Майкл Гаррисон - Пустота
– Ладно, хорошо, что все позади, – сказала Марни. Накрыла руку Анны своей. – Спасибо, что сходила со мной. Правда.
– И что это был за скан, напомни?..
Марни убрала руку. У нее сделался подавленный вид.
– Ты бы могла повнимательней следить за моей жизнью.
– Я думаю, ты мне говорила, но я забыла, честное слово.
– Анна, – проговорила Марни, – мне кажется, ты потеряла связь с реальностью.
– Если ты все еще злишься за ванную…
– Нет, ничего общего с тем случаем.
– Марни, все ошибаются.
– Дело не в ванной.
– А в чем тогда?
Марни отвернулась и взглянула в окно.
– Я болею, а ты с ресепшионистом сцепилась.
– Он надо мной подтрунивал.
– Я болею, – тупо повторила Марни. – Я бы на скан не пошла, если бы хорошо себя чувствовала.
– Я думала, ничего страшного. Ты же говорила.
– Ничего страшного. Уверена, ничего страшного. Но дело не в этом. Я тебя прошу не беспокоиться, а ты просто соглашаешься? – Марни раздраженно отмахнулась и вдруг вскочила со стула. – Анна, мы, кажется, теперь в разных мирах живем.
И вышла.
Некоторое время после ее ухода Анна сидела, сложив руки на коленях. Она не понимала, о чем дальше думать и что делать. За большими окнами «У Карлуччо» в дожде сверкнул солнечный луч, в кои-то веки придав Фаррингдону сходство с его романтическим образом из кино. Мимо сновали смеющиеся люди; Анна наблюдала за ними, пока дождь не перестал. Через дорогу мерцала и сдвигалась вывеска аптеки: глаза Анны проследили за ней. Зашипела кофемашина: ее голова дернулась туда. Она слушала разговор за соседним столиком. Входили и выходили посетители. Минуту-другую вокруг бегал маленький ребенок, крича и смеясь. «Люди не растут и не меняются», – подумалось ей. Примерно через полчаса вернулась Марни, извинилась и убежала на работу. После этого Анна отправилась на вокзал Ватерлоо и к середине дня была уже дома.
Вышла в сад перекусить и обнаружила, что в ее отсутствие сорняки добрались аж до подножия беседки. На этот раз они стали выше. Толстые ярко-зеленые стебли казались резиновыми на ощупь, колыхались в солнечном свете, словно двигаясь на невидимом ветру, и оканчивались цветками вроде тромбонов или светильников от Тиффани. У основания притулилась кучка инопланетных по виду медных маков; на земле между ними валялась желеобразная требуха розовых и пастельно-голубых оттенков, наподобие той, что приволок ночью кот. Из кустов вспархивали птички всех цветов, но неизменно какого-то одного. Они были похожи на птиц из детских книжек-раскрасок и смотрели на Анну, скосив головы набок. Сама беседка словно бы падала вверх, перспектива ее исказилась, части летнего домика производили впечатление неряшливо, сикось-накось примотанных друг к другу и потом заброшенных; ветхие желтые доски тоже были яркие, как на детской картинке, устремляясь к слишком синему небу. Она открыла дверь с таким видом, словно собралась докопаться до самой сути вещей, но внутри обнаружился обычный садовый хлам. Там было пыльно и жарко, громоздились затянутые паутиной плесневеющие ящики и какие-то предметы археологического оттенка. Садовый инвентарь. Неиспользованные вещи. Вещи Тима или Марни отмечали ошибки и неверные решения многолетней давности: тут скатанный в трубку постер, уже потрескавшийся, так что разворачивать его обратно было бессмысленно; тут куколка с ногами, раскинутыми, словно у танцовщицы на картине Дега. Внезапно ее до колик затошнило от этого зрелища. Чувство это поддавалось контролю не больше, чем загадочное поведение Марни в «У Карлуччо». Она отнесла ланч в дом, выкинула в мусорное ведро и пошла в «Де Спенсер Армс». Там она столкнулась с мальчишкой-собачником, но без собак. Он сидел за столиком в самом дальнем углу летней террасы, обхватив руками колено и бросив рядом на спинку стула куртку, делавшую его похожим на онаниста.
– Если я тебе что-нибудь закажу, – спросила Анна, – ты выпьешь?
Ранний вечер в «Де Спенсер Армс». Теплый солнечный свет. Легкий ветерок несет запахи дрока и соли с другой стороны холмов Даунса, носит сдувшиеся одноразовые пакеты между столиками. Парковка пуста. Жаворонки носятся в небесах заводными игрушками, чирикая и издавая музыкальные ноты, взлетая и падая без видимого плана полета. Внутри самый обычный вечер рабочего дня, куда ни ткни: резкий запах осевшего на половицах жира, сыра и растительного масла из фритюрниц, застарелого пива; безумная скука в синих глазах барной колли, лежащей за стойкой. Пара в одинаковых двубортных синих костюмах стоит у фальшкамина с таким видом, будто на дворе октябрь; женщину можно отличить главным образом по ее позе и выпирающему животу. В ушах серьги вроде маленьких колес, ленточка вместо галстука-бабочки: похожа на американскую комедиантку из дешевого фильма 1950-х.
– Я ему это на Ниагре говорила, – донеслось оттуда при появлении Анны, – и в Датчете то же самое говорила.
Они напоминали экскурсоводов. «Обычное предупреждение от старости», – подумала Анна.
Она осторожно отнесла напитки за столик.
– На этот раз я нам обоим взяла по «харви». Мне в тот раз понравилось. А где твои красивые собаки? Мне не терпится снова повидать их.
– Мертвые они, собаки-то.
– Мертвы?
– Были, да все вышли, – сказал парень. – Некоторые говорят, так природа захотела, но мне-то что до этого?
– У тебя, наверное, сердце разбилось!
Он, казалось, задумался. Потом пожал плечами:
– Вон там, видишь? Над Вестерн-Броу. Канюк.
Он коротко рассмеялся.
– Учуял что-то, пройдоха, – сказал он и долгим глотком вытянул половину пива. – Там, внизу в полях, говорят, это моя ошибка, но мне-то что до этого?
– Не понимаю.
Парень пожал плечами.
– А с чего бы тебе понять? – заключил он. – Но как они летели на свет лампы, эти собаки!
Анна ожидала продолжения, но разговор вроде бы окончился. Они посидели на солнышке, отчасти настороженные, отчасти расположенные друг к другу, потом она заказала еще выпить. Холмы Даунса стали золотистыми. Что-то в медленном перетекании дня в вечер, медленном удлинении теней над Стрит-Хилл создавало иллюзию чрезмерной близости объектов. Далекие звуки казались громче. Все представлялось более настоящим. За ними парковку начали заполнять машины из Лондона: одиночки втискивали свои TVR и мотоциклы рядом с кособоко припаркованными внедорожниками; туристы спускались с Даунса, где гуляли, фотоохотились на птиц или ездили на маунтинбайках. Полдюжины женщин, одна – в двухцветных бриджах и коричневых замшевых сапожках с бахромой, прибыли вместе, безукоризненными движениями развернув лошадей. Двое зашли в ресторан выпить. Мальчишка наблюдал за женщинами. Анна – за мальчишкой.
– Расскажи мне про лампы, – сказала она.
Он подумал над ее словами.
– Тебе нужна классная темная ночь, – ответил парень наконец.
Она видела, как ему трудно, как туманится эмоциональное восприятие. Как описать нечто столь хорошо известное? Он был слишком близко сфокусирован. Ему тяжело давалось разграничение ощущения и практики, поиск дистанции, на которой не терялись бы частности; а тут еще собаки погибли.
– И тебе нужна хорошая лампа, старая «лайтфорс» или какая-то такая. Можно в секонде. И еще аккумулятор с равномерной зависимостью разряда от времени. Там, внизу в полях, все это знают, они только и говорят, какие им лампы нужны. Миллион свечек тут, миллион свечек им там.
Он поразмыслил.
– Я не слишком над этим думаю, – заключил он, словно удивившись сам себе. – Мне нравится, когда собаки летят вниз в свете лампы.
– Охотишься на кроликов с собаками? – спросила Анна.
Он посмотрел на нее как на полоумную или, может, будто она высказалась так упрощенно, что и не возьмешь сразу в толк, как опровергнуть. В то же время он, казалось, испытал облегчение: нужно же с чего-то начинать.
– Кроликов и лис, – сказал он. – На всё.
В последний раз он предпочитал зайцев, но теперь они его вроде как вообще не интересовали.
– Тебе нужна классная темная ночь, ну и освежиться чуток, бриз.
– Ты ищешь животных при свете лампы? – спросила она. – И натравливаешь собак? Это кажется жестоким.
– Я не знаю, что такое жестокость, – ответил он.
– Но ты их убиваешь? – спросила Анна. – Они убивают добычу?
Ей это представлялось жестоким. Мальчишке, впрочем, свет доставлял наслаждение, свет и погоня: ничто не сравнится со зрелищем собаки, летящей вниз по склону в свете лампы.
– Это самое восхитительное зрелище на свете! – сказал он.
Его даже не особо заботило, поймают ли собаки кого-нибудь. Кролик, опережая собак на ярд-другой, сохраняет шансы на спасение.
– Не успеешь оглянуться, а они уже прыг – и за живую изгородь. – Он мог бы ей показать. – Я видео этих собак записал, прежде чем они умерли. – Он широким жестом указал в сторону Уиндлсхэма. – Я их там храню.
Он хранил видео псовых охот там, по ту сторону Эмпни, в хибаре, где жил. Это недалеко.
