Карина Вран - Восхождение
Отложив в сторону листок, я с полным отчаянием понял, что количество вопросов не только не уменьшилось, но и увеличилось. Телефонной связи с куриной фермой не было, поэтому снова пришлось садиться за руль служебной машины. Как же утомляет, что парковка нашего отделения по странной прихоти проектировщика находится за углом, метрах в пятидесяти от самого участка, а не прямо у дверей. Около машины я застал краснокожего вождя, с истинно индейским терпением отчищающего наждачной шкуркой раму старого велосипеда.
— Мне нужна твоя помощь, напарник.
— А мне показалось, что вождь недоволен тем, что я работаю с ним в одном племени, — проницательно заметил Чмунк.
— Это в прошлом. Был неправ, извини. — Я примиряюще протянул ему руку. — Нужно ехать к карликам, а без помощи следопыта мне не обойтись.
— Хук, — кивнул индеец, отвечая мне крепким рукопожатием.
…До фермы мы добирались часа за полтора, из города выехали быстро, но почти час плутали по сельской местности, жители путано показывали то одно, то другое направление, пока наконец впереди не замаячила вывеска «Куриная ферма братьев Горгонзоло».
Старый скособочившийся домишко в два этажа с чердаком не выглядел особенно гостеприимно. Окна прикрыты облупившимися ставнями, черепица отлетела во многих местах, водосточные трубы проржавели едва ли не насквозь, туалет в виде деревянной квадратной коробки притулился к дому слева. Белоснежка наверняка находилась в полном отчаянии или, наоборот, пылала бешеным энтузиазмом, чтобы добровольно поселиться здесь даже на два дня. Единственно новым был жёлтый мотороллер, стоящий снаружи разболтанного заборчика.
Мы зашли на ферму. Сбоку, за проволочной оградой, располагался птичий двор, где по окорочка в грязи сновали пёстрые куры. Покосившаяся дверь в доме оказалась незаперта. Пока Чунгачмунк дежурил у лестницы, я осторожно вошёл внутрь и быстро осмотрелся.
Первое, что бросалось в глаза, — это открытая прямо в прихожей крышка подвального люка. Она была столь гостеприимно распахнута, что я, не задумываясь, спустился по шатким ступенькам. Маленькое полутёмное помещение со странными запахами, с узкими стеллажами с колбами и столом, заваленным книгами, ретортами, спиртовками и банками с разноцветными порошками, более всего напоминало химическую лабораторию. Но ведь вроде карлики циркачи, а не учёные?
— Я слышал шум наверху, — прошептал Чунгачмунк, спустившись ко мне.
Мы быстро поднялись наверх. Никакого подозрительного шума, кроме обычного тиканья часов. Мой напарник повёл носом и, кивнув мне, побежал на второй этаж. Я поспешил за ним, мы вместе толкнули какую-то боковую дверь, она подалась не сразу, но когда открылась…
— Они все мертвы, — в ужасе выдохнул Чунгачмунк. Наверное, впервые хвалёная индейская беспристрастность ему изменила. В неосвещённой комнате, прямо на полу, вповалку лежали маленькие тела, словно брошенные марионетки. Кто-то пришёл до нас и убрал всех свидетелей…
— Мой сотовый в машине, — хрипло пробормотал я. — Надо срочно доложить шефу!
На ватных ногах спустившись в прихожую, я взялся за дверную ручку. Она не поворачивалась. Я нажал посильнее, навалившись плечом. Дверь была явно закрыта снаружи. Что за бред, зачем запирать в доме с мертвецами ещё и двух полицейских? И это настырное тиканье, как только такие часы не доводят хозяев дома до нервного…
— Чмунк! — взвыл я, поняв, что сейчас произойдёт, и, бросившись на кухню, локтем высадил стекло в окне. — За мной! Уходим!
Индеец помог мне выломать ставни, мы поочерёдно вылезли в оконный проём и побежали по натоптанной дорожке к нашей машине. Но не успели, да и никто бы не успел — за нашими спинами грянул страшный взрыв!
Когда я очнулся, шея сильно болела, штанина на коленке была разорвана о поломанный штакетник, видимо, нас швырнуло прямо на забор. Сжав зубы, я с трудом вытащил из ноги длинную занозу и только после этого понял, что лежащий рядом Чунгачмунк так и не пошевелился. Мне удалось на четвереньках подползти к нему и перевернуть на спину. С высокого лба индейца струйкой лилась кровь, по счастью, рана была неглубокая и скользящая, я снял китель, оторвал рукав от белой форменной рубашки и, как мог, перевязал голову напарника.
Чунгачмунк медленно открыл глаза:
— Мы в охотничьих угодьях Маниту?
— Нет, пока ещё на грешной земле. — Я кое-как встал, помог индейцу подняться и сесть в почерневшую от гари машину. Потом пристегнул его ремнём и сам сел за руль. Здесь больше было нечего ловить, от дома осталось только догорающее пепелище…
— Сколько карликов ты видел? — спросил я, заводя мотор.
— Шесть или семь. Не знаю, они лежали мёртвые в одной куче, как убитая дичь перед вигвамом охотника.
— Значит, кому-то очень выгодно, чтобы они все молчали. Скорей в отделение!
Краем глаза я невольно отметил, что жёлтого мотороллера у ограды уже не было. Значит, виновник успел уйти. Догонять его бессмысленно, дорога — сплошные повороты, загибы и рытвины, к тому же он выигрывал во времени. Погибшим мы уже тоже никак не поможем, там даже хоронить некого. Оставшиеся бесхозными куры, мельтеша у развалин амбара с высыпавшимся зерном, быстро заедали недавний страх. Хоть у кого-то сегодня праздник…
— А что было в том подвале? — запоздало спросил меня Чунгачмунк.
— Ключ к преступлению… но он сгорел вместе с домом и всеми свидетелями.
— Куда мы сейчас, вождь?
— К Белоснежке. Мне кажется, ей грозит опасность.
Всю дорогу я мчал на полной скорости, подпрыгивая на колдобинах и в любую минуту рискуя остаться без дна или колёс. В городе всё пошло получше, но на выезде к Подолу Мачехи мы вновь застряли, и когда наконец добрались до дома мадам де Грие, то прошло, наверное, не менее полутора часов.
Ухоженный особняк выглядел совершенно сонным и умиротворённым…
— Мадемуазель Лили, это сержант Брадзинский! С вами всё в порядке?! — в полный голос проорал я, едва затормозив у калитки.
Никто не отозвался. Я бросился к крыльцу, мягко повернул дверную ручку, незаперто. Мы вошли в дом старой вдовы. Везде царила идеальная чистота, на полочках стояли глупые фарфоровые статуэточки кошечек, собачек и целующихся голубков, где только можно лежали кружевные салфеточки, висели пожелтевшие фотографии в резных рамках, а жуткий розовый цвет стен просто резал глаз. Неудивительно, что девушка чувствовала себя здесь неуютно, как в доме престарелых. Чунгачмунк, страшно бледный от потери крови, уверенно повёл носом и сказал:
— Запах духов молодой скво! Там. — Он ткнул пальцем наверх, и мы бросились по лестнице на второй этаж.
Несчастная лежала в своей постели, одетая всё в те же джинсы и футболку, но неестественно вытянувшись, как одеревеневший кокон бабочки. Её глаза были закрыты, дыхание не поднимало грудь, а свисающая с кровати рука всё ещё удерживала кончиками пальцев тонкую фарфоровую чашку. Я опустился на больное колено и коснулся пальцами запястья девушки, пульс не прощупывался…
— Цветок Лилии сама ушла из жизни? — тронул меня за плечо Чмунк.
— Да, очень на то похоже, — устало кивнул я, беря с прикроватного столика торопливо исписанный лист бумаги. Это было классическое прощальное письмо, ставившее все точки над «i». Текст письма был несколько сух и грубоват, но вместе с тем прост и ясен, как чистосердечное признание.
«Я одна виновата во всём и потому умираю! Ещё до моего совершеннолетия моими друзьями стали семь братьев из маленького народа. Шестеро были дураками и неудачниками, но один, чьё имя останется покрытым тайной, стал моим любовником. Мне так нравилось ласкать его прекрасное тело, покрывая поцелуями и занимаясь страстным сексом во всех местах и позах. Я сумела уговорить его помочь мне избавиться от надоедливой мачехи. Она была старая сука и не давала мне карманных денег на подарки для любимого. Вместе с ним мы инсценировали „несчастный случай“. Я так же убедила его избавиться от глупых братьев, дабы бежать со мной за границу, заниматься наукой и жить там счастливо. Но, убив их, он вдруг понял, что не сможет нести такой груз на совести. Его благородное сердце не выдержало, и он взорвал свой дом вместе с собой. О мой дивный, несравненный, великий герой! Я не могу и не хочу жить без тебя. Всё, что мне принадлежало: дом, участок, акции и прочее движимое-недвижимое имущество, — завещаю передать в фонд „Моцареллио“ в италийской части Барбарии. Не вините никого, я всех прощаю! Будь проклят этот мир…»
Мне оставалось лишь набрать по телефону номер участка и доложить обо всём случившемся шефу. Он выслушал не перебивая, потом велел дождаться приезда «скорой помощи», сдать им тело, вновь опечатать дом и возвращаться в участок.
Солнце клонилось к закату, день прошёл быстро…
Когда подъехали медики, молодой санитар, ещё ни разу не спиливавший рогов, быстро осмотрел несчастную, дав команду двум помощникам погрузить труп на носилки. Чунгачмунку посветили специальным фонариком в глаз, потребовали вытянуть руки и коснуться пальцем кончика носа, сделали укол и, невзирая на вялый протест, тоже забрали с собой. У него явно было сотрясение мозга, да и рану на лбу следовало дезинфицировать и наложить на неё швы.
