Дмитрий Старицкий - Горец. Оружейный барон
— И какую награду ты себе за это хочешь?
— В гражданской войне, экселенц, награды неуместны.
— Ты действительно так думаешь? — поднял генерал брови.
— Конечно. Мятежники не внешние враги, а такие же подданные императора и имперские граждане, как и мы с вами. Какие могут быть награды за братоубийственную бойню. Вы видели 'гвардейский фарш' на шоссе?
Молас резко кивнул, сжав губы. Но вслух ничего не сказал.
— Сколько там было истинно виновных? А сколько честно выполнявших устав и приказ? Как мы их в этом фарше рассортируем. Фарш невозможно прокрутить назад.
— Мда… — Молас обогнул стол и сел в рабочее кресло, поправив бронзовый чернильный прибор на столе. — Что еще я мог услышать от изобретателя мясорубки?
— Вы еще меня поясом для женских чулок попрекните, экселенц. Это модно.
Чувствовал я себя предельно уставшим. Ночь не спать. Причем не спать очень активно. С рассвета до обеда воевать в первых рядах. Причем воевать без приказа сверху. Не говорить же Моласу, что таким образом я обезопасил своего сына. Ну как мог. Мне бы еще барончика — мужа матери моего сына придушить, но он далеко — в плену. Руки у меня пока коротки.
— Итак, констатируем, что клан Торфортов больше в империи не существует.
— Не совсем так, экселенц. Барон Тортфорт сдался в плен республиканцам, убив своего денщика, и тем чуть не сорвал нам решающее наступление по прорыву позиционного тупика на Западном фронте.
— Что ты на самом деле хочешь? Скажи честно, Савва.
— Работать хочу. Авиацию развивать. И не хочу участвовать в дворцовых интригах. Я устал от крови, экселенц.
— Иди пока, Савва. Твою судьбу решит император.
Я вышел из кабинета Моласа в Кордегардии и широко улыбнулся. У меня получилось.
— Вас произвели в генералы, командор? — угодливо спросил майор Сувалки.
— Должен вас огорчить, майор. Наград за подавления мятежа не будет. Мне так кажется.
И надев шинель, я вышел на улицу.
Снегопад закончился. И вздыхая свежий, слегка морозный воздух я направился в дом лесничего проведать герцога. Пора его везти домой.
Ремидий пребывал в легкой послеоперационной лихорадке. На лице выступали капельки пота, которые периодически промакивала тампонами сестра милосердия — суровая женщина в возрасте.
Увидев меня в дверях, герцог улыбнулся.
— Наслышан уже, — буркнул он и показа глазами на медичку.
Я забрал у женщины тампон и попросил ее выйти на время из палаты. Она попыталась возражать, но что я грозно цыкнул.
— Мне вас отсюда под конвоем вывести? Я могу.
— Он может, — подтвердил герцог. — Он императорский чрезвычайный комиссар.
Когда за сестрой милосердия закрылась дверь, я проверил, не стоит ли кто за ней. Приказал часовому никого к этой двери не подпускать и плотно закрыл ее за собой.
— Садись. Рассказывай, — приказал герцог. — А то я тут как в вакууме. Видите ли, меня нельзя беспокоить.
— А просьбу для начала можно озвучить, ваша светлость?
— Для тебя все что захочешь.
— Нужно имение на берегу моря у Риеста. Небольшое.
— Тебе?
— Нет. Моему сыну.
— Тебе Отрадного мало?
— Нет, это не Мите. Моему побочному сыну и его матери.
— Ну, ты кобель, — усмехнулся герцог. Но по-доброму так. — Увезешь меня домой?
— Обязательно, ваша светлость. Как только разрешат вас передвигать с места на место.
— Вот именно… передвигать, — сплюнул герцог на паркет. — Меня теперь два драбанта носить на руках будут. Думаешь, это приятно?
— Не будут, ваша светлость. Я вам кресло-коляску сделаю. Ее вы сами сможете двигать руками.
Ремидий улыбнулся ласково как добрый дедушка, пригладил усы.
— Ты хороший сын. Савва.
Я оторопел.
— Да, ты не ослышался. Ты мне сын по обычаю кровавой тризны и это я признаю. И в наследовании трона ты третий после детей Альты. А теперь рассказывай, как ты гвардию гусеницами давил.
— Я еще и всех Тортфортов расстрелял, ваша светлость.
— Да ну? — открыл от удивления рот Ремидий. — Рассказывай.
* * *Предрассветный бросок через мосты удался нам даже не легко, а очень легко.
На первый мост пустили БРЭМ и две танкетки и на второй 'артштурм' и две танкетки, которые рывком на скорости пролетели на противоположный берег и смели охранение мятежников. Под прикрытием бронетехники бежали в атаку штрафники. За ними штурмовики. Третьей волной саперы и обычная пехота растеклись по городу с большим желанием набить кому-нибудь морду с особой жестокостью за такую раннюю побудку без завтрака.
Ударили всей наличной массой сжатой в два кулака. На западной стороне столицы я оставил только малый заслон следить за внутренним городом, чтобы оттуда никто не выходил. Сказал император 'не трогать' — мы не трогаем. Только пусть сидят на попе ровно.
Завесу у мостов с пулеметными гнездами на хилых баррикадах смяли с ходу отвалами бронемашин, и взяли гвардейцев в казармах как говориться со спущенными штанами, точнее вообще без штанов, спящими… Я охудеваю, дорогая редакция, с таких инсургентов. У них и бунт идет по расписанию. Винтовки по уставу в оружейке под замком!
Люди Моласа очухались и подбежали к намеченным объектам, когда они были уже заняты нами.
Так что если не считать боя за вокзал, то это была моя самая бескровная операция. На все про все ушло полтора часа. И город наш. Больше беготни, чем дела. Ни одного убитого с обеих сторон. Так… несколько сломанных рук и челюстей.
Но на вокзале находился штаб мятежников. И там никто не спал. Солидная охрана — больше роты при шести пулеметах. Остальные действующие войска мятежной гвардии отражали части фельдмаршала на подступах к товарной станции. И пушки все были у них задействованы там. Канонада до вокзальной площади доносилась.
Совещались с командирами недолго. Прямо на улице. Разработали диспозицию, и я выдвинул мятежникам через медный рупор ультиматум. Кто из мятежников не сложит перед законным императором оружие в течение пятнадцати минут, будут расстреляны на месте без суда и следствия.
— …это гарантирую я — командор Кобчик, — завершил я короткую угрозу.
Не поверили.
МНЕ НЕ ПОВЕРИЛИ!
А я, наивный, думал, что у меня уже сложилась определенная репутация. Как все запущено…
С первыми же выстрелами противника в нас, мы пулеметными очередями выдвинутых на вокзальную площадь танкеток со звоном вышибли все сплошные зеркальные стекла в высоких стрельчатых окнах этого красивого здания, заставив мятежников попрятаться за толстые кирпичные стены. Под прикрытием шквального огня бронетехники перекатами подкрались к вокзалу штурмовые группы и полетели в оконные провалы экспериментальные светошумовые гранаты на основе магния и примитивных взрывпакетов. Молодец Помахас, гений, ловит идеи просто на лету, перед моим отъездом в столицу притащил он похвастаться передо мной новым изделием — три десятка в ящике. Мне было тогда некогда разбираться, и я чисто по хомячиной привычке забрал эти изделия с собой. Вот и пригодились. Испытали в боевой обстановке.
'Шок — это по-нашему'.
Потом резкий рывок в пустые глазницы вокзальных окон рецких штурмовиков, орудующих направо и налево прикладами. И вот уже штрафники, заскочившие в вокзал вслед за ними, вяжут одуревших, ослепших, мотающих головами пленных мятежников, припасенными заранее обрезками веревок.
Несколько автоматных очередей за зданием, со стороны рельсовых путей. Несколько очередей во внутренних помещениях.
И все.
Потери единичные с обеих сторон.
Я спокойно, прикрываемый Ягром, вошел в зал ожидания, хрустя под каблуками битым стеклом на керамической плитке. Огляделся, скривив губу. У окошек касс стояла толпа связанных по рукам гвардейских офицеров. У другой стены толклись связанные унтера и рядовые. Молодцы ребята успели хоть как-то пленных рассортировать.
— Переписать их всех. Пофамильно. — приказал я. — Кто тут граф Тортфорт-старший?
Можно было и не вызвать. Гвардейский полковник был тут только один. Но он и не скрывался. Вышел вперед довольно нагло. Морда надменная. Подкладка распахнутой шинели красная, генеральская. Ну да, его чин равен генерал-лейтенанту. Он явно надеялся, что его не будут наказывать строго. Подумаешь, бунт не удался? Он же неприкасаемый. Фамилия происходит от первых графов империи. Столп империи. Герб не менялся семь столетий.
— Так вот ты какой, северный олень, — хмыкнул я. — Ничего особенного. Отделите Тортфортов от всех остальных.
— С кем имею честь? — вскинул граф подбородок.
— Нет у тебя никакой чести, подонок, — спокойно сказал я, глядя в его наглые карие глаза. — У гвардии честь — верность. А твоя честь закончилась, когда ты взрывал императора с электорами. Но не повезло тебе. Законный император и мой герцог выжили. А мое имя Кобчик. Савва Кобчик. Посмотри на меня внимательно, потому что я — смерть твоя. Этого к остальным Тортфортам отведите.
