Виктор Точинов - Непостижимая концепция (антология)
Взгляд Горского остекленел, стал испуганным. Марика за спиной Кузнецова замерла, не донеся тарелку до корытца, в котором мыла посуду. Сам разведчик собрался, борясь с сытой негой, и еще раз внимательно изучил морщинистое лицо деда.
– Ох, Артемка, – наконец нарушил липкое молчание Степан, качая седой головой. – Слышал я о таком, да только его Врачующим-И-Отнимающим величают. Но тебе в это дело лезть не советую. Мутно там, как в иле болотном. А если и судачат о новом поверии, то шепотом и при свете дня…
– Так если говорят, то?..
– Марика! Чего встала столбом? – не дав Артему договорить, Горский сурово прикрикнул на молодую сестру. – Неси воду давай, миски мой. Или мух разводить собралась?
Кузнецов скрыл накатившее раздражение, но пальцы машинально пробарабанили по столу легкую дробь. Вот, значит, как? Мужчина встал, с подчеркнутой вежливостью кланяясь старику. Марика, вдруг почувствовав его настроение, прикусила нижнюю губу, но поспешно отвернулась, с грохотом вынимая из-под верстака жестяное ведро.
– Спасибо еще раз за хлеб-соль, хозяева. Но гостеприимством злоупотреблять не намерен. – Перед уходом из Воли Артем решил обойти деревушку и, если повезет, установить еще пару знакомств. Может, другие будут более разговорчивыми, нежели улыбчивый старикан? – Покажи, отец, как на Тавду курс взять, да и пойду я дорогой своей.
– Вежливость, Артемка, это правильно. Ее современной молодежи ох как не хватает. – Горский кивнул, будто в полной мере оценил жест гостя, но тут же легонько пристукнул мундштуком по зубу и поинтересовался: – Только куда ж, на ночь глядя, по болотам-то лазать, ноги ломать? Останешься, может, до утра, а на рассвете я дорогу и укажу?
– Полно тебе, отец, какая ж ночь?.. – отмахнулся было Артем и вдруг осекся.
Глянул на экран «балалайки», а ноги предательски дрогнули, чуть не уронив тело обратно на табурет. Дед смотрел прямо на игрока-шпиона, откровенно растерявшись от его оторопи. Марика, забрав ведро, послушно выскочила вон. Но до того, как за девушкой прикрылась неказистая входная дверь на разнокалиберных петлях, Кузнецов успел заметить уличный свет. Померкший, крепко-вечерний.
Он лихорадочно, но стараясь не подавать виду, пересчитал часы, потраченные на переход от места ночевки, обнаружение контейнерной Воли и знакомство с местными жителями. Не сходилось, хоть волком вой, он же к старику обедать шел, а не ужинать! Что за чертовщина?
Отравить или одурманить Артема не могли: анализатор ядов и наркотиков, вживленный в язык и соединенный с затылочным чипом – незаменимый гаджет в его недоверчивой профессии, – молчал. При этом «балалайка», работая в прежнем режиме и тоже не регистрируя сбоев, показывала 19:21. Неужто гипноз?
– Оставайся, Артемка, – тактично позволив Кузнецову в полной мере насладиться замешательством, миролюбиво вставил Горский. – И не волнуйся ты так. Побледнел вон, аж лица нет… Говорю тебе, нам с Марикой ты в тягость не будешь. С самого утра и отправишься. Пожалуют если злодеи в Волю, мы их отвадим, а тебя укрыть сумеем, даже не сомневайся.
Истуканом нависая над отодвинутым табуретом, Артем в который раз попробовал собрать мысли в кучу. Поиграл мимикой, пряча злость и досаду за нарочито неловким проявлением благодарности и смущения. Натянуто улыбнулся.
Ему определенно требовался тайм-аут. Нужно составить отчет, указать особенности аномалии, занести в память этнографические особенности деревни, вызнанные у старика. Может, даже провести стартовый анализ обнаруженных рисунков. Еще раз поискать местную сеть и попробовать внедриться в нее. Но обстоятельства, закружившие разведчика в хороводе, и не думали отпускать. Что-то мягко давило на виски, щекотало загривок, сушило в горле. Наконец Кузнецов кивнул.
– И правда, отец… – Его улыбка стала естественней, виноватей. – На время-то я и не глянул, заболтались мы совсем. Раз не в тягость, приглашение приму, земной поклон тебе за это…
– Верно решил, сынок. – Горский кашлянул, с интересом глянул в чашечку трубки. – Ляжешь наверху, в Марикиной. Сестра тебе постелет, воды умыться подогреет. А саму ее к подругам ночевать отошлю.
– Спасибо, Степан. Только просьба одна есть. Я, пока не стемнело, прогуляюсь, ладно? Отяжелел с еды, да и воздуха глотнуть охота.
– Ох! Прости старика, совсем про трубку забыл. Мы-то к духоте привычные… Конечно, иди.
Естественным жестом, будто на автомате, Артем накинул на плечо рюкзак. Не хотел давать деду лишнего повода сунуть нос в свои пожитки, да и мало ли как вечер сложится…
Мужчина вышел из дома-контейнера, на пороге столкнувшись с возвращавшейся Марикой. Та ойкнула, чуть не расплескав воду, и очаровательно покраснела, став еще привлекательнее. Пробормотав извинения, Кузнецов пропустил девушку внутрь, закрывая за собой дверь и прислоняясь спиной к прохладной рифленой поверхности.
Летние краски меркли на глазах, на Волю опускался вечер. Тени стали длиннее, по дистрофичным улочкам гулял ветер. Куда он смотрел, пока на дворе темнело? Как смог упустить несколько часов своей жизни, потраченных на бесцельную беседу и пару тарелок похлебки?
Уши Артема заложило, будто от резкой смены давления, а затем ему показалось, что над деревней стелется низкий гул, словно работал огромный трансформатор. Он потер виски, прожевал еще одну тонус-пластинку. Не помогло. Осмотрев тягучие изгибы жестяного лабиринта, разведчик призвал на помощь все свое самообладание.
Он решительно не понимал, что происходит с его разумом. Уже много лет призванием Кузнецова было развенчивать массовые истерии или заблуждения, а не поддаваться им. Но атмосфера поселка…
– Выпытываешь? – глухо, сквозь зубы, спросил Николай Степанович, бесшумно материализовавшийся из-за его левого плеча. Стоял в густой тени, насупившись и сунув руки в карманы короткого тулупа. – Тебя кормят, поят, спать укладывают… а ты все вынюхиваешь?
Артем с трудом подавил желание отшатнуться. С не меньшим трудом заставил себя избавиться от мыслей, что мог бы легко завести обезображенного в ближайший непролазный проулок да и пристрелить.
– Ты о чем? – спросил он вежливо, но с напряжением в голосе. Подслушать застольный разговор Коленька никак не мог. Ухо одно, и то обожженное; контейнер стариковский окон не имеет, герметичен, что банка консервная. Не мог урод подслушать. Или все же мог? – Своим делом занимайся, Николай, ладно? Я тебя не трогаю, и ты меня не задирай…
– Ты, чужак… гостеприимством Горского… пользуйся, – коверкая русскую речь акцентом и паузами, процедил поднебесник, угрожающе прищурив единственный глаз, – да язык за зубами держи… Понял?
И когда Артем уже хотел ответить, причем что-то дерзкое, способное спровоцировать драку, дверь степановского дома снова открылась. Дед, выколачивая трубку, стоял на пороге, подслеповато щурясь в вечерний сумрак.
– Коля? Ты, Коля, не шуми. Зайди-ка лучше, потолкуем. Нечего доброму человеку нервы трепать, он гость мой сегодня. Отоспится да пойдет своим путем.
Николай, на слова деда отреагировав втягиванием головы в широкие плечи, сжал губы в полоску. Зыркнул на Кузнецова азиатским глазом, темным, как гиблый омут, и столь же холодным. Но в дом зашел послушно, без возражений. И тут Артем, несомненно не доверявший Степану, чуть не поблагодарил лучезарно-степенного Горского. Не хватало еще деревню изучать, пока по пятам это чудище одноглазое ходит…
Старик и китаец скрылись в контейнере, простонала неплотно пригнанная дверь. Артему показалось, что за прошедшие минуты на улице стало еще темнее, а стиснувший его корсет стен будто запульсировал, заколыхался, как бока гигантского животного.
Он судорожно вдохнул, пытаясь прочистить голову. Ощущение, что в этом странном танце он из ведущего превратился в ведомого не прошло, облепило мозг теплым влажным полотенцем, поставило вопрос неверию. Ну, ничего… в Сальтильо с ним и не такое приключилось, так ведь выкарабкался, причину нашел, сумел из-под гнета магнетического вырваться. И тут сумеет. А завтра ускользнет, собрав всю необходимую информацию.
Артем двинулся по улочке, пытаясь вспомнить, с какой стороны подходил к дому Степана и Марики. Не сумел и бесцельно побрел вперед, изучая однообразную мазню на стенках и записывая дорогу в «балалайку», чтобы не заплутать на обратном пути.
Заметил еще одну стайку детей. Маленьких совсем, максимум трехлеток.
Как прежние, эти сидели прямо на стынущей земле, перебирая машинки и куклы так, словно забыли, что с ними нужно делать. Смотрели малыши ровно перед собой, в темнеющую августовскую пустоту, и Кузнецов даже опустился на корточки, пытаясь разглядеть, нет ли в их затылках «балалаечных» портов. Хотел подойти, слово доброе детишкам сказать да пару вопросов добавить. Но тут из ближайших контейнеров показались две женщины, одинаково статные и дородные. Молча разобрали детей и унесли в дома. На Артема даже не взглянув.
