Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио
– Расскажи ей о синергиках Ючи, – просит Шайори Семъязу, потому что от боли у нее дрожит голос.
– Ючи занимается не только синергиками, – говорит бывший якудза.
– А я хочу послушать только о синергиках, – по-детски непочтительно говорит Юмико. – Как думаешь, мастер Ючи сможет мне сделать сестру?
– Только если ты останешься у него.
– С вами?
– Нет.
– Но я уже привыкла к вам. К тому же вы не обижаете меня, как это делали дети тети Мэрико.
– Мастер Ючи тоже не станет обижать тебя. К тому же он занимается такими случаями, как твой, и если что-то пойдет не так…
– Что значит «такими случаями, как мой»?
– Твое сознание… и это тело…
– У него тоже есть дети, которые умерли и живут в телах взрослых?
– Не дети, но они живут в чужих телах людей или в биоэлектронных телах синергиков.
– Если это не дети, тогда чем они отличаются от вас?
– Тем, что с нами тебе небезопасно.
– А с папой мне было безопасно?
– Да.
– Но я все равно оказалась в этом теле… – Юмико тяжело вздыхает, молчит какое-то время. – Как думаете, что они сделали с моим телом? С моим настоящим телом?
Шайори открывает глаза, поворачивается и смотрит на Юмико. Она ждет слез, но девочка лишь по-детски задумчива, пытаясь понять ясные для взрослого истины.
– Мое тело кремируют, да? – спрашивает она.
– Да, – говорит Семъяза.
– А я смогу прийти на свою могилу?
– Когда-нибудь…
– Значит, нет?
– Лучше этого не делать.
– Потому что я до конца своих дней буду в опасности?
– Если будешь себя хорошо вести, то мастер Ючи сделает для тебя новую личность.
– Совсем новую? – Юмико думает об этом какое-то время. – А имя мне можно будет оставить свое? Потому что мне кажется, если я сменю имя, то стану совсем другой, забуду все, что было, забуду отца, а я… Я не хочу забывать. – Теперь в ее глазах начинают блестеть слезы, и Семъяза обещает, что она сможет сохранить свое имя, чтобы помнить. Затем он меняет тему разговора и рассказывает Юмико о синергиках мастера Ючи.
– Один из них был его девушкой. И когда она умирала, мастер Ючи спас ее, – говорит Семъяза. – Он дал ей тело синергика. Теперь она интегрирует сложные нейронные татуировки людям клана.
– Как та татуировка, что у Шайори? – спрашивает Юмико.
– Намного сложнее. Простой человек не может пользоваться такими модулями. Нужен особый уровень глубины бусидо.
– А что такое глубина бусидо?
– Это мастерство человека.
– У тебя тоже есть это бусидо?
– Было.
– А сейчас?
– Сейчас я не знаю.
Шайори слушает их разговор и думает, что, возможно, система корректировала не только способность убивать Семъязы. Никогда прежде этот убийца не смог бы так просто разговаривать с ребенком. И что самое забавное, Юмико нравится этот разговор. Девочка развивалась, хотела знать все, что не может понять, и Семъяза терпеливо объяснял все, о чем она спрашивала. Объяснял грамотно. Он не игнорировал ее, как иногда делают, общаясь с детьми, но и не был сух и лаконичен, как если бы разговаривал со взрослым. Его слова содержали ровно столько информации, сколько могла воспринять Юмико. Воспринять, обдумать и задать следующий вопрос.
«Интересно, что еще изменилось в бывшем убийце?» – думает Шайори, когда они въезжают в Токио. Нейронной рекламы становится так много, что за ней почти не видно реальности. Она интегрируется в сознание, подменяет запахи. Страшно подумать, что случится на этих заполненных машинами улицах, если система даст сбой. Особенно нейронные общественные системы навигации, распределяющие потоки движение согласно жидким чипам идентификации социального статуса водителей.
– Думаю, будет лучше, если я пересяду за руль, – говорит Шайори.
Семъяза ждет почти четверть часа, чтобы свернуть к обочине. Когда он был якудзой, то пользовался универсальным модулем клана, который оплачивал рекламные блоки и снимал ограничения статуса. Стоявшие у власти технократы несколько раз поднимали вопрос о запрете подобных модулей, но делалось это скорее для видимости, чем всерьез.
Шайори и Семъяза меняются местами. Нейронной рекламы для «Хонды» становится меньше, меняются нейронные навигационные линии дорожной разметки. Машины расступаются, пропуская крошечную спортивную машину. «Хонда» влетает в автомобильный поток. Левая рука пульсирует болью, но инстинкты сильнее страданий. Шайори не привыкла ездить медленно.
Один из ее любовников, который был еще до Семъязы и сбежал сразу, как только узнал, кто ее отец, говорил, что о жизни человека можно сказать, взглянув, как он водит машину. Современные магистрали стимулируют социальное деление, подчеркивают различия и выявляют тех, кто готов принять это и тех, кто плетется в хвосте, имея все выделенные ему преимущества трафика. Шайори никогда не плелась в хвосте. Она летела, давила, наседала. И если отец не принимал ее любовников, то ее вождение вызывало в нем гордость, хоть он никогда и не говорил об этом Шайори в открытую, наоборот, ставил в пример мать, которая вообще никогда не садилась за руль, никогда не возмущалась, предпочитая бунту активацию своей нейронной татуировки счастья. Не будь этой татуировки, жизнь Шайори могла бы стать другой. Хотя без этой татуировки и мать была бы другой.
«Может быть, тогда ее смирение, покорность и порядочность не казались бы такими искусственными и отвратительными», – думает Шайори, проносясь мимо зазевавшегося водителя, хотя система и ставит его выше на социальной лестнице. Модуль идентификации списывает баллы статуса, но Шайори плевать, как плевать на то, сколько сжатого охлажденного воздуха расходует двигатель «Хонды» на таких скоростях. Боль бросает вызов инстинктам. Трудности бросают вызов характеру. Страх – крепости духа… Ее останавливает лишь напуганный крик Юмико, когда они едва не врезаются в транспортировочный тягач, пытаясь срезать путь. Обороты падают. Двигатель «Хонды» недовольно рычит, словно вспененный жеребец, которого заставили остановиться, не успел он разогнаться.
– Эта машина создана для скорости, – говорит, извиняясь, Шайори, занимая положение на магистрали согласно идентификации своего социального статуса. Мир, кажется, замирает.
Скорость снизилась, и теперь снова можно следить за нейронными рекламами, которые моделируются в сознание участников движения.
– Это же почти моя выдуманная сестренка! – кричит Юмико, когда видит рекламу синергиков для детей.
Цен на детских синергиков нет, нет и кредитных программ – реклама только проверяет заинтересованность людей в подобном проекте, прощупывает рыночную почву. В действительности подобные синергики вообще запрещены законом, и если внимательно изучить нейронную рекламу, на что, впрочем, не хватает времени, потому что поток машин проносится мимо слишком быстро, то можно будет увидеть, что реклама предупреждает о своей исключительно ознакомительной цели. Но дети кричат. Дети хотят таких интеллектуальных кукол. И чем больше будет их криков, тем ближе будет голосование и поправки в законе технократов касательно выпуска синергиков в этой стране.
– А у мастера Ючи есть такие игрушки? – трещит без устали Юмико. – Он подарит мне одну? Всего одну.
Ее ажиотаж стихает лишь после того, как Семъяза спрашивает, согласится ли она остаться у мастера Ючи, если ей подарят куклу-синергика. Юмико хмурится и взвешивает варианты. Она думает об этом всю оставшуюся дорогу, и, когда они, наконец-то, приходят к тек-инженеру Ючи, спрашивает, какие куклы у него есть. Это становится первыми словами разговора, когда Ючи открывает Семъязе дверь.
– Куклы-синергики? – растерянно спрашивает Ючи, разглядывая взрослую женщину с сознанием ребенка, затем переводит взгляд на Семъязу. – Она что… Ее сознание…
– Да, – говорит Семъяза.
Ючи кивает. Они проходят в его дом-лабораторию, которая занимает почти целый этаж токийской высотки. Шайори не знает, что случилось между Ючи и Семъязой и почему тек-инженер в долгу перед бывшим якудзой – она никогда не спрашивала деталей, а Семъяза не спешил рассказывать.
– Он спас меня от технологических инквизиторов, – говорит синергик с сознанием бывшей девушки Ючи – Файлин, когда сам Ючи и Семъяза уходят поговорить наедине.
– Спас, когда был якудзой? – спрашивает Шайори.
– Я интегрировала ему нейронный модуль, когда появились силовики. Они избили Ючи и хотели отправить нас на фабрику утилизации.
– Семъяза убил их?
– Разобрал на части, как разбирают синергиков во время утилизации, – на губах Файлин нет и тени улыбки.
Юмико, которая стоит рядом, смотрит на нее широко раскрытыми глазами.
– Что не так с этой женщиной? – спрашивает Файлин.
– Ничего, – пожимает плечами Шайори. – Если не считать, что ей всего восемь.
– О! – говорит синергик с сознанием человека.
– Донор, кстати, был членом партии технологических нигилистов. Ее звали Кейко, и она попала в коррекционную тюрьму потому, что подожгла фабрику утилизации… Думаю, для тебя это что-то значит.
