Макс Барри - Человек-машина
— Чарли? — позвала меня Лола.
— Извините, — сказал я. — Да. Со мной все в порядке.
Я стоял в ванной, чистил зубы и разглядывал себя в зеркале. Мои ноги не обладали сознанием. Это было невозможно. Я бы поверил, что они могут мыслить самостоятельно, если бы, вскрыв их, увидел, что ими управляют микроскопические эльфы. Нельзя свести воедино инертные материалы и получить личность.
И тем не менее. Творилось что-то непонятное. Сбой, которого я не предусмотрел.
Вошла Лола, улыбнулась мне и принялась искать вокруг раковины зубную щетку. Она задела меня бедром. Отыскав наконец небольшую голубую щетку, изучила ее и выдавила пасту.
— Ты слышал о случаях, когда собственная слюна кажется противной? — Она сунула щетку в рот и так говорила. — Представь себе.
— Мрф, — промычал я.
— Ме флось пать на фофе пофлой нофью. — Она покачала головой.
— Пать?
— Пать. — Она повернула щетку и выпятила подбородок. Во рту у нее бушевал океан из пасты. — Спать.
Я ощутил слабое, едва заметное притяжение.
Она наклонилась и сплюнула.
— Давай стащим тот матрас с кровати Гаррисона. Тогда мы сможем спать рядом.
Гаррисоном звали сына Анжелики. Он приезжал на выходные два раза в месяц. Лола поведала мне об этом раньше с горящими от ярости глазами, после чего пустилась рассказывать о людях, которых я не знал и которые совершали поступки, коими мне якобы полагалось интересоваться. Такие рассказы я всегда воспринимаю плохо, поскольку в них нет полезной информации. Мне было печально слышать, что Род ставит свою карьеру выше карьеры доктора Анжелики. Но я не знал Рода. Я не понимал, что мне делать с этими сведениями.
— Может быть, нам… пора познакомиться ближе.
Я хотел сплюнуть в раковину, но Контуры не шелохнулись. Они стояли стоймя. «Нагнитесь», — подумал я.
Пальцы Лолы гладили складку на моей рубашке.
— Идем в постель.
В мозгу шепнуло: «Лола не нравится ногам». Это было глупо. Но это пребывало в согласии с данными. «Они ревнуют».
— Пошли.
Пальцы Лолы нащупали мои. Она открыла дверь и выглянула в коридор. Я последовал за ней в комнату сына Анжелики. Со спины Лола выглядела маленькой и беззащитной, и я вдруг решил, что Контуры собираются ее пнуть. Я остановился. Она повернулась и поманила меня. Я был в смятении. Я часто думал о том, как лягу с Лолой в постель. Очень часто. Но я не хотел ее убивать.
— Давай же, Чарли.
Она вернулась, потянула меня в спальню и закрыла дверь. Ее руки обвились вокруг моей талии. Голова запрокинулась.
— Подожди.
— Мм, — откликнулась Лола. Она встала на цыпочки, ее губы искали мои.
— Я не уверен…
Наши губы встретились. Я забыл о разумных ногах. Или, по крайней мере, они стали менее важными. Значение имела лишь близость с Лолой. Затем я понял, что и в самом деле приближаюсь к ней. Невидимое притяжение нарастало, металлические пальцы тянулись к ее сердцу. Глаза Лолы распахнулись. Ее руки толкнули меня.
— Чарли! — Какую-то секунду она не могла оторваться. Затем ей удалось сделать два нетвердых шага назад. Ее грудь вздымалась и опадала. — Оно опять!
Теперь я мог судить по трем эпизодам. Первый: в ее номере, когда мы впервые оказались наедине. Второй, когда я ее спасал. И третий — сейчас.
— Это происходит, когда у тебя учащается сердцебиение.
— Что? — Лола схватилась за грудь. — Что происходит?
— Стоп. Остынь. Не пугайся. Так только хуже.
— Что оно делает?
— Попытайся думать о чем-то другом. Давай о собачках Анжелики? Они такие забавные. — (Тут все собачки до единой подняли вой. Коридор наполнился топотом многих лап и лаем. Бесполезные меховые мешки.) — Хорошо. Давай подумаем.
— Это бомба. Боже! В меня заложили бомбу.
— Может быть, — сказал я. Лола побелела. — Нет. Это нерентабельно.
— Что?
Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать собак:
— Если нужно что-то взорвать, то разве хлопоты с имплантацией — лучший способ…
— Оно трясется! — У Лолы стучали зубы.
Я различил звук: тончайший писк, на грани восприятия. Понятно, почему взбесились собаки.
— Чарли… я думаю… ты должен… бежать.
— Нам нужно всего лишь замедлить сердцебиение. Сосредоточься на покое.
— Не могу!
— Можешь, Лола. Ты хозяйка своего тела.
— Беги, Чарли!
Писк усилился настолько, что за ним уже было трудно расслышать что-то еще.
— Я не бегаю. У нас техническая проблема. И мы можем ее разрешить. Вместе…
Я собирался продолжить. Я хотел напомнить, что мы — разумные люди, а логика сдвинет горы. Эти слова были призваны либо успокоить Лолу, либо нагнать на нее тоску; сердцебиение должно было замедлиться в любом случае. Я до сих пор считаю, что идея была хороша. Но прежде чем я заговорил, Лола взорвалась.
Меня хлестнуло чем-то похожим на порыв ветра, но вместо воздуха были иглы. Ноги дрогнули. В ушах зазвенело.
В доме воцарилась тишина. Я посмотрел на Лолу, а она посмотрела на меня, и с нами обоими как будто ничего не случилось.
— Ты в поря… — Мы заговорили одновременно.
Она шагнула вперед, и ничего страшного не произошло. Мы улыбнулись. Лола упала в мои объятия:
— Как страшно. Что это было?
— По-моему, что-то, что не сработало.
— Я решила, мы умираем. — Она содрогнулась. — Мне показалось, что я собираюсь тебя убить.
Прошла минута. Странно пахло чем-то едким.
Лола подняла на меня глаза:
— Собаки замолчали.
Мы слушали.
Лола потянулась к дверной ручке. Я хотел посторониться, но не смог. Я попытался снова.
— Чарли?
Запах был знакомый. Такой же возникает, если включить схему в розетку не с тем напряжением. Запах перегоревших транзисторов.
Дисплей цифрового будильника на прикроватном столике погас. На полке стоял небольшой стереопроигрыватель, светодиод которого на датчике включения обычно горел красным, — тоже ничего.
— С вами все в порядке? — донесся до нас голос Анжелики. — Электричества нет!
— Нет, — сказал я. — Нет, нет, нет.
— Что с тобой? — Лола тронула меня за руку.
Я открыл рот и снова закрыл.
— Ты ранен?
— Да. Да.
— Куда?
— Мои ноги.
— Твои…
— ЭМИ. Электромагнитный. Импульс.
— Что это значит?
— Ты убила мои ноги, — сказал я.
Существует пять стадий горя. Первая — отрицание. Например: Мои ноги не умерли. Этого не может быть. Затем — гнев: Ты убила мои ноги, пошла вон, убери от меня свои руки и так далее. Для этой стадии характерны крик и ярость. Те или иные несправедливые упреки. Слезы и оскорбленные чувства.
Затем — торг. Уже тише. Лишь бы уцелела батарея. Пожалуйста, пусть она будет в порядке. Четвертая стадия — депрессия. Они мертвы. Я мертв. Это своего рода извращенное наслаждение. Последняя стадия — принятие. Я не привожу примеров, потому что был очень, очень далек от принятия.
На четвертый день Лола вошла в мою комнату. До сих пор она оставляла подносы с едой снаружи. Я приучился ждать, пока не стихнут ее шаги, подтягиваться к двери и втаскивать поднос внутрь, пока не налетели собаки.
Но в этот раз она открыла дверь. Зеленая блузка и глубокое страдание. Я сидел на ковре в окружении органов. Органов моих органов. Я разобрал их и разложил детали концентрическими кругами. Выглядело это так, будто я пал жертвой самого аккуратного в мире взрыва. Так оно и было. То, что вырвалось из Лолы, не убило никого и не разрушило ничего, не повредило ни единого тела, кроме моего.
— Мне кажется… — начала она.
Разрозненные компоненты не означали, что я занимался ремонтом. Я разобрал Контуры, потому что не смог придумать ничего другого. Я пытался разложить проблему на мелкие части, пока не доберусь до чего-нибудь, что можно исправить. Так поступают в ходе любого решения: делят на части.
— Мне кажется, несправедливо вести себя так, будто я в чем-то виновата, — сказала Лола.
— Ты не виновата. — Произнося это, я не смотрел на нее, так как в действительности не верил сказанному.
— Это они в меня вставили. — Она шагнула вперед, и ее нога опустилась рядом с трехфутовым титановым фрагментом, который когда-то отвечал за плоскостную стабилизацию; проблема заключалась в том, что многие детали были машинной сборки и я не мог разобрать их при помощи бытовых инструментов. — Они вложили эту штуку мне в грудь и даже не сказали.
Вопреки всякому желанию у меня вырвалось:
— Ты могла успокоиться.
— Я могла успокоиться.
— Да.
— Чарли, я пыталась.
Я подобрал радиальный болт. Я не вполне понимал, откуда он был. Поначалу я вел записи. Надо было продолжать.
— Сердце не успокаивалось. Оно…
