Лилия Курпатова-Ким - Война за Биософт
Штаб-квартира корпорации Brain Gate
— Черт! — Дэйдра едва удержалась, чтобы не швырнуть в погасший монитор один из тяжелых декоративных нефритовых шаров, стоявших на ее столе.
— Что? Сорвалось? — Савельев повернул голову, отрывая взгляд от пульта управления мультиволновым ретранслятором.
— Альтер обнаружил, что мы передаем сигнал через мальчишку, и вырубил его, — Дэйдра топнула ногой. — Надеюсь, он спалил ему мозги!
— Что-то успело скачаться к нам в кэш, — Савельев вывел файл на монитор, — но… Боюсь, толку от этого немного. Та же кодировка, что в блоках, которые ты свинтила в Рободоме. Аткинс пользовался собственным языком программирования. Не думаю, что получится это расшифровать.
Дэйдра зло поглядела на главного инженера.
— Извини, у нас за столько лет ничего не получилось, — пожал плечами тот. — Ты поторопилась. Надо было действовать, как я предлагал. Дождаться, пока Громов найдет способ проникнуть в закрытые архивы Рободома, прочитает их, а уже затем снять данные с его собственной памяти.
— Не так-то просто читать воспоминания, — буркнула Дэйдра.
Савельев понял, что опрометчиво напомнил профессору МакМэрфи о ее эденском провале, когда она в течение двух лет не могла выудить из памяти Громова ключ к архиву Хрейдмара, где хранился образец омега-вируса.
Внезапно пульт ретранслятора подал тревожный сигнал, сверху донесся неприятный звук. Подсветка на пульте погасла.
— Что за черт… — Савельев тронул кнопку перезагрузки.
Никакой реакции не последовало.
— Вот гад! — заорала Дэйдра и бросилась к дверям. Инженер побежал за ней.
Когда они поднялись на поверхность, их ожидало печальное зрелище. Мультиволновой ретранслятор, новейшая разработка корпорации «Микадо», дымил и распространял отвратительный запах горящей оболочки проводов.
— Рободом отследил сигнал и послал нам резонансный импульс, — объяснила Дэйдра. — Через наш же спутник! Сначала замкнуло антенну…
— А потом цепная реакция распространилась на всю систему связи, — закончил фразу Савельев, глядя на снопы искр, сыплющиеся из всех трансформаторов на базе.
— Надеюсь, Громов сдохнет, а Рободом снесут за убийство «спасителя человечества», — прорычала Дэйдра.
Ветер с моря разогнал едкий дым.
Идзуми, с удивлением наблюдавший происходящее с холма, активировал свой биофон, чтобы сообщить Буллигану о странном инциденте.
* * *24 ноября 2054 года, 18:15:00
RRZ «Эллада»
Больница Святого Стефана
Макс открыл глаза и увидел свое отражение… в крышке нейрокапсулы.
Громов судорожно уперся руками в стекло. На мгновение его охватила паника. Мышцы всего тела напряглись, сердце забилось так, что казалось, вот-вот взорвется, не выдержав нагрузки. В ушах появился противный шум…
Крышка мягко открылась. Макс услышал писк кардиодатчика, а затем увидел Евгения Климова, который изумленно таращился на открытую капсулу.
В бокс вбежал дежурный врач.
— Зачем вы открыли капсулу? — напустился он на Климова.
— Я… Я ничего не делал, — поверенный развел руками. — Она сама!
Врач посмотрел на Громова.
Макс сел, отлепляя от своего тела датчики.
— Что случилось? — спросил он.
— Альтер вызвал службу спасения, — Евгений Климов подошел к Громову и как-то странно на него посмотрел. — Он сказал, вы подверглись хакерской атаке. Рободом отключился, и ты вместе с ним.
— Да, я помню… — Громов приложил руку к голове, затем посмотрел в сторону кардиодатчика, который надрывно пищал.
Датчик выключился.
Евгений Климов и врач пораженно уставились на прибор, потом на Громова.
— Он меня раздражал, — спокойно сказал Макс и крепко сжал руками разламывающуюся от боли голову.
В реанимационный бокс вошел Отто Крейнц.
— Привет, Макс, — Отто попытался улыбнуться, но не смог скрыть страха в своих глазах.
— Здравствуйте, мистер Крейнц, — поздоровался Макс. — Почему вы так на меня смотрите?
Отто прикусил губу, посмотрел на Климова, потом на Громова.
— Макс… — Крейнц кашлянул в кулак, — скажи, перед тем как ты потерял сознание… Ты видел что-то странное, необычное?
— Альтера, — улыбнулся Макс.
— Это очень серьезный вопрос, — Отто не моргая смотрел в глаза Громову.
— Ну… — Макс кивнул. — Да. Последнее, что я помню, — это слова системы, что канал передачи обнаружен, затем яркая бело-зеленая вспышка и… я тут.
Крейнц вздохнул.
— Одна из секций Рободома не закрылась при попытке герметизации, — сказал он.
— Да, я… это… Разобрал механизм у одного из блоков на тот случай, если Альтера вдруг опять заглючит, — Макс почесал затылок.
— Понятно, почему волновой отражатель Рободома не сработал, — недовольно пробурчал Крейнц. — Дэйдра использовала тебя для доступа к архивам Аткинса и… Альтер принял решение отрубить канал, то есть тебя, любой ценой. Тебе больше нельзя там оставаться.
— Но почему? — не понял Макс.
— Ты не понял? — Отто стер испарину со лба. — Рободом тебя чуть не убил. Твоя жизнь в списке его приоритетов стоит ниже, чем защита информации, которую Аткинс засекретил и за которой много лет охотится Дэйдра. Ты должен поехать с нами в Эден.
Макс отвернулся. На мгновение он ясно представил, что смерть — это не конец, а избавление. От всего — головной боли, иска ICA, тоски, связанной с Кемпински… От всего. Сон. Настоящий, вечный сон, без волнений, тревог, чувства обиды, стыда, несправедливости. Абсолютный покой…
В палату вбежала Дэз.
Климов мягко взял Отто за локоть и кивнул на дверь.
— Хотите кофе? — спросил поверенный у технического эксперта.
— Но я… Мы еще не закончили… — попытался было воспротивиться тот.
— Здесь прекрасный кофе, — настойчиво повторил Климов, продолжая тянуть Крейнца к выходу.
— Но…
— Идемте!
Евгений подмигнул Максу, выталкивая Отто за дверь.
Дэз дождалась, пока посетители выйдут, и подошла к Громову.
— Макс! Я… была здесь все время. Сейчас вот только вышла поесть. А ты очнулся. Надо же, — на лице Кемпински не было и следа холода. Она выглядела испуганной и растерянной. — Как ты?
— Привет… — улыбнулся Громов.
Головная боль начала потихоньку растворяться. Макс почувствовал в своей груди тепло. Мышечное напряжение отключилось — тело стало тяжелым.
— Я приехала сразу, как только узнала, — Дэз тревожно заглянула в глаза Громова и положила ладонь на его щеку, села рядом. — Ты был без сознания две недели. Врач сказал — это чудо, что твое сердце выдержало электромагнитный импульс такой силы. Что произошло? Почему Альтер напал на тебя?
— Со мной что-то происходит… — Макс опустил голову на плечо Дэз. — Я не понимаю…
Кемпински обняла его. Громов вдохнул, пытаясь поглубже втянуть и запомнить аромат ее волос. Этот запах постепенно возвращал его к жизни.
Перед глазами вдруг возникла картинка из детства — его мать идет через большой луг и несет в руках охапку полыни. Макс бежит ей навстречу, чувствуя, как стебли травы и цветы касаются его щиколоток, рук. В этом моменте не было ничего, кроме самой жизни. Ни ожиданий, ни планов на будущее, ни воспоминаний о прошлом… Ничего, кроме опьяняющей радости, которой было так много, что она не помещалась в груди.
Макс почувствовал, что сухие губы Дэз легко коснулись его лба.
Он закрыл глаза и… мысли в его голове прекратили существовать. Осталось только чувство. Макс вспомнил, как они с отцом пошли за дровами и не взяли с собой почти ничего. Буран застал их врасплох. Они едва успели забраться в тесную охотничью землянку. Ни еды, ни воды целых три дня. Когда ветер стих и стало можно выйти на поверхность, была ночь — ясная, светлая. На небе огромная белая луна и бриллиантовая россыпь звезд. Громов зачерпнул горсть чистого, голубоватого, искрящегося снега и положил его на сухой, измученный жаждой язык. Глоток талой воды.
Теперь, когда Дэз поцеловала его, Макс испытал похожее чувство, но во много раз сильнее.
Сомнения, боль и страх оставили его.
— Позови Крейнца, — сказал он. — Я готов поехать в Эден.
Дэз шевельнулась, чтобы исполнить его просьбу.
— Подожди, — Макс схватил ее за руку и взглянул ей в глаза.
Он надеялся, что Дэз поймет. Что она поцелует его, как тогда, у залива в Тай-Бэй…
Но Кемпински просто обняла его за шею. Макс грустно улыбнулся.
— Прости, — Дэз посмотрела на него. — Я… Я не могу!
Глаза Кемпински наполнились слезами.
Макс провел ладонью по ее щеке. Он знал, что будет ждать, когда Дэз его простит. Знал, что его чувство к ней никогда не изменится и никто никогда не будет значить для него столько, сколько Кемпински. Он знал все это, но не знал, как сказать. В его голову через нейролингву были закачаны миллионы слов на разных языках — но самых простых, самых важных, тех, что выразили бы захлестнувшие его чувства, не было… Он словно стал немым. Чувствовал, но ничего не мог сказать.
