Тед Уильямс - Море серебрянного света
Допустим я добралась до нее. Что мне ей сказать? "Мартина, найди меня, я посреди серого тумана".
Она подняла зажигалку и повернула ее, рефлекторно пытаясь поймать свет, который в этом мире не падал ни под каким углом. Она взглянула на витиеватое "Я", букву, образованную переплетшимися виноградными лозами и листьями, как если бы это была статуя в забытом саду. Жонглер вроде бы называл имя этого ублюдка. А, да, Якубиан. Тот самый, которого убил Орландо. В ее животе поднялась настоящая буря. Надеюсь, Т-четыре-Б воздал Якубиану по его грехам. Надеюсь, он никогда не получит и мгновение покоя.
Она спросила себя, не слушает ли и Дред коммуникатор, молча, выжидая, что она обнаружит себя. Неприятная мысль, но тут же ее воображение нарисовало еще более худшую картину: Дред, где-то там, сидит и ждет ее, как кот, стерегущий мышь, ждет, когда она покажет свои усики.
Просто слушает мертвый воздух и ухмыляется…
В следующее мгновение ее осенило. Рени прыгнула на ноги, немного отбежала от Клемента, остановилась и — из-за некоторого необъяснимого чувства порядочности — сказала ему: — Сейчас я отойду от тебя. Недалеко. Мне нужна тишина. Не говори ничего, вообще ничего. Я вернусь, очень скоро.
Он посмотрел на нее, невозмутимый, как корова жующая траву.
Она отошла достаточно далеко, но так, чтобы видеть его расплывающийся силуэт. Теперь, когда она была относительно одна, Рени снова достала зажигалку. Уже в Доме она обнаружила, как пользоваться встроенным коммуникатором, но она не была уверена, что вспомнит всю последовательность движений. Она посмотрела со смутным страхом на устройство, но выполнила всю комбинацию касаний, которую помнила. Закончив она осмотрелась. Ничего не произошло, вообще ничего. Зажигалка осталась молчаливой и инертной, окрестности вокруг не изменились.
Аккуратно, почти не дыша, она поднесла устройство к уху, потом вытянула руку с ним перед собой и описала медленную дугу. Тишина. Она затаила дыхание и вслушалась. Ничего. Она повернулась на несколько градусов направо и повторила процесс.
Лозоискательство, подумала она, весело и немного раздраженно. Если я попытаюсь объяснить это кому-нибудь, придется использовать более научные слова.
Но все-таки это было не суеверие и не отчаяние, а поиск, и примерно на полдороги через медленное вращение он что-то услышала. Настолько слабое, что для нее это показалось скорее немного более шумным молчанием коммуникатора, и, тем не менее, она могла поклясться, что слышит шипение, очень и очень тихое, которого раньше не было.
Она провела зажигалкой чуть-чуть дальше, и звук исчез. Она описала весь круг, чтобы удостовериться. Как только она вернулась туда, где была раньше, звук опять появился.
Если она собирается рискнуть жизнью, то надо быть уверенной настолько, насколько возможно. Рени взглянула назад и удостоверилась, что Клемент сидит там, где на оставила его, почти невидимая тень быть может метрах в пятнадцати от нее. Она быстро сняла с себя грудную повязку, сделав из нее стрелку длиной в метр, обозначила найденное направление. Потом закрыла глаза, несколько раз повернулась, чтобы дезориентировать себя, потом начала медленно поворачиваться, использую зажигалку как стрелку компаса. Уверившись, что она слышит мягкое шуршание, она открыла глаза.
Кусок бледной одежды лежал прямо перед ней.
— Отлично! — Она обрадовалась за себя, и еще тому, что теперь есть что-то, о чем можно подумать. Она опять надела грудную повязку и уже собиралась идти вперед, когда вспомнила о Клементе и повернулась к нему. Он не шевелился и сидел настолько спокойно, что, казалось, разучился ходить.
Я должна оставить этого ублюдочного убийцу здесь, подумала Рени. Позже я навернобуду ругать саму себя, если я возьму его с собой. Но сама мысль — оставить похожего на ребенка Клемента посреди смертельного ничто — показалась ей неправильной, хотя она и не могла сказать, почему.
— Я собираюсь идти в том направлении, — крикнула Рени. — Обратно не вернусь. Если ты хочешь идти со мной, присоединяйся.
Уверенная, что только что сморозила глупость, и тем не менее чувствуя себя намного лучше, чем последние несколько часов, она пошла вдогонку за шепотом.
ИДЯ через бесконечный серебристо-серый туман, Сэм решила, что в некотором отношении это даже хуже, чем сидеть в нем. Тащиться черепашьим шагом плохо само по себе — она любила спорт, но ненавидела бег и ходьбу, где надо было просто долго двигаться, ставя одну ногу перед другой — но здесь к тому же не было ни ориентиров, ни погоды, неизвестно откуда бравшийся свет никогда не менялся, и все это было предназначено специально для того, чтобы пытать Сэм Фредерикс и довести ее до белого каления. В первый раз с того мгновения, когда она вошла в сеть, ей захотелось есть, не из-за голода, но чтобы отметить проходящее время.
Ни воды, ни еды, ни остановки. Прошли первые часы, и эти слова постоянно крутились у нее в голове, как рекламный слоган какой-нибудь совершенно ужасной экскурсии. Она слегка преувеличивала, потому что время от времени они останавливались и отдыхали, пока! Ксаббу слушал непонятно что, которое вело его вперед, но эти остановки ненамного улучшали дело. На каждой остановке она оставалась наедине с молчаливым Жонглером, а это было все равно, что остаться одной в комнате с недружелюбной собакой: прямой угрозы нет, но намек на нее есть всегда. Собрав все свои силы, Сэм отбросила в сторону мысли об Орландо и родителях, которые были так далеко, что ей с трудом верилось, что ее отец и мать, в отличии от Орландо, все еще живы и может настать день, когда она их увидит.
Феликс Жонглер шел с мрачной решимостью средневекового паломника. Сэм, молодая и сильная, догадывалась, что ему не слишком просто идти наравне с нею, но он отказывался показать это; наоборот, он делал вид, что ему не терпится идти дальше, когда они останавливались, чтобы дать! Ксаббу "понюхать воздух". В менее неприятном человеке такой стоицизм мог бы вызывать восхищение, но для Сэм это только делало его еще более холодно-далеким от нормального человека. Она обнаружила, что не может вслух пожаловаться на усталость, потому что не хочет показать ему свою слабость.
Феликс Жонглер мог сколько угодно стараться держаться наравне с Сэм, но было ясно, что! Ксаббу специально шел позади, чтобы не оставить их далеко за собой.
Все это время она видела его в симе бабуина, и только начала привыкать к его новому облику. В некотором смысле настоящее тело! Ксаббу было даже большей экзотикой, чем обезьяна. Совсем маленький человек — меньше ростом и худее самой Сэм, которая была среднего роста и совсем не толстой — он, казалось, вообще не уставал, двигаясь с такой ленивой грацией, что, казалось, если понадобится, мог бы идти во сне.
— Откуда взялись бушмены? — внезапно спросила она.!Ксаббу не ответил сразу, и она почувствовала острый укол совести. — Ой, это не слишком грубый вопрос?
Его раскосые глаза были настолько узки, что коричневые радужные оболочки были видны только в те мгновения, когда удивление или удовольствие заставляли их широко открыться. Она не могла сказать, какое их них вызвал ее второй вопрос. — Нет, нет. Совсем не грубый Сэм, просто я пытаюсь найти ответ. — Он указал на себя. — В моем случае это маленькая страна, Ботсвана, но люди нашей крови рассеяны по всей южной Африке. Но, быть может, ты имела в виду наше происхождение?
— Да. — Она подвинулась ближе, уровняв его шаг с его; ей не хотелось, чтобы их слышал Жонглер.
— Никто не знает, откуда мы взялись. В детстве мне сказали, что мы давным-давно пришли с севера — много тысяч лет назад. Но существуют и другие теории.
— Именно поэтому ты можешь вот ходить, вечно? Потому что ты бушмен?
Он улыбнулся. — Да, как мне кажется. Я унаследовал сразу две традиции, и обе готовили меня к тяжелой жизни, но люди племени отца — охотники-кочевники, очень старая традиция — могли идти и бежать по следу добычи часы и дни, не уставая. Я далеко не такой, какими они были, но, пока жил с ними, я закалил себя.
— Были? Ты хочешь сказать, что их больше нет?
Что-то прошло по его коричневому лицу, быть может тень, хотя в этом мире не было теней. — Несколько лет назад я пытался найти их и не сумел. Я любом случае их осталось немного, Калахари — трудное место для жизни. Быть может уже не осталось людей, живущих старой жизнью.
— Обалдеть! Тогда ты… последний бушмен. — И только договорив, она сообразила, какой ужас ляпнула.
К ее облегчению! Ксаббу только улыбнулся. — Я не думаю о себе так, Сэм. Я, всего на всего, несколько лет прожил с ними и видел их оригинальный образ жизни. Но в одном отношении ты права: я, быть может, последний, кто изучал их жизнь, старую жизнь. — На мгновение он замолчал. В наступившей тишине Сэм услышала позади них тяжелое ровное дыхание Жонглера. — Нечему удивляться, это жизнь, которую я ценю, но мало кто согласится со мной. Если бы ты пожила в их племени, Сэм, то обнаружила бы, что это очень трудно.
