не нужна.
Молча посмотрела она на него и снова нырнула на самое дно своей клетки.
Темной ночью внезапно раздался внутри палаццо шум и гул, зашатались знаменитые венецианские сваи, что тверже камня. Забурлила вокруг вода, вздыбилась лагуна, порождая яростные волны.
Заскрипели доски и камни, и медленно ушел на глубину, под воду прекрасный палаццо – и вместе с ним и граф, и все его слуги. Слышали все соседи на Большом канале пение «венецианской рыбки», и голос ее был полон не любви, а мести и черной злобы. Звучал он, как свист ветра и шум страшной морской бури.
С тех самых пор вся Венеция знает, что русалка покинула обманувший ее город и рыщет по морям в поисках своего коварного и неверного возлюбленного. Но раз в несколько лет гондольеры Венеции снова видят свою «рыбку». По-прежнему она поет прекрасные песни, но никому больше не дарит поцелуев на удачу, ведь каждый гондольер, приблизившийся к ней, напоминает ей ее коварного Пьетро, и вместо губ встречают его длинные острые зубы и холодные объятия, увлекающие на дно.
Паоло неохотно открыл глаза и посмотрел на отца.
– Забавная сказка, зачем ты мне ее рассказываешь? Я уже вышел из того возраста, когда такие истории принимают на веру.
– Меньше всего на свете я бы хотел рассказывать ее тебе, сынок, – вздохнул синьор Фантуччи. – Может, это для других и сказка, но мне доподлинно известна фамилия Пьетро. Отец замолчал и тяжело положил на стол свои натруженные руки. – Коварного гондольера звали Пьетро Фантуччи, и все, что он смог, – доплыть до итальянского берега и спрятаться на твердой земле на веки вечные от морской девы. Ни разу не видел он больше ни вод лагуны, никакого другого моря и потомкам своим строго-настрого наказал не сходить с твердой суши. Большой кусок плодородной земли он купил на деньги от своего предательства. И на этой земле выросли его дети, никогда не видевшие моря…
Паоло с глубоким недоверием смотрел на родителя.
– Что ты хочешь этим сказать? Что все это было на самом деле и мы с этим Пьетро родственники?
Старый синьор тяжело вздохнул еще раз.
– Наверное, я бы тоже никогда не узнал ни о чем подобном, но мне было двенадцать лет, когда я впервые услышал историю о «венецианской рыбке». Так уж вышло, Паоло, что ты не первый Фантуччи, который, нарушив страшный родительский запрет, не побоялся вернуться в море. Отец мой, а твой дед, скрыв от своих родителей, тоже решился на возвращение в Венецию. Арендовав у своего друга драгоценную гондолу, он начал уезжать в Венецию на заработки. Каким он был тогда счастливым! Как сияли его глаза, когда он возвращался по вечерам домой и вполголоса рассказывал мне и моей матери об увиденных им чудесах и диковинках.
Но однажды отец не вернулся. Мы прождали его три дня, но о нем не было ни слуху ни духу. Чем ближе было воскресенье, тем тверже была воля моей матери ехать в город самой, искать отца. В субботнюю ночь, перед маминым отъездом я проснулся по непонятной причине. Было душно, я никак не мог заснуть и решил выйти в сад, посидеть на качелях.
Было темно, я взял с собой фонарик.
Сколько я просидел, тихо раскачиваясь на качелях под сливой, я тебе не скажу. Было тихо, очень тихо, и вдруг я услышал на дороге отчаянный топот бегущих ног. Ворота наши скрипнули, и кто-то вбежал во двор. Я, подхватив фонарь, побежал навстречу. Мой отец налетел на меня из-за угла дома. Боже мой, он выглядел ужасно! Он был бледен, рубашка его разорвана, с волос текла вода, и кровь из раны на плече смешивалась с дорожной пылью. Он весь дрожал. Подхватил меня в объятия и прижимал к себе долго-долго, что-то бормотал, и его тело била дрожь.
Не помню, чтобы я еще когда-нибудь так пугался, как в ту ночь. Мой отец, такой сильный, самый лучший, был похож на испуганного старика. Там, посреди садовой дорожки, он заставил меня встать на колени и поклясться святой Мадонной, что я никогда, ни при каких обстоятельствах не подойду и близко к морю. Он попросил принести ему вина. Я принес ему целый кувшин. И на ступеньках нашего дома он рассказал мне, что произошло.
Он не зря целую неделю пропадал в Венеции, не показываясь домой. Он встретил женщину, прекраснее которой никогда не видел. Она появилась в Венеции ниоткуда. Прекрасная, стройная, юная, обладавшая восхитительным голосом. Он увидел ее и буквально позабыл обо всем на свете. Будто сумасшедший, он разыскивал ее по городу, бросал к ее ногам цветы и даже купил ей баснословный по тем временам подарок – прекрасное ожерелье из морского жемчуга.
Красавица приняла подарок. В тот вечер она обещала ему свидание, но отец встретил соседа, который искренне ему обрадовался и напомнил ему о долге перед семьей. Со стыдом и раскаянием твой дед собрался обратно в деревню. На пирсе, когда лодка уже отошла, он вдруг заметил ее белое платье. Она стояла и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
– Ты не представляешь, каких усилий мне стоило остаться в лодке и не броситься вплавь обратно, – признался мне тогда твой дед.
На лагуну спустились сумерки. Тогда-то все и началось. Вода вокруг лодки будто закипела. Посудину стало трясти и бросать в разные стороны. Пассажиры вцепились в борта, пытаясь удержаться. А твоему деду каждый раз, когда он бросал свой взгляд за борт, из толщи воды виделось светящееся бледное лицо его венецианской возлюбленной. Но он всякий раз зажмуривался и пытался не смотреть в море, но вот уже показался берег – и он не смог сдержать любопытство. Увидев таинственное сияние, он наклонился через борт. В мгновение ока холодные бледные руки обхватили его за шею. И из воды показалась она, но не прекрасная и улыбающаяся, а страшная и хищная, со ртом, полным длинных и острых зубов. То, что она не успела впиться моему отцу в горло, – просто нелепая случайность. Лодку качнуло, и он дернулся на какое-то мгновение раньше, страшные зубы порвали ему плечо. Она опешила, отец выскользнул из ее объятий, бросился на нос лодки и был одним из первых, кто выпрыгнул на деревянный причал. Он бежал, не оглядываясь, твердо зная, что она тенью скользит за ним по рассохшимся доскам. Но вот и берег!
Страшный крик испустила она, упустив свою добычу, но, видно, и в самом деле не могут эти твари ходить по твердой земле. Лишь громкий всплеск раздался в камышах, и красавица в белом исчезла.
Отец, даже сидя на крыльце, вспоминал об этом с ужасом, крестился, молился Деве Марии. Тогда-то он и рассказал мне эту странную семейную сказку о русалке.
Папа взял с меня слово, что я никогда, ни ради каких богатств не сяду ни в одну лодку. С тех пор много воды утекло. Дама в белом покинула Венецию, и история эта стала походить на дурной сон. Вот почему я не стал пугать тебя. Я был уверен, что все закончилось. Но сейчас мне кажется, что проклятая тварь будто чувствует, когда кто-то из нашей семьи осмеливается выйти в море. Я убежден, что она вернулась за тобой, раз не сумела убить твоего деда.
Паоло сидел молча, кровь бешено стучала в висках. Он чувствовал себя попавшим в какую-то горькую липкую паутину. Разум убеждал его, что это всего лишь цепь несчастных совпадений, подпутанных стариковскими суевериями. Ну, кто в зрелом возрасте и здравом уме может принять обычную уличную певичку за какую-то русалку?
Но сердце, бившееся в груди испуганным комком, упорно твердило другое. Оно-то точно знало, что красота рыжеволосой девушки была настолько совершенной, что пугала. Ее кожа была бледной, почти прозрачной, и за то время, что она провела, распевая на венецианских каналах, загар не тронул ее.
Что-то во взгляде ее заставляло вздрагивать – то ли глубина бездонных глаз цвета моря, то ли что-то еще, притаившееся внутри.
И еще: никто не знал о ней ничего. Ни венецианские нищие и пройдохи-торговцы, ни вездесущие мальчишки. Ни дома, ни вещей, никто не знал, откуда она появлялась и куда исчезала. Никто ни разу не видел, чтоб она где-либо ела… Паоло содрогнулся: нет, этому должно быть какое-то объяснение.
– Сынок, боюсь, тебе придется отказаться от твоей гондолы, – дошли до него, наконец, слова отца.
