Александр Тюрин - Генерал Зима
Создатели современных инструментов программирования добились не только зрительного представления математических объектов, но и тактильного – их можно было щупать, толкать, вращать. К концу перерыва мне это даже понравилось – если операторы и операнды не могли сойтись вместе, то они просто вылетали из моих рук, если могли – то мигом слипались. Построение программного кода нынче было веселым занятием и напоминало игру Лего.
Лифт воздушного ресторана спустил коллег обратно и они, заметив, что мое обалдение прошло, мигом обступили меня и стали несколько заунывно поздравлять со вхождением в «team». Про то, что я «жертва прежнего режима», их начальник уже растрындел и мне осталось только важно надувать щеки, когда мне рассказывали, как я страдал. Пока исполнялся этот ритуал, я, по большей части, рассматривал баб. Женщины, в наши допотопные времена, как-то лучше были, нежнее, с замечательными выпуклостями. А эти нынешние амрашки – в плечах шире, чем я; задницы плоские, тазы узкие, движения резкие, голоса металлические, «излучают динамизм и оптимизм». Такой, с позволения сказать «бабе», родить ребеночка также сложно, как и кофейнику. Для этого дела теперь применяются мамы-суррогатницы из аборигенского населения. А на мужиков вообще лучше не смотреть, вдруг как ответят долгим пристальным взглядом. Все амраши находятся в диапазоне от метросексуалов до чистых педиков. Ни одной морщины, губы пухлые, красные – срамота, обеспеченная пластиковыми имплантами и зародышевыми клетками нерожденных младенцев…
Начальник нагрузил меня заданием – научить автомобиль ехать туда, куда хочет водитель. Это нынче вполне осуществимо. Сенсоры считывают небольшое напряжение мышц, сопутствующее мыслям, далее интерфейсы сканируют аналоговые данные, цифруют их – еще немного повозиться над вызовом стандартных библиотечных функций и рулевая часть начинает откликаться!
К концу рабочего дня я настолько был в теме, что стал усиленно размышлять, как буду развлекаться вечером. Для начала деньжат стрельну до получки у кого-нибудь, потом махну на такси в центр города, дальше ресторан, дискотека, бордель. Или, наоборот, бордель, дискотека, ресторан. Вообще я не такой, не любитель таскаться по «сковородкам» и бардакам, но сейчас это просто необходимо для восстановления самоуважения…
На одном из экранов, вместо математического объекта, появилось изображение человека в симптоматичном котелке и сразу запахло неприятностями.
– Будем знакомы, Семен Иванович, – сказал этот тип. – Я – интроспектор Бахман. А вы, если не ошибаюсь, господин Зимнер.
Век бы тебя не видеть, и то бы не соскучился. То, что он обратился ко мне «по старинке», с отчеством, мне уже не понравилось. Намек на что-то. И это не какая-то тупая программа, а, похоже, искин [5]…
– Это вы так произносите слово «инспектор»? Отстал я от жизни, пока реабилитировался от страдательной жизни при прежнем режиме.
– Вы не страдали от прежнего режима, – строго сказал интроспектор.
Он это знает и я это знаю. Ну, не страдал я, не страдал. Хотя думал, что страдаю. Думал, что начальство меня недооценивает. А сам сидел в чистом офисе, каждый сорок пять минут перекур, кофейку попить или лясы поточить.
– Почему это я не страдал? Что я рыжий, что ли? – черт, что за лексикон у меня, артельный. – И почему я сегодня не имею право работать и зарабатывать на жизнь для себя и своей семьи, господин Бахман?
– Имеете, господин Зимнер. Однако, согласно акту «О восстановлении свободы на территории бывшей Российской Федерации», для работы в отраслях высоких технологий вы должны или иметь гражданский сертификат, такой как «American Not Russian Certified Professional», или же находится на социальной реабилитации, параграфы 12 и 13. Вы не подпадаете ни под один параграф данного акта, я уже получил сведения о вас из базы данных Комитета Защиты Свободы. Таким образом, будучи задействованы в высокотехнологических отраслях, вы потенциально представляете угрозу гражданским свободам.
Ясно, имею право получить по шее в любое удобное для Комитета время.
– А почему я не представляю угрозу свободам в низкотехнологических отраслях?
– Почему не представляете? Представляете. Однако размер потенциальной опасности не сопоставим.
Мой вопрос не поставил интроспектора в тупик. Это точно искин, не думает вовсе, сразу отвечает, и мимика у него не дубовая.
– А насколько ваша потенциальная опасность близка к реальной?
– В вашем случае опасность действий, угрожающих свободе, оцениваются с высокой вероятностью в 28 пунктов. И если положить руку на сердце, товарищ Зимнер, разве вы не были преданным бойцом прежнего режима?
Повалять что ли дурака, хотя вряд ли это поможет.
– Это как?
– Из армии прежнего режима вы не дезертировали до самого последнего дня его существования. Наоборот, в нашем распоряжении имеется ваш послужной список, и некоторые его пункты свидетельствуют о вашем участии в военных преступлениях.
Этот фигов интроспектор явно что-то накопал на меня. Обидно! Если бы я не полез в «сферу высоких технологий», то даже искусственному интеллекту все эти «военные преступления» были бы до фени.
– Во даете. Вам что, только дезертиры и мародеры нужны? Как это зенитчики могут участвовать в военных преступлениях, вы чего? Преступления – это когда делаешь что-нибудь плохое безобидному человеку, а мы стреляли по вражеским самолетам и вертушкам, которые лупили ракетами и умными бомбами. Это такие большие конфеты с шариково-спиральной начинкой. И, когда шарики оказывались у нас в брюхе, а спиральки в голове, то нам становилось очень не по себе.
– Вы что, господин Зимнер, так до сих пор ничего не поняли? Это были не вражеские, а дружеские летательные аппараты, потому что они несли вам свободу. Разве не знаете, что отважные диссиденты выходили в это время на демонстрации под лозунгами «Больше бомб!». А когда вы сбивали самолеты и вертолеты, то погибали пилоты, молодые мужчины и женщины, выполняющие свой долг. Вы были таким же столпом режима, как и ваш дед.
– А если мы сбивали дроны [6]? Они тоже были молодыми?
– Это наносило большой ущерб силам свободы. Вы ничего не осознали ни во время войны – а ведь могли бы и вводить неверные целеуказатели в систему управления ПЗРК – ни после. Вы даже не попробовали раскаяться и пройти курс морального очищения, после которого вас бы допустили к экзаменам на получение гражданского сертификата.
Я понял, что больше не могу, достал меня этот искин. Может, это вообще не искин, а реальный немец-перец в онлайне, уж больно нравится ему издеваться, просто тащится. Не раздражение, а тяжесть заполнила мою голову, липкая сонливость стала склеивать веки.
– Что теперь, герр оберштурмбанфюрер? Газенваген?
– Не хамите, иначе против вас будет еще выдвинуто обвинение в диффамации. Сейчас вы должны немедленно покинуть это рабочее место. В ближайшее время мы найдем вас и вам скорее всего будут предъявлены обвинения по сознательному обману работодателя. И я не исключаю, что Комитет Защиты Свободы соберет достаточные улики и привлечет вас к ответственности за военные преступления. Кроме того, вам грозит иск от ассоциации «вдовы демократии» – о возмещении морального ущерба, нанесенного вашим дедом, полковником советского ПВО, в 1956. Учитывая деяния вашего дедушки вы, можно сказать, потомственный враг свободы. Кстати, в 1943, ваш дед, будучи юным сталинцем, зверски убил гранатой трех деятелей украинского национально-правозащитного движения. Так что, возможно, вам придется отвечать по еще одному исковому заявлению… До свиданья, господин Зимнер. Не забудьте вернуть на место очки виртуального обозрения и сдайте чип-пропуск робогарду у входа.
Если ты искин, Бахман, да будешь ты поделен на ноль и заживо пожран вирусным кодом. Если ты человек, Бахман, то очень надеюсь, что мой дед уничтожил и твоего дедушку-фашиста гранатой, также, как тех трех бандеровцев.
Я встал и пошел по коридору к наружным дверям. Стены с экранами-обоями окрасились подводной голубизной, я как будто тонул в океанских глубинах. Ни ног, ни тела я почти не чувствовал, будто и в самом деле на меня действовала сила Архимеда. Наконец, я набрался мужества и остановился, чтобы попить кофе на дармака из автомата, почему бы не словить последние удовольствия этого мира. Мимо прошествовали бывшие сослуживцы, никто из них даже не оглянулся на меня. Они уже всё знали о том, что я не пострадал от старорежимной деспотии – ни как педик, ни как защитник животных и прочих тварей.
– Ах черт, пиджачок забыл.
Даренный пиджак – это единственный прок от всей этой истории. Да меня грудная жаба заест, если я брошу его здесь. Я просто угасну, как Добролюбов. Этот пиджак мне уже дорог, как люлька Тарасу Бульбе.
Я вернулся в комнату за пиджаком, который висел на человекоподобной вешалке в углу.
