Алексей Павловский - Карболитовое Сердце
Стало кристально ясно, что на суете вокруг поэта наварились все, причём он, Ваня Филин, меньше всех. Он просто получил много денег.
Рамен получил те же деньги плюс диггерское эльдорадо — геоподоснову значительной части города до каких-то запредельных глубин. И те мёртвые сухие бункеры, что они облазали за месяц, Рамен непременно обнесёт, все пять. Надо будет ему помочь, хочет того старичина или нет.
Князь же, потратив чуток казённых денег и поделившись мутными слухами, вскоре получил и геоподоснову, и благодарность диггеров (первым из московских правителей!), и стариной тряхнул. Да ещё и казаков обломал и спровадил с зимних квартир, толком не поссорившись, что в принципе невыполнимо.
А канадо-болгарский батюшка Борис выиграл вообще с разгромным счётом. Под то, чтобы похоронить поэта на святой земле, князинька без особого шума отдал Болгарской церкви весь пустырь до самого леса. И если раньше при словах «Святой Пушкин» священника одолевали корчи, то теперь вон уже и складень у казаков подрезал, глядишь, и икону ростовую закажет. Главное, чтобы лет через пять мощи не обрёл.
Даже казаки выиграли, потому что прекратили, наконец, своё позорище с гениальным трупом, и на кругу в Жигулях, турнув старого атамана, выкрикнули вменяемого, своего начальника контрразведки — в «Русской Правде» о том писали.
Ну а Пушкин? Бог его знает, как ему, мёртвому, но на третьей сотне лет в поле у лесочка лежать вроде как лучше, чем на чорном броневике с хоругвью по стране шастать.
Иван Филин сидел на брёвнышке, вдыхая запах талого снега и первых трав. Как бывает на выходе из удачной думкиной сессии, мысли в его голове роились неопределённые, но светлые, и хотелось сказать: «Эх, брат Пушкин…» И что-нибудь ещё эдакое добавить… Но, конечно, ничего такого он не сказал. Светило Солнце. Без куртки было совсем не холодно.
Самые длинные спасы
— Четыре часа ночи. Собачий час. — Ваня Филин ответил на звонок ровно и спокойно по трём причинам: (а) он был очень хорошо воспитан, (б) нельзя было будить так хорошо его воспитавшую и крайне чуткую бабушку и, наконец, (ц) он и не думал просыпаться.
— Открывай сова, диггер пришёл — голос Рамена звучал… даже сложно высказать как. Вот, говорят, «словно призрака увидел». Так вот Рамен, похоже, призрака не только увидел, но и попил с ним кофейку. По вычурности метафоры Ваня понял, что проснулся, и отвечал уже грубее:
— Четыре часа ночи, повторяю, четыре часа ночи! Что тебе открывать, двери восприятия или шкатулку с люлями?
— Двери, Ваня. И скорее. Я у тебя под дверью и мне кранты, а звонка у тебя нет. — От такой предъявы Филин проснулся в десять раз сильнее чем обычно.
Через три восьмых секунды он убедился, что за входной дверью, вжавшись в угол, действительно стоит старичина Рамен и меленько заполошно дышит. В комбезе поверх пижамки, в обвязке, пецлёвой каске с фонарём, с мотком репшнура, опершись на болторез, аки на костыль. В заснеженных махровых тапках. То есть диггер спасался, захватив лишь самое необходимое. Губы синие, сам бледный, как поганка. Старик на миг опередил кинувшегося к нему товарища, рухнув плашмя со звуком несгораемого шкафа.
2. Звонок другуЕщё через несколько колов времени, порозовев, несчастный Рамен грел ладони о бадью сладкого чая и жевал неизбежную оладушку. На ногах у него были толстые шерстяные носки. Шагами судьбы из коридора приблизилась бабушка с градусником и, критично осмотрев фронт работ, повелела:
— Коленька, открой рот.
— Нет! — буркнул дед, не открывая рта.
Чего-то подобного бабуля и ожидала и, не лагая ни такта, перешла к плану «Б»:
— Коля, ляг животом на кушетку!
— Хватит, Борисовна! — взвился Рамен, стремительно пряча выхваченный градусник под мышку. — Ты меня своей заботой в гроб вгонишь!
Не став спорить, удовлетворённая бабушка села на край табуретки и стала сверлить старичину взглядом. А то, мол, намеряет себе невесть чего и завтра в школу не пойдёт.
Филин обожал смотреть такие сценки а-ля «вспомним детский садик». Поначалу ждал, что старые поженятся, или съедутся, или ещё что-то такое, но те всё ходят кругами, хвост торчком, глаза востры, и всех всё устраивает, пока в ящик не сыграют. В общем мудро. Но! Дело в другом!
— Давай уже, Рамен. Рассвет уже всё заметнее…
— Ладно. Где-то с час назад мне позвонила одна боевая подруга, Стрелка. Знакомы по подземной тусовке. — старый диггер хрустел костяшками пальцев, хмурил брови, соображая, как сказать.
— Блин, ну поздравляю! И что мне эта встреча старых друзей в ночи? — это Филин для порядку сказал («Не ругайся!» — скрипнула из угла бабушка), чтоб мысль старому направить. Ясно, что не всё так ясно.
— А Стрелка пропала двадцать пять лет назад. Ушла под землю где-то в центре — и всё. В розыск объявили — тогда ещё был всероссийский розыск. Диггера по всей Московской подземле спасы устраивали, одних жмуров шесть штук нашли, а её нет… — Глаза Рамена отсырели, паучьи пальцы обминали бока чайной бадейки. Видать, поучаствовал он в тех спасах.
— А сейчас она где?
— В темноте. Говорит, всё нормально, но темно. Мол, давай вниз, помощь нужна, а Ворону и нашим скажи, что всё пучком. А Ворона ещё в первую смуту монтеры на Таганке в старый ствол скинули. Да и наши все того… — Диггер аккуратно поставил чашку, поднял на собеседников выцветшие стариковские очи. — Это просто срок мне вышёл. Зовёт она меня к себе.
— Что, прямо на тот свет звала? Куда конкретно-то?
— А вот не ясно. Она в офлайн ушла.
3. Лошадь и дроваК девяти утра, как раз к открытию, товарищи решительно зашагали в Князинькину администрацию, в бывший вавилон-центр «Принц-Плаза» у метро. Князю предстояло расплатиться за знакомство с диггерами: либо поддержкой, либо психиатрической помощью. На Рамене были Филиновские берцы на четыре размера больше нужного.
Хоть и тёмное время зима, но только зимой есть такие светлые, слепящие дни, когда Солнце искрит через висящий в небе иней, и кругом сияют мелом груды сугробов, и деревья словно в крахмальном кружеве, эх! В такие дни вокруг Солнца нередки ореолы, и ложные Солнца, и небесные явления, но сейчас ничего эдакого не было.
И слава Богу, а то бы Рамен стал туда тыкать пальцем и шептать, что это Знак. Он и сейчас, средь бела дня, нервно озирался и не выпускал свой титанический болторез. Филин решил, что никогда более не поверит в легенды о слабосильности старого диггера — в болторезе было никак не менее пуда. Особо подозрительно старичина глядел в спину впереди идущей бабке. У бабок есть особо тайное умение плестись посреди широкого тротуара так, чтобы их не обойти и не объехать. Настроение у старой было отличное: судя по пустой авоське, шла она на рынок, и пела что-то людоедски-казацкое меховому шарику на санках позади. Шарик одобрительно попискивал и махал лопаткой.
Из украшенных жестяными коронами труб на вершинах девятиэтажек в небеса поднимались десятки столбов дыма, серых, белых и тёмных, одни тянулись прядями высоко, мечтая стать облаками, другие же таяли в воздухе, наполняя его запахами смолы и хлеба.
По колеям от метро навстречу им весело разбежалась лошадь, снег почуя, с цоканьем, ржанием и лязгом полозьев по проглядывающей брусчатке, да под горочку. Поверх груды дров косо примёрз невозмутимый мужик с цигаркой и кнутом.
Тёплый Стан жил под рукой Князя, а Князь, как известно — добро, тепло и свет. Его высокопревосходительство относился к своему девизу серьёзно, сея коммунальные услуги всюду, где длины рук хватало, и не забывая брать добро, то есть коммунальную дань. Немалую. Поэтому мещане предпочитали пользоваться княжей добротой по минимуму, добирая на стороне дровами, ветряками и постоянной готовностью что-нибудь стырить. Как бы ни менялась Россия — она не меняется.
В конце спуска улица сворачивала под прямым углом, и коняка на радостях в тот поворот не вписалась. Под некоторым косвенным углом, подняв сверкающие волны снега, собачьего кала и дров, упряжка вошла в огромный сугроб-отбойник, копившийся тут всю зиму. С лихим запоздалым «Тпру-у-у!» возница рыбкой нырнул в снежные недра. Через мгновение повсюду звонко запрыгали дрова.
Рамен впервые с начала суток выпустил болторез. Под лязг упавшего инструмента он схватился за колени и стал неудержимо тоненько ржать. Басом хохотала бабка, колокольчиком заходился её укутанный потомок, гыгыкал Ваня Филин, тщась сохранить лицо, ибо тут же прохожая девица-педагогица интеллигентно хихикала в платочек, иногда срываясь на хрюканье. Лошадь скромно улыбалась, выглядывая из снежно-дровяного бархана.
— Вот значит, из сугроба и расторгуется! — с трудом успокаиваясь, утёр слёзы Рамен. — надо будет потом дров оттуда накопать. — и снова прыснул, не удержался.
