Стивен Полански - Отчет Брэдбери
Он вытянул правую руку — он левша, как и я, — повторяя за мной. Растопырил пальцы. Потом щелкнул себя по переносице указательным пальцем и дернул уголком рта; это обозначило и изобразило в карикатурном виде его неловкость. Делал ли он это инстинктивно или в результате наблюдений — скорее всего, инстинктивно, — но в нем было столько моего! Язык тела, жесты, выражение лица, позы во время разговора. Анна все это подмечала, фиксируя наше сходство.
— Я буду играть в эту игру? — спросил он.
Анна засмеялась.
— Нет, — сказала она. — Ты будешь просто смотреть.
— Я не знаю, как играть в бейсбол.
— Не волнуйся, — подбодрил я. — Мы сядем на «отбеливателях».[14]
— Что ты сказал?
— На трибуне. Мы сядем на трибуне. Посмотрим игру. Можешь надеть перчатку…
— Ловушку, — поправил он.
— Ловушку. Если к тебе прилетит мяч, ты сможешь его поймать.
— Ко мне прилетит мяч?
— Если повезет.
— Я буду играть в эту игру?
— Нет. Ты останешься на трибуне.
— На «отбеливателях», — поправил он.
— Если к тебе прилетит мяч, это будет означать, что правила нарушены.
Он посмотрел на меня.
— Если мяч прилетит к тебе, — снова попытался объяснить я, — он выбывает из игры.
— Если мяч прилетит ко мне, — повторил Алан, — он выбывает из игры.
— Да.
— Я его поймаю?
— Вполне возможно, — подтвердил я.
— Если надену ловушку, — сказал он.
— Да.
— Если я надену перчатку и поймаю мяч, я буду в игре?
— Нет, — сказал я. — Ты будешь продолжать смотреть игру. Вместе со мной.
— Но ведь я поймаю мяч.
— Помоги мне, — попросил я Анну.
— Если мяч прилетит к тебе, — сказала она, — и ты его поймаешь, можешь оставить его себе.
— Я могу оставить себе мяч?
— Да, — сказала она. — Это будет сувенир.
— Что ты сказала?
— То, что ты можешь оставить на память.
— Я могу оставить себе мяч, — проговорил он, потом на минуту задумался. — А у Рэя будет ловушка?
— Нет, — сказал я. — Не будет.
— Если мяч прилетит к тебе, как ты его поймаешь?
— Ты поймаешь его за меня.
— А ты там будешь? — спросил он Анну. — На «отбеливателях»?
— Нет, — покачала она головой. — Только ты и Рэй. Это будет мальчишник.
— Рэй — не мальчик.
— Тогда вечер для мужчин, — улыбнулась она.
— Если я поймаю мяч, — пообещал он Анне, — я отдам его тебе.
Я не надевал бейсбольную перчатку больше пятидесяти лет. Я хотел купить Алану, если их еще выпускают, ловушку марки «Уилсон А2000». Такую перчатку носил я сам, как и большинство ребят, с которыми мы играли. Я обрадовался, увидев, что их выпускают до сих пор, хотя теперь их раскрашивали в аляповатые цвета — красный и голубой, оранжевый и фиолетовый. В магазине оказались только две перчатки на левую руку для полевых игроков, и ни одна из них не была «А2000». Но это не имело значения, потому что выяснилось, что Алан хочет перчатку ловца — черную как смоль с ярко-красным углублением, да еще и не на ту руку, — и переубедить его было невозможно. Я купил ему перчатку и банку теннисных мячей.
Следующий день, суббота, был теплым и солнечным. К полудню, по моему настоянию, мы отправились втроем в парк Виктория. Мне хотелось дать Алану возможность побросать мяч перед вечерней игрой. Просто чтобы привести его в подобающее настроение; я убедил себя, что у меня нет по отношению к нему никаких честолюбивых замыслов. Он нес свою перчатку, я — теннисные мячи, а Анна упаковала нам обед.
Мы играли в мяч на траве. Мы образовали треугольник, насколько возможно равнобедренный, и на вершине стоял я. Я бросил Алану теннисный мяч, изо всех сил стараясь попасть в его перчатку. Найдя мяч, он, можно так сказать, бросил его Анне, а она — мне. Анна действительно увлеклась игрой, она была ловкой и задорной. Ее подачи были хлесткими, а ловила она одинаково хорошо обеими руками. Она бегала и прыгала, хохотала. Я же был как деревянный, скованный и мрачный. Я не мог смотреть, как Алан надевает эту смехотворную перчатку не на ту руку. Казалось, что он до самой кисти сунул руку в большой круглый, рыхлый каравай черного хлеба. Он, конечно, ничего не умел. Каждый раз, когда он махал перчаткой навстречу мячу, она слетала. Он не знал, как подавать: изо всех сил пытался повторить движения — благоразумно взяв в качестве образца Анну, — но ни разу не поймал посланный ею мяч. Мы попытались изменить порядок действий — я бросал Анне, она — Алану, Алан — мне, но это не возымело никакого эффекта. В конце концов у меня лопнуло терпение. Наша игра продолжалась всего несколько минут. Алан приуныл, а вид Анны, с такой непринужденной легкостью бросавшей и ловившей мячи, совсем выбил его из колеи. Меня, признаться, тоже. Мы съели наш обед. Анна сфотографировала Алана и меня, стоящих плечом к плечу. Алан снял перчатку (в итоге он отказался взять ее на игру). Анна все-таки заставила его улыбнуться.
Стадион, едва заслуживавший это название, располагался в спортивном парке на Ринг-роуд. Думаю, туда вмещалось не более тысячи зрителей. Крытые трибуны в десять рядов шли от одной линии до другой. «Отбеливателей» не было. Ограждение дальней части поля было проволочным, приблизительно шести футов в высоту. За ним — сложные условия для нападающих — виднелись другие поля, на которых в тот вечер играли местные малые лиги, и большой муниципальный бассейн. Табло стояло отдельно, на стойках за ограждением левого поля. Поле выглядело неухоженным — неподстриженная бурая трава, комья грязи на площадке — и подготовленным второпях. Игра началась в семь. Когда мы приехали, еще не совсем стемнело, но уже горели фонари. Я собирался приехать так, чтобы успеть на разминку, но после дневного разочарования я уже не стремился сюда, да и Алан согласился пойти на игру только после того, как ему неосмотрительно пообещали хот-доги, колу и мороженое.
Трибуны были заполнены лишь наполовину. У нас были хорошие места на первой основной линии, в пятом ряду снизу, за скамейкой запасных местной команды. Оставшись на игре, мы вполне могли бы поймать мяч. Вокруг сидели болельщики: мужчины моего возраста и старше, отдельно или парами (некоторые из них, вероятно, спортивные агенты); семьи — отцы, матери и дети, просто отцы с сыновьями; родственники и друзья игроков «Ред сокс»; и, что особенно волновало Алана, компания девушек. Их было около дюжины — видимо, студентки колледжа или школьницы. Шумные, нескромно одетые, почти одинаково хорошенькие, они, без сомнения, были подружками игроков или надеялись обратить на себя их внимание. Почти все время — мы посмотрели три подачи — Алан не отрывал от них взгляда, а девушки вели себя вызывающе. (Он ничего о них не говорил, словно думал, что я могу их не заметить.)
Перед игрой на поле провели быструю церемонию, во время которой болельщикам местной команды представили новых игроков «Ред сокс». Игроки были студентами колледжа, почти все из Саскачевана. Двое студентов-первокурсников были из Лос-Анджелеса, один — из Пуэрто-Рико, а еще один, центральный принимающий, учился в библейском колледже в Оклахоме. Его фамилия была Мантл. К тому времени, когда разыграли первую подачу, Алан отчаянно заскучал и явно проголодался.
Игра шла медленно, оба подающих (видимо, влияло начало сезона) постоянно не попадали в пластину.[15] Был только один захватывающий момент, когда у Мантла не получилось покинуть центр, что привело к тройному броску. В конце третьей подачи счет был 4:2 в пользу «Миллионерз». Я попытался объяснить Алану, что он видит на поле, помочь ему хоть немного разобраться в правилах игры, но он даже не стал делать вид, что ему интересно.
Между подачами девушки, как одна, направились к торговым палаткам, расположенным у самых ворот, возле бейсбольного «дома». Алан смотрел, как они идут. Чтобы не смущать его, я выждал несколько минут — было тяжело смотреть на его внутреннюю борьбу, — а потом спросил:
— Ты проголодался?
— Да. Проголодался.
— Пойдем купим что-нибудь поесть?
— Я пойду, — сказал он. — Дай мне денег. Я пойду.
— Я пойду с тобой, — сказал я. — Мне тоже хочется есть.
— Я тебе куплю что-нибудь.
— Я хочу посмотреть, что у них есть.
— Я посмотрю, что у них есть, — не сдавался он. — Я куплю тебе что-нибудь. Я хочу пойти.
— Сам?
— Да, — ответил он.
Я видел, что этот разговор его угнетает, но мне было не так-то легко отпустить его одного.
— Почему бы нам не пойти вместе? Может быть, купим тебе сувенир.
— Я не хочу сувенир, — ответил он. — Я хочу есть. Я хочу пойти сам.
— Я не могу тебе это разрешить, — сказал я.
— Почему не можешь?
— Просто не могу. Это плохая идея.
— Анна разрешила бы.
— Анна не разрешила бы, — покачал я головой.
Он закрыл глаза руками. Не издал ни звука.
