Уильям Гибсон - Периферийные устройства
– Недертон? – спросил голос, словно подозревая, что это какой-то незнакомый эвфемизм.
– Уилф Недертон.
– По какому вопросу вы хотели бы обратиться?
– Я до недавнего времени был ее агентом по связям с общественностью. Личный вопрос.
– Сожалею, мистер Недертон, но вас в нашем архиве нет.
– Куратор Анни Курреж из галереи Тейт-постмодерн, эксперт по неопримитивизму.
– Что-что?
– Спокойно, дорогуша, пусть система распознавания образов поработает.
– Уилф? – спросила Даэдра.
– Спасибо, – ответил он. – Никогда не любил Кафку.
– Кто это?
– Не важно.
– Что тебе надо?
– Незаконченное дело, – произнес он с тихим и совершенно безыскусным вздохом, который воспринял как знак, что вступил в игру.
– Насчет Аэлиты?
– С какой бы стати? – изумленно ответил он.
– Ты не слышал?
– Что?
– Она исчезла.
Недертон мысленно сосчитал до трех:
– Исчезла?!
– Она устраивала прием в мою честь, после истории с Мусорным пятном, в «Парадизе». Когда после этого включились охранные системы, Аэлиты не было.
– Куда она делась?
– Она не находится, Уилф. Нигде.
– А почему охрана была отключена?
– Протокол. Для приема. Это ты испортил мне молнию?
– Нет.
– Тебя огорчили мои татуировки.
– Не до такой степени, чтобы вмешиваться в твой творческий процесс.
– Кто-то вмешался, – сказала она. – Ты заставил меня согласиться. На тех скучных встречах.
– В таком случае хорошо, что я позвонил.
– А что? – спросила она после несколько затянувшейся паузы.
– Мне бы не хотелось, чтобы все закончилось так.
– Если ты воображаешь, будто все не закончилось, то сильно ошибаешься.
Недертон снова вздохнул. Тело работало за него. Вздох был короткий, дрожащий. Сожаления мужчины, полностью осознающего, чтó он потерял окончательно и бесповоротно.
– Ты неправильно поняла. Но я вижу, что позвонил не вовремя. Твоя сестра…
– Как ты мог не знать? Не верю.
– Я был полностью отключен от всех средств информации. Кстати, только недавно узнал, что меня уволили. Анализировал.
– Что анализировал?
– Мои чувства. С психотерапевтом. В Патни.
– Чувства?
– Совершенно новые для меня горькие сожаления, – сказал он. – Можно тебя увидеть?
– Увидеть меня?
– Твое лицо. Сейчас.
Молчание, затем Даэдра все-таки открыла трансляцию.
– Спасибо, – сказал он. – Наверное, ты самая поразительная творческая личность, какую я видел в жизни.
Ее брови чуть поднялись. Не столько одобрение, сколько признание, что изредка он все-таки способен верно судить о вещах.
– Анни Курреж, – продолжал Недертон. – Ее восприятие твоих работ. Помнишь, я рассказывал, в мобиле?
– Кто-то испортил молнию на моем комбинезоне. Его пришлось на мне разрезать.
– Ничего об этом не знаю. Я хотел просить, чтобы ты кое-что устроила.
– Что? – спросила она, не пытаясь скрыть всегдашнюю подозрительность.
– Анни с ее ви́дением твоего творчества. Чистая случайность, что она раскрыла его мне, и, разумеется, она не знала о наших отношениях. И теперь, когда мне открылась хотя бы часть ее ви́дения, притом как я знаю тебя, я чувствую, что обязан поделиться с тобой.
– Что она говорила?
– Бесполезно пересказывать своими словами. Теряется вся суть. Услышишь ее – поймешь.
– Ты у психотерапевта слов нахватался?
– Есть отчасти.
– Чего ты от меня хочешь, Уилф?
– Чтобы ты позволила мне представить тебе Анни. Еще раз. Чтобы я внес свой, пусть очень маленький, вклад в то, значимость чего, возможно, никогда полностью не осознавал.
Даэдра смотрела на него как на предмет снаряжения. Допустим, на параплан. Решая, оставить или купить новый.
– Говорят, ты что-то с нею сделал.
– С кем?
– С Аэлитой.
– Кто говорит? – Недертон подумал, что если сейчас махнуть пустым стаканом, то митикоида может принести ему полный. С другой стороны, Даэдра тоже это заметит.
– Слухи, – сказала она. – СМИ.
– А что они говорят про тебя и главного мусорщика? Едва ли хорошее.
– Погоня за сенсациями, – ответила Даэдра.
– Значит, мы оба жертвы.
– Ты не знаменитость, – сказала она. – В том, чтобы тебя обвинить, никакой сенсации нет.
– Я твой бывший пиарщик. Аэлита твоя сестра. – Он пожал плечами.
– Где ты? – Даэдра внезапно появилась перед ним целиком, не только лицо, между двумя миниатюрами на пилонах. На ней был знакомый изумрудный кардиган, длинный, руки и ноги – голые.
– Завуалированный столик, бар в Кенсингтоне «Синдром самозванца».
Между ее бровями возникла запятая подозрения.
– Почему ты в пери-клубе?
– Потому что Анни в отъезде. На мобиле по пути в Бразилию. Если ты согласишься ее принять, ей понадобится перифераль.
– Я занята. – Запятая стала глубже. – Может быть, в следующем месяце.
– Она летит в экспедицию. Намерена жить среди неопримитивистов. Они технофобы, так что ей пришлось удалить телефон. Если все пойдет хорошо, пробудет год или два. Увидеться надо поскорее.
– Я сказала тебе, что занята.
– Я тревожусь за Анни. Случись что, ее ви́дение будет утрачено вместе с нею. До публикации дело дойдет не скоро. Ты, по сути, труд ее жизни.
Даэдра сделала шаг к столику:
– Все настолько важно?
– Исключительно. Впрочем, она так благоговеет перед тобой, что не знаю, удалось ли бы ее вытащить, даже не будь ты занята. Встречу один на один ей точно не выдержать. Если бы вы смогли побеседовать как бы случайно на каком-нибудь людном приеме… Она, вообще-то, очень уверенно держится в обществе, но рядом с тобой в «Коннахте» словно язык проглотила. До сих пор не может себе простить. Подозреваю, она и к неопримитивистам-то поехала от отчаяния.
– У меня тут кое-что намечено… Не знаю, много ли у меня будет на нее времени.
– Зависит от того, насколько интересной ты ее найдешь. Может, я ошибаюсь.
– Может, ошибаешься, – сказала она. – Я подумаю.
И она исчезла вместе с изумрудным кардиганом и голыми ногами, и тут же исчез зябкий гранитный свет ее голосовой почты.
Недертон вновь смотрел на периферали в «Синдроме самозванца», на их суетливую аниматронную диораму, наблюдаемую в беззвучном режиме. Он махнул проходящей митикоиде. Время опрокинуть еще стаканчик.
57. Парадный сервиз
Мама как-то сказала, что богатые люди выглядят как куклы, и сейчас, видя Корбелла Пиккета в маминой гостиной, Флинн вспомнила те давние слова. Каждый квадратный дюйм его тела покрывал равномерный загар, благородная густая седина отливала единообразным серебром.
На Флинн была старая фиштейл-парка Леона, такая, которая сзади длиннее, чем спереди. Леон нанес на ткань вредную водоотталкивающую нанокраску, потому что парка протекала от малейшего дождичка. Раритет времен корейской войны, сказал Леон. Не той, на которую он и Бертон не попали по возрасту, а предыдущей, древней. Флинн нашла парку на вешалке у Бертона, после того как перед его бритвенным зеркальцем мазнула губы блеском. Дождь все так же барабанил по «Эйрстриму». Надевая парку, Флинн старалась не коснуться ее снаружи. В старших классах им показывали ролики, что нельзя трогать такую краску, примерно в то же время, когда правительство начало изымать ее из магазинов.
– Черт, – сказала Флинн, глядя на белый контроллер. – Он подключен к моему телику. Не хочется оставлять телефон, а как отсоединить, не знаю.
– Пусть лежит здесь, – произнес Томми, застегивая куртку. – Если сегодня на участок и зайдет кто-нибудь, кроме ближайших друзей, обратно он уже не выйдет.
– Ладно, – ответила Флинн из-под нависающего капюшона и вслед за Томми шагнула под дождь, гадая, не началось ли уже то, о чем предупреждала Тлен. Вроде бы краски стали чересчур насыщенными, как в старом кино, а вещи – более шершавыми на ощупь.
Ноги заскользили по грязи. Кроссовки были не водоотталкивающие, да и вообще неудобные. Флинн предпочла бы другие, но они остались в будущем, к которому ее мир никогда не придет. И может, они вообще не ее размера. Она подумала о периферали на койке в дальней комнате огромного автодома. Чувство, которое при этом возникло, не имело названия. Может, оно тоже от возвращения в собственное тело? Носки и кроссовки мгновенно промокли насквозь. Флинн шла за Томми по тропе, слушая свистящий звук, с которым капли торопились скатиться по крашеной ткани.
У заднего входа Флинн вытерла ноги о коврик, открыла дверь и сразу увидела Эдварда. Он сидел за кухонным столом, без визы, и приканчивал сэндвич. Эдвард кивнул ей. Рот у него был набит, глаза – круглые. Через открытую дверь гостиной Флинн видела, что мама достала парадный сервиз. Кивнув Эдварду, она сняла жесткую парку и повесила рядом с холодильником.
– А вот, Элла, и твоя красавица-дочь. – Пиккет стоял у камина, рядом с Бертоном, мама сидела на середине дивана. – А это, должно быть, замшерифа Томми.
