Пол Уиткавер - Вслед кувырком
– «Кто может уменьшить Шанс? – цитирует вслух Чеглок, и голос его дрожит. – Пусть попытается, ибо только сам он уменьшится».
Голову пронзает насквозь смех святого Христофора – и исчезает.
Чеглок падает на бок на матрас. Он молится Шансу, но слова звучат пустыми, будто не могут выйти из этой клетки, этой темноты, как не может выйти он сам. Истина в том, что они больше к нему не относятся. Он не утратил веру, но не чувствует, что принадлежит к ней. Он от нее отрезан. Выброшен из игры. Пропустил свой спасительный бросок.
Но не это так его мучает. Неудача неизбежна, в конце-то концов: Шанс может быть побежден раз, сто раз, тысячу раз, но не каждый раз, не тогда, когда каждый спасительный бросок снижает вероятность следующего. Рано или поздно даже у самого везучего кончается счастье. И что тогда? От Шанса все вещи исходят. К Шансу все вещи возвращаются. Чтобы раствориться в небытии и снова возродиться в какой-то иной форме, в сне, прибитом к берегам материи. Отелах, принявших новую форму, пою я.
Но не он. Ни сейчас, ни когда-либо. Его исходное тело умрет, сгниет, распадется. Но разум? Это не просто физическое явление, это то, что тельпы называют возникающим феноменом, поле энергии, генерируемое электромеханическими процессами его мозга, срабатыванием нейронов, будто одновременно мечут миллиард игральных костей внутри черепа. Это то, что делает его Чеглоком. Но, раз сгенерированное, это поле может быть скопировано, виртуализовано, сохранено бесконечное количество раз в Сети или помещено в новое тело, и каждая копия не просто идентична оригиналу – в некотором смысле нет копий, а есть лишь единый оригинал: разум подобен бриллианту, в котором периодически вырезают или стирают новые грани.
У мьютов это в ведении тельпов и Коллегии, практическое применение теологии вероятности, лежащее в основе виртуализации, которой другие расы стоически подвергались и которую так же стоически переносили для общего блага. Но связь с исходным телом – высший приоритет, имеющий преимущество над всем остальным. Когда тело умирает, кровь отливает от мозга, разуму разрешается угаснуть вместе с ним, все копии, кроме одной, уничтожаются, все вирты стираются, и сознание тоже возвращается к первичному, неистощимому истоку всех вещей. Единственная сохраненная копия поступает в архивный отдел Коллегии, где она, очищенная от всего индивидуального, становится частью интегрированной гештальт-сети.
Не так обстоит дело у нормалов, как всегда знал Чеглок. Но никогда, в худших своих кошмарах, он не представлял, что испытает на себе их добровольное и надменное безумие. А вот сейчас он оказался в его власти, и перед ним судьба, ужас которой не поддается рассудку. Он будет воплощен – заточен – в цепи тюрем из плоти и крови, связан в бесконечную ленту изоляции от любых возможностей, в вечное постоянство вроде рая и ада нормалов – полярных противоположностей, которые для него одинаковы: равно оскорбительны, ибо равно лишены любой надежды на перемены. Здесь воистину нет выхода: если бы ему и дали перерезать себе горло и испустить дух на полу этой клетки, он бы вновь открыл глаза в клонированном теле, сознание возобновилось бы без перерыва, в полном понимании неудачи, и его собственная ново-старая форма свидетельствовала бы, подобно вампиру, о тщетности не только надежды, но и отчаяния. Возможно, еще будет пытка, которую пока держат в резерве. Или держат в резерве память о ней, а сама пытка уже была однажды или тысячу раз. Откуда ему знать? Он ничему не может верить: ни тому, что ему говорят, ни тому, что воспринимает, ни тому, что помнит. Ничему.
Впервые в жизни Чеглок начинает понимать, что должна была испытывать его биологическая мать, когда лежала и видела сны в родильном отделении… точнее, что она должна была испытать в минуту пробуждения, когда приятная ложь виртуализации рассыпалась, и на нее обрушилась грубая реальность: воспоминание, как ее захватили, осознание, что она рожает, знание обо всем, что с ней сделали, когда она спала и видела сны. А не могла она тогда, среди режущей смертельной боли его рождения, улыбнуться при мысли о будущем, которого она не увидит, когда плод жертвы ее и ее сестер отомстит за них? Нет, такого знания бы ей не дали, чтобы не услышали случайно Коллегия или Святые Метатели. Она умерла в неведении, и быстрота ее смерти была незаслуженной милостью. Он ловит себя на мысли, что завидует ей во всем: неведение, смерть, милость. Ничего этого ему не достанется. Все это так же далеко от него, как зрение, плывет вне досягаемости, словно луна в его сне – блестящий костяной игральный кубик, кувыркающийся по небу чуть-чуть дальше его жадных пальцев.
Дай мне руку.
Этот голос, как голос святого Христофора, шепчет из темной глубины разума, но это не его голос. По крайней мере не его обычный голос. Маскируется, выдает себя за другого? Или новый посетитель? Что-то очень знакомое, но Чеглок решает не отвечать. Он поворачивается лицом к стене.
Отчего ты всегда такой, Шанс тебя побери, упрямый?
Узнавание бьет молнией. Он рывком садится.
Полярис? Ты?
Кто же еще?
Ты умерла. Я сам видел.
Ты видел, как умерло мое тело. Но что это значит для тельпа? Я себя виртуализовала и ушла в Сеть. Сейчас я пришла за тобой. Дай руку.
Это какой-то фокус. Иначе не может быть.
Ты хочешь убежать или нет?
Отсюда нет выхода. Для меня – нет.
Бедняга Чеглок. Они тебя ослепили. Они тебя сломали.
Чеглок вдруг ощущает головокружение виртуализации. И сразу видит свою клетку: стол и два стула, размазанный по полу обед, гладкие белые стены с опалесцирующим светом, за которыми движутся тени. Он подносит руки к лицу, сгибает пальцы, свешивает ноги с края кровати. Это чудесно, но он знает, что это иллюзия.
Ты не можешь мне вернуть зрение в физическом мире, только здесь, в Сети. Ты не можешь вернуть мне глаза, вернуть крылья…
Физический мир – всего лишь еще одна виртуализация, просто один уровень Сети среди многих, слой на слое дополнительных виртуальностей…
И снова перед ним раскрывается структура медианета. Чеглок видит воздух, наполненный серебристыми дрожащими нитями, призрачную паутину, что не излучает света и не отбрасывает тени, ее лучезарность содержится в ней, как кровь или сок растений. Потом появляются селкомы и вирусы, назначения которых он не знает и едва лишь может попытаться вообразить. Они всех цветов и форм, они свободно проходят сквозь стены, потолок и пол, сквозь его тело, и на них не действует гасящее поле нормалов. Некоторые лениво дрейфуют, другие движутся апатично, пульсируют, как медузы, или извиваются, как черви. Еще другие прорезают воздух с острой грацией хищников или перепархивают с места на место, будто стрекозы с самоцветными крыльями. Есть среди них такие мелкие, что он едва их видит, другие огромны, и от них видна лишь какая-то часть, они нависают, словно ландшафты иных планет. И еще всех размеров – фигуры из мифов и легенд: фантастические звери, полулюди-полуживотные, все подобия нормалов и мьютов, только куда прекраснее с виду, изящнее в движениях, чем может быть любой мьют или нормал. Они бросают на него краткие незаинтересованные взгляды или не замечают вовсе, скользя, проплывая, пролетая и проскакивая мимо: вирты и виртята Орбитальных за своей непонятной работой. В его тесной клетке кипит жизнь, а он-то думал, что он один!
Где ты?
Посмотри вниз.
Полярис глядит на него из-под прозрачного пола… то есть не она, а вирт, который внешне точь-в-точь как Полярис. Но кого скрывает этот вирт? Это та Полярис, которую он знает, и ее разум как-то сбежал в Сеть… и оказался там, как в ловушке, не имея тела, куда вернуться? Или очередная жестокая шутка нормалов?
Это не шутка. Я тебя искала, Чег. Они хорошо тебя спрятали, но наконец-то я тебя нашла. Ее призрачная рука поднимается из пола, пальцы манят. Идем. Дай мне руку.
Чеглок колеблется.
Это правда, Пол? Насчет Уничтожения, истребления нашего рода?
Ее лицо омрачается горем.
Все правда. Они преобразовались, убиты или умирают. Скоро не останется мьютов, кроме нескольких несчастных пленников, горстки инкубаторских, которых нормалы держат как диковины.
Тогда все кончено.
Он валится на матрас.
Нет! Кости еще катятся.
Но нас всего горстка пленников вроде меня. Что мы можем?
Другие ничего не могут. Все зависит от тебя, Чег.
От меня?
Спасительный бросок делаешь ты.
Не понимаю.
Нет времени объяснять. На меня нападают, скоро пробьют мою защиту.
Нападают? Но я никого не вижу.
