Румит Кин - Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник)
– Вроде Персея?
– Вроде Персея.
– И вроде Эриха?
Ленц не отвечает. В ярком луче солнечного света пляшут пылинки. В воздухе разливается что-то такое… предчувствие кайдзю.
* * *Пока калитку в Стене не закрыли, Мартин бегом спускается к морю. Во-первых, ему лично хочется удостовериться. Он уже, как Ленц, научился чуять кайдзю – чуть уловимая перемена в запахе воды, в рисунке ленивых волночек, лижущих каменистый пляж. Чуть по-иному, менее резко ложатся тени, и воздух над морем вздрагивает от предвкушения.
Ну и потом, охота напоследок погреться на солнце. Мартин в отличие от взрослых не боялся каменных недр и в расщелину-убежище спускался охотно. В конце концов, он родился там. Там безопасно, безопасней, чем в скальном доме, врезанном в бок горы. Но и солнце он тоже любил. Любил смотреть с пляжа на остров. Лучше бы, конечно, с воды. Отец тайком от мамы брал его с собой, всего пару раз, когда они с дядей отходили на яхте «Глазастая» недалеко от берега. С воды остров открывался во всей красе – черная вершина горы, где не жил никто, кроме чешуйчатых хищных птиц, оставлявших белые потеки помета на камне. Ниже скальные отроги – в них и был вырублен город, и центральная площадь, на которой стояла сейчас научная палатка доктора Ленца, сразу за торговыми рядами. А еще ниже поля-террасы, террасы-грапоградники и пастбища мускусных козляков, и совсем уже над морем и пляжем – Стена. Когда Мартин был маленьким, Стена была еще не такой высокой и не такой грозной. Отец рассказывал, что и кайдзю раньше были другими. Живого кайдзю Мартин никогда не видел, только в своих подземных снах – там, внизу, в убежище.
Отец говорил, что кайдзю – это «чудовище» на одном из языков Старой Земли, а доктор Ленц поправлял, что не чудовище, а «странный зверь». Но у Ленца нет чудовищ, у него и медузы – странные звери, и Мартин, наверное, тоже странный зверек. На самом деле, конечно, чудища. Мартин видел их туши, покрытые пластинчатой броней. Взрослые называли броню хитинопластом, из него потом строили торговые павильоны на рынке и еще много чего, даже лодки. Очень легкий и прочный материал. Ленц говорил, что это какое-то волокно, и что оно наполовину неорганическое, и что это тоже странно, ведь таких волокон в животных вроде как быть не должно. А головы кайдзю размером почти с палатку-лабораторию Ленца. На них тоже пластины, костяные выступы, чешуя, рога и гребни, которые не прожечь даже самым сильным лучевикам. Наверное, если бы не Эрих с головами медуз, кайдзю совсем бы истребили людей. Хотя у папы и дяди, и у Ленца тоже, было другое мнение.
Сидя на банке – так называлась скамейка на яхте – и проверяя акваланг, папа говорил: «Мы не знаем, зачем морские чудовища так упорно идут в горы. Да мы вообще о них ничего не знаем. Я помню время, когда они были меньше и не такие ужасные. Что-то вроде огромных морщинистых тюленей размером чуть покрупней слона (слон и тюлень – звери со Старой Земли, Мартин видел их в три-дэ-чувствилках, как и папа). И не было у них таких рогов и когтей. Кайдзю вылезали из моря и ползли в горы через лагеря первых, и первые запросто с ними расправлялись. Даже есть туши пробовали, пока несколько человек не отравились. А потом пошло-поехало, чем дальше, тем страшнее: жуткие рыла, клюв, клешни, клыки. Совсем невозможные твари. Тогда и пришлось строить Стену».
Поднимая взгляд и глядя прямо на маленького Мартина, отец добавлял: «Вот если бы мы узнали, что там, под водой. Если бы поняли, что им нужно, зачем они поднимаются в горы. Тогда бы все было иначе».
Никто не видел, куда уходят кайдзю, которым все же удалось прорваться сквозь людские поселения. Вроде бы летучие камеры первых засекли, что они снова спускаются в море, но чешуйчатые горные птицы и жадные чайки быстро расклевали все камеры. Ленц соорудил пару из три-дэ-чувствилок, но к тому времени уже никто не хотел изучать кайдзю, всем надо было только знать время прихода. А для этого оказалось достаточно расставить часовых на дальних рифах и на вершине горы. Все равно кайдзю выныривали неподалеку от берега.
«Понимаешь, Марти, – говорил папа, – все глубинные зонды первых сгинули. Исчезли».
«Их съели кайдзю?» – спрашивал маленький Мартин.
Дядя и папа ухмылялись в густые, выгоревшие на солнце усы.
«Может, кайдзю, – отвечал вместо папы дядя. – А может, и не кайдзю. Вот мы и хотим узнать».
Больше никто не хотел. Все в городе и на террасах жили от прихода и до прихода чудовищ, спеша вырастить и собрать урожай, а папу с дядей считали бездельниками. И Ленца бы тоже считали, если бы он не лечил людей и не изобретал всякие полезные штуки вроде пороха и аппарата для перегонки спирта. Мартин был уверен, что старейшина Бартен даже обрадовался, когда яхта с папой и дядей сгинула в море. Теперь он мог спокойно ходить к маме, а не прячась, пока отца нет. Мама говорила, что они, может, станут скоро жить втроем – старейшина Бартен, Мартин и она. Жена старейшины, Луиза, погибла два года назад во время прихода кайдзю. Она охраняла Стену, пока ее муж вместе с женщинами и больными прятался в убежище. Мартин тайно ненавидел старейшину за это, и за то, что маме он нравился, и за то, что он сидел за столом на папином месте. Он бы с радостью сбросил Бартена в расщелину с медузами или скормил кайдзю. Ленц, как будто читавший мысли ученика, частенько позволял ему ночевать в палатке. А иногда Мартин по секрету от всех поднимался в скалы над городом. Выбирал плоский, нагретый солнцем камень, ложился на него и смотрел в небо, где кружили чешуйчатые хищники. Слушал, как посвистывает ветер. Или поднимал голову и вглядывался в бесконечное синее море. Нет, он не ожидал увидеть там пожелтевший от времени треугольник паруса, и все же… Мать бы выпорола его, если бы узнала об этих вылазках. Ведь там, выше по склону, входы в темные расселины, провалы, где водятся медузы. Туда поднимаются только охотники. Охотники и он, Мартин.
Другими вечерами, отсиживаясь в палатке Ленца, он перебирал рисунки на старом планше. Ни отец, ни дядя рисовать не умели и камеру из три-дэ-чувствилки тоже с собой отказывались брать. Поэтому Ленц рисовал на планше с их слов. Рисовал пульсирующие под водой багряные, золотые, белые переплетения, узлы и многолучевые гигантские звезды, башни, состоящие из звездчатые наростов, сходящиеся и расходящиеся под странными углами, ветви невероятных подводных деревьев, туннели, уводящие в никуда.
– Ты же понимаешь, Марти, что все это в основном фантазии, – говорил он, почесывая свою «соль с перцем». – Во-первых, цвета. У твоего отца и дяди были слабые фонарики, откуда это буйство красок? Во-вторых, вот это…
Он тыкал пальцем во множество длинных прямых лучей очередной звезды.
– Тринадцать. А вот тут двадцать семь. Восемь. Четырнадцать. Четное и нечетное число осей симметрии в одном организме? Очень странно, больше похоже на искусственные конструкции… Но кто их построил? Наверняка не кайдзю.
– Может, кайдзю съели тех, кто их построил? – спрашивал Мартин.
– Я вообще сомневаюсь, что эти твари питаются органикой, – хмурился Ленц.
Но Мартин знал, что папа с дядей ничего не нафантазировали. Он знал наверняка, и ему тоже хотелось спуститься под обманчиво тихую поверхность океана, чтобы увидеть чудесные подводные города. Может, там даже ходили люди в красивой одежде и беседовали друг с другом, и вместо слов у них изо рта вылетали пузырьки.
Услышав слова мальчика, Ленц откидывал голову и громко смеялся.
– Ох-хо-хо, Марти. Ты слишком хорошо думаешь о людях. Мы всего лишь лысые обезьяны, буквально позавчера спустившиеся с дерева. Вселенная намного сложнее и намного древней, чем нам кажется.
Мартин улыбался – тайно, про себя. Ни мама, ни доктор Ленц, ни тем более старейшина Бартен не знали о его вылазках. О том, как он спускался к морю и нырял в тихих бухточках на теневой стороне острова. Он уже мог нырнуть метров на пятнадцать – двадцать и без всякого акваланга. Недаром у него были такие пальцы и такие глаза с пульсирующим жадным зрачком и чуть заметной прозрачной пленочкой, опускавшейся на глазное яблоко при нырке и отлично защищавшей от соленой воды. Он видел там, внизу, ничуть не хуже, чем на поверхности. Даже в темноте. Наверное, так видели и медузы, слепые наверху, но зрячие в глубине своих черных пещер. Еще год-два – и он достаточно натренирует легкие, чтобы нырять глубоко, в совершенную тьму и холод. А потом возьмет лодку, отплывет подальше от берега и собственными глазами увидит то, что видели папа с дядей.
* * *Над морем летит альбан. Марти поднимает голову и, не щурясь, глядит сквозь солнечные блики на огромную, тяжело взмахивающую крыльями белую птицу. Альбан летит издалека, наверное, с Хорео. В усталых движениях его крыльев, как и в шепоте волн, и в резком запахе водорослей, ощущается тревога. Альбанов не посылают просто так.
