Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио
Они въезжают в Токио, встречаются с тек-инженером, а Кейко все еще пытается понять, в чем суть всех аллюзий и реминисценций… Но сути нет. Смысла нет. Коррекции нет. Это жизнь, реальность…
Глава восьмая. Наномолот для робоведьмы
– Нас ждет эра технологической инквизиции, – говорит заплетающимся языком представитель радикальной партии тоталитарных технократов Ацуто Комано, – когда ересью объявят все, что не впишется в цифровую модель катехизисов мира… Да, это я вам гарантирую.
Он смотрит нетрезвыми, разбегающимися глазами на нейронного издателя по имени Сунан Хурихава. В эту ночь они пьют вместе в борделе клана Тэкия. Официантки-синергики снуют между клиентами. Глава клана гарантирует, что в VIP-ложе не ведется наблюдение. Это может быть просто фарс, но слова якудзы никто не оспаривает. Да и нет в этом ничего запретного. Бордели узаконены больше двадцати лет. Поборники морали оставили их в покое после того, как большая часть персонала стала синергиками. Клиенты покупают синергиков, клиентам приносят выпивку синергики, клиентов встречают синергики.
– Кланы – это единственное, что сдерживает нас от коллапса, – говорит Ацуто Комано, щелкает пальцами, велит принести еще саке.
Синергик появляется почти мгновенно. В руках у него керамический токкури без рисунков.
– Эта силиконовая машина похожа на этот кувшин, – говорит Ацуто Комано.
Сунан Хурихава забирает у синергика кувшин и наливает саке в чокко политика, ждет обратного жеста вежливости, но политик не двигается – смотрит на дно чокко и что-то бормочет себе под нос.
– Вы позволите? – спрашивает официантка-синергик.
Она забирает керамический токкури и наполняет чокко издателя.
– До дна, – говорит политик.
Издатель не спорит. Они разговаривают о нейронных издательствах, прогрессирующем двухуровневом языке сознания и о зависимости молодежи от нейронных социальных сетей.
– Но если запустить в сеть новый двухуровневый язык сознания, то это снизит активность социальных сетей и заставит людей либо выйти на улицы, вернувшись к обычному общению, либо изучать новые катехизисы, – говорит издатель Сунан Хурихава.
– И сколько ты планируешь на этом заработать? – спрашивает политик Ацуто Комано.
Издатель мнется, пожимает плечами.
– Хочу в долю, – не то шутит, не то заявляет всерьез политик.
Они говорят о товарообороте в Токио. Говорят о прибылях, которые заокеанские тоталитарно-корпократические страны давно считают в кинетической энергии.
– А на Севере вообще не считают прибыли на душу населения, – говорит политик. – Тоталитарная технократия предполагает, что все принадлежит всем и не принадлежит никому, – он подмигивает, и издатель снова не может понять, смеется политик или говорит всерьез.
Мимо словно призрак проходит якудза в костюме, проверяя, все ли в порядке. Правила клана, их порядок и аскетичная строгость проникли даже сюда. Попытайтесь ударить синергика, расчленить его или просто воспользоваться сексуальными услугами в обход официального заказа – и вас вышвырнут из борделя. Никто не посмотрит, что вы политик или издатель. Клан не считается с законами. Клан сам себе закон, мораль и катехизис.
– Тебе нужно познакомиться с северянином по имени Яков Юст, – говорит политик Ацуто Комано своему другу-издателю.
О северянине ему напомнили нейронные татуировки якудзы. Такие же татуировки покрывают тело Якова Юста – бывшего политического заключенного Севера. После бегства в Токио он встречался со всеми значимыми представителями технократических партий. Ацуто Комано не был первым в его списке, но входил в десятку. Их встреча проходила в офуро – токийская баня, где вопреки запрету вместо синергиков персонал был сформирован из обычных женщин. Они помогали раздеться, проводили омовения. Ацуто Комано распорядился, чтобы купели были многоместными. Яков Юст не возражал. После коррекционных тюрем Севера распариться в купели, пока девушки массажируют плечи, используя лед, казалось ему раем – по крайней мере, Комано надеялся, что казалось. Тогда-то политик и увидел все эти татуировки Юста. Нет, ничего общего с нейронными татуировками якудзы не было – скорее что-то кошерное, любительское и от того еще более ценное, приковывающее взгляд синевой туши и простотой рисунков. На плечах Юста были наколоты эполеты, а на спине православная икона Божьей Матери. Чуть ниже эполетов находились восьмиконечные звезды. На груди – церковь с шестью куполами.
– И что все это значит? – спрашивает Якова Юста политик от радикальных технократов.
Юст говорит о знаках отличия, о ворах в законе, о годах, проведенных в тюрьмах, и криминальном прошлом, которое началось еще в детстве.
– Я спрашиваю, что могут делать твои нейронные модули? – уточняет политик.
Юст мерит Ацуто Комано хмурым взглядом и говорит, что нет нейронных модулей.
– Как нет модулей?
– Это просто рисунки.
– Для красоты?
– Они подчеркивают мой статус.
– Вы, северяне, странные, – говорит политик, а девушки уже предлагают им перейти из купелей в деревянные ванны с подогретыми кедровыми опилками…
Сейчас в борделе клана Тэкия, слушая рассказ об этой встрече, издатель по имени Сунан Хурихава удивлен. Правда, удивление касается самих бань, а не татуировок Якова Юста.
– Где вы достали кедровые опилки? – спрашивает издатель.
Политик матерится.
– Я рассказываю тебе о человеке, который, возможно, станет одним из самых значимых представителей своей страны в Токио, а тебя волнуют подогретые кедровые опилки?!
– Не думаю, что Юст кем-то станет, – говорит Сунан Хурихава. – Весь его образ, как его татуировки, – сплошной фарс и бессмыслица.
– Он наш главный спонсор!
– Вот поэтому я и не воспринимаю его. Подумай сам. Как можно в коррекционной тюрьме, когда твое тело находится в адаптивной капсуле, а разум в нейронной имитации, сделать все эти татуировки? Кто ему их интегрировал? Охранники?
– Ну… – политик хмурится. – Может, мы просто ничего не знаем о тюрьмах Севера?
– А как быть с его вкладами в вашу партию? Если в его стране упразднены деньги, то откуда деньги взялись у него?
– Ну… – политик жестом просит издателя подлить ему еще саке. – Тебе не кажется, что ты слишком много просматриваешь детективные нейронные реконструкции своих авторов?
– Да я вообще не просматриваю обычно то, что выпускаю на рынок. Достаточно изучить спрос. И знаешь что… Политика – это как рынок нейронных модуляций. Не нужно встречаться с каждым потенциальным покупателем и спрашивать его мнения и пожелания, чтобы понять обстановку рынка. Не нужно вариться в политическом котле, чтобы понять, что у вас происходит. Достаточно взглянуть на мировую ситуацию в целом. За океаном корпократия стала абсолютной. Север превратился в абсолют технократизма. Мир давно тоталитарен. Большая часть мира. Остается лишь определиться, чью стороны займут оставшиеся страны – тоталитарные технократы или тоталитарные корпократы. Токио пытается держаться посередине, но рано или поздно придется сделать выбор. Нейтралитет и демократия почти мертвы.
Издатель и политик смотрят друг другу в глаза.
– Вот поэтому я и говорю, что такие, как ты, должны интегрировать в общество двухуровневый язык общения, – говорит политик. – Если тоталитаризм неизбежен, то обществу нужна новая реальность… Об этом, кстати, говорит Яков Юст. Время силовых решений скоро останется в прошлом. Власть будет в руках тех, кто лучше других сможет подменить понятия общества, направить его к абсолютной толерантности происходящего, с возможностью подменить ее нейронными сетями и альтернативными реконструкциями восприятия.
– Ну, может быть, когда-то так и будет, – соглашается издатель Сунан Хурихава, – но сейчас в Токио сохраняется демократическая технократия лишь благодаря кланам. Тэкия, Гокудо… Они, со всеми своими традициями, являются тем единственным буфером, который сдерживает людей от открытого столкновения интересов тоталитарных стран мира. – Сунан Хурихава тыкает политика пальцем в грудь. – И от таких, как ты, кланы тоже защищают общество.
– Хочешь сказать, что я продажный? – спрашивает Ацуто Комано.
– Хочу сказать, что все мы продажны. Это жизнь – невозможно пройтись над бездной и ни разу не посмотреть вниз.
Политик думает над этим пару секунд, затем говорит, что за это стоит выпить. Какое-то время они обсуждают международные коррекционные тюрьмы класса «Тиктоники» и возможность воплотить в жизнь проект «Паноптикум», частично реализованный в северных странах. Издатель наливает политику саке и признается, что не верит в идеальное общество.
– Мир родился из хаоса, – говорит он. – Это наша природа. Какой смысл идти против природы?
– Говоришь как радикал технологических нигилистов, – подмечает Ацуто Комано.
