Антон Тудаков - Драконы никогда не спят (сборник)
Янина удержала вздох.
На самом деле, уверяла она тетку, никто не заметит, что меня нет. В жены принцу прочат либо старшую, либо младшую дочь барона Хлебного Клина, причем скорее младшую – та здоровее и милее с виду. Прочих приглашают ради традиции и еще затем, чтобы новая принцесса чувствовала себя избранной среди многих. Церемония объявления невесты тем пышнее, чем больше девушек в разноцветных платьях будут ждать королевского решения. Так говорила Янина, но тетка была непреклонна: надо ехать. Из казны деньги выслали на поездку, оплатили гостиницу на всю неделю, ты что, хочешь казенные деньги под подушкой утаить?! А вот явится королевский налоговый надзиратель! Налоговый надзиратель был теткиным вечным пугалом, хотя жила она скромно и налоги с поместья платила всегда по совести. Тетка мечтала увидеть церемонию и рвалась поехать вместе с Яниной, но прямо перед отъездом ухитрилась сломать руку. Бедняга, как она огорчилась; Янина с дорогой душой отпустила бы тетку в столицу вместо себя. Тетка еще далеко не стара, если ее нарумянить да приодеть – сошла бы за девушку в общей толпе…
Танцовщицы разбежались, будто флаги сдуло ветром. Бросили жребий. Бородач, король поэтов, изображал благожелательную скуку, но уголок его рта подрагивал. Янине с ее места – первый ярус, третий ряд – отлично было все видно.
А молодой сперва побледнел, а потом налился светом, будто фонарь в оранжевом стеклянном колпаке, и уверенно выступил вперед. Ему выпало читать первым.
Он начал говорить. Площадь была устроена для выступлений великолепно – слова, сказанные на сцене, разносились эхом по всем ярусам:
– Наброском майской синевы,
Неразличимым – еле-еле —
Нежнейшим – так лежали вы
На черном бархате постели.
Немой, как пень, с недавних пор,
Нагой – в глубинах цитадели
Не я схватился за топор
На черном бархате постели.
Над хризантемой взвился рок —
Нет!.. лепестки похолодели —
Не кровь, не смерть, но серебро
На черном бархате постели!
Ночь оловянных лошадей,
Ночь безъязыких свиристелей,
Надежда двух слепых людей
На черном бархате постели… [1]
– Недурно, – сказала дуэнья. – Образно.
Янина захлопала, и многие на этот раз поддержали молодого. Но вот вышел бородач, прокашлялся в кулак, и резонаторы усилили его кашель до громового звука. Он пошел простым путем: каждая строка опровергала предыдущую и начиналась с «но»:
– Но если так, пускай. Финал.
Но если нет? – под шум метели.
Но если да? – я это знал
На черном бархате постели.
Но если ты? – свистит топор.
Но если мы осиротели?
Но если?.. – кончен давний спор
На черном бархате постели.
Но оловянен быстрый конь,
Но неподкупны в чаще ели,
Но не погас святой огонь
На черном бархате постели —
Но хризантемы отцвели,
Но саксофоны онемели,
Но вот он, самый край земли —
На черном бархате постели…
Янина даже встала с места, уверенная, что судьи присудят победу молодому. Но судьи, посовещавшись всего несколько секунд, отдали победу бородачу – сороковую или пятидесятую на его счету, никто уже не помнил. Толпа поклонниц разразилась восторженным визгом, а Янина вдруг поняла, что уже поздно, очень поздно, опекунша будет ждать, ведь она обещала тетке присматривать за Яниной в столице. Да и хозяйка гостиницы раз десять повторила сегодня, что ей поручено особо заботиться о «почетных гостьях короны». Говорят, хозяйки всех приличных гостиниц официально состоят на королевской службе и еженедельно отчитываются о поведении постояльцев… Впрочем, может быть, это и вранье…
Молодой поэт в одну секунду сделался будто слепком с собственного трупа – синеватым и бесстрастным. Он стоял в стороне словно посторонний, словно никто уже и не помнил, как он пять раундов блестяще импровизировал, ни в чем не уступая первому поэту страны, а иногда и явно его превосходя. На сцену полетели розы – растрепанные и взбалмошные, как те девицы, что бросали их к ногам кудрявого бородача.
– Это несправедливо, – вслух сказала Янина. – Послушай, Илли…
Она запнулась, сознавая, что идея ее дерзостью и взбалмошностью заткнет за пояс целую армию безумных поклонниц.
(С другой стороны, почему нет? Знатным дамам прилично приглашать в поместья поэтов и музыкантов, это называется покровительство искусствам… Что скажет тетка?!)
– Послушай, Илли. Ступай к нему… Как его зовут, кстати?
– Агат. – Блеклые глаза дуэньи округлились и осветились изнутри, так она удивилась.
– Да не этот! – Янина едва сдержала в голосе негодование, потому что Агат был псевдоним чернокудрого короля поэтов. – К этому, Бастьяну… и предложи, чтобы он…
Выражение лица дуэньи насмешило ее и одновременно обеспокоило.
– Я хочу покровительствовать искусствам, – сказала Янина, оборвав себя, другим тоном. – Этот юноша заслужил сегодня победу, он уязвлен и, наверное, беден… (А тетка тоже не богачка, промелькнуло в Янининой голове). – Пригласи его, во-первых, навестить нас в гостинице завтра вечером, после объявления… После церемонии выбора невесты. А во-вторых, намекни, что у нас в поместье с охотой принимают талантливых людей. Может, недолго, всего пару недель, но он мог бы у нас погостить.
Площадь тем временем пришла в движение. Первыми освобождались дорогие и привилегированные сектора – там, где вокруг свечей горели еще и блики на золотых и фарфоровых блюдах. Толпа засиделась, господа и дамы с удовольствием разминали ноги, через несколько минут на площади все смешается – ряды, сектора, поэты и поклонники, судьи сегодняшней «схватки языками», стражники, карманники, обыватели…
– Скорее, Илли! Я выйду со всеми, встретимся возле экипажа!
Дуэнья была быстра, иногда быстрее самой Янины. Заколебались свечи, мелькнул широкий подол, на секунду ослепив белизной крахмальных нижних юбок. Илли шутя перемахнула через низкий заборчик ложи, и красный ее чепец уверенно поплыл в реке голов – к сцене.
Проигравшего юношу уже окружили. Уже злословили (как догадалась Янина по масляно-сладеньким лицам) и, должно быть, сочувствовали. Вот как вы удивитесь, подумала Янина, когда он при всех получит предложение, переданное Илли!
Теперь, когда первый шок от поражения прошел, щеки поэта немного порозовели. Он талантливее вас всех, с обидой подумала Янина. Он будет новым поэтом-солнцем… Попомните еще, как отобрали у него такую необходимую, такую заслуженную победу!
Стражники пригласили на выход дам из ее сектора, и Янина решительно зашагала по кирпичной лесенке вверх. Ее поражало и восхищало, как рыночная площадь за несколько часов превращается в огромный зал, который не стыдно посетить, наверное, даже королеве; жаль, что нынешняя королева умерла давным-давно, а будущая еще не избрана. Говорят, дочери барона из Хлебного Клина избалованы и довольно-таки скверно воспитаны. Но, возможно, это обыкновенное злословие – ведь сколько девочек, из графств и областей поскромнее, в снах видят себя на троне рядом с принцем и злятся, злятся на сильных соперниц…
Хоть бы он согласился, подумала Янина о поэте. Если он откажется… Будет ли это оскорблением? Она уже жалела о своем порыве. А сдержись она, откажись приглашать поэта – сейчас жалела бы о нерешительности и трусости. Есть ситуации, в которых всегда себя ругаешь, проще с этим смириться и перетерпеть всего несколько минут. Сейчас вернется Илли, и мы все узнаем, да, мы все узнаем…
Площадь, где ожидали экипажи, была окружена оградой со многими калитками: простых горожан туда в поздний час не пускали. Янина вытащила из рукава узкий бумажный прямоугольник, сунула в щель тумбы; щель осветилась зеленым, и калитка открылась. Янина подтолкнула скрипучую створку, перешагнула через большую лужу, в которой отражалась чья-то карета, когда-то представительная, а теперь потерявшая вид. Янина огляделась – где-то здесь ее ждали экипаж и кучер…
– Госпожа Янина из Устока?
Справа и слева подошли королевские гвардейцы. Каждый из них на голову был выше любого городского стражника.
– Да, – Янина оступилась и угодила-таки правым нарядным башмаком в лужу. – А вы…
– Королевская гвардия, – сказал первый небрежно, будто Янина была слепой и не могла видеть его мундира. – Прошу следовать за мной.
– Но здесь мой экипаж и дуэнья…
– Прошу следовать за мной.
В молчании, как-то сразу озябнув и ощутив на плечах поздний вечер, Янина прошла за ним в темноту. Второй шел сзади совершенно бесшумно, и если бы не его тень, то появлявшаяся на мостовой, то исчезавшая, Янина подумала бы, что он растворился.
Остановились перед большой каретой без гербов, без украшений, с опущенной подножкой. Первый стражник открыл перед Яниной дверь.
– Господа, я…
– Приказ короля.
Совершенно завороженная его деревянной, какой-то нечеловеческой непреклонностью, Янина поднялась по двум крутым ступенькам (заныли мышцы ног) и запуталась в бархатной занавеске. Занавеску отдернули. Внутри кареты был человек, один, и на откидном столе перед ним горел неяркий фонарик.
