Кирилл Якимец - Бар «Дракон»
IV. БУНТ В ПОДЗЕМНЫХ ЧЕРТОГАХ
ГЛАВА 1
— Один раз в год сады цветут… — проникновенно тянули стройные ряды выпускниц сада, — всего один лишь только раз цветут цветы в головах у нас. Один лишь раз, один лишь раз…
Алмис чуть не прослезилась. Почему-то эта песня растрогала ее больше, чем покорно наклоненная головка Фроке и потупленные глазки других выпускниц группы. Сейчас девочки получат свидетельство об окончании сада и отправятся в свой последний год — Срок Зрелости. Стройные шеренги-грядки (девочкам по традиции полагалось стоять в аккуратных горшочках) словно замерли с последним словом, улетевшим под недосягаемый потолок-купол.
— Теперь, дорогие выпускницы, — затянула речь Брундильгнеда, — разрешите от имени нашего дружного коллектива, в котором вы росли все эти долгие годы, коллектива, заменившего вам матерей, пожелать вам стать достойными своего народа — стать почетными матерями, дать жизнь следующим поколениям. Дорогие мои, вы вступаете в нелегкую пору зрелости и плодоношения…
Дальше Алмис уже не слушала. Погрузившись в свои мысли, она разглядывала девочек, искусно замаскировавших яркий макияж для праздника — дешевые блестки, купленные втихаря у рабынь-сестер, разводы фосфоресцирующей краски, граненые стекляшки, налепленные по всему телу в разнообразнейших геометрических узорах, — все это было ловко припрятано под салатовыми балахонами и замаскировано ботвой. «М-да, у людей так же, — грустно покачала головой Алмис, — сколько лет мечтают о взрослой жизни, а свобода-то всего на несколько дней!»
Алмис слышала, что осемененных атсанок с признаками плодов, а их после каждого праздника оказывается где-то около четверти, отлавливают потом в городе специальные бригады старжниц и отправляют на дозревание в закрытые дома-лаборатории. Слухи об этих отрядах и домах ходили самые противоречивые, но подробнее разузнать ничего не удалось.
— Кассинясаки, — Брундильгнеда уже вызывала девочек на помост для торжественной процедуры «раскрытия бутона», — за успешное окончание курса низшего и среднего растениеводства тебе вручается символическое волокно птицемора! Вместо аплодисментов раздалось дружное позвякивание горшочков.
На помост начинали вызывать лучших, остаться последней считалось позором. Атсанка, чье имя выкликала Брундильгнеда, не торопясь отряхивала корешки и покидала свой горшочек навсегда. Стражница трожественно разбивала горшочек за спиной будущей «почетной матери». Поднявшись на помост, выпускница опускалась перед заведующей на четвереньки. Брундильгнеда брала ее бутон и демонстрировала стражницам-попечительницам. Те проверяли сохранность лепестков. Когда процедура была закончена, Брундильгнеда ловко надрезала соединение лепестков на кончике, и бутон сам молниеносно раскрывался. Выпускницы только слабо ойкали и радостно топали ножками. Затем на рыльце пестика одна из попечительниц ватным тампоном наносила тонкий слой пыльцы, а Брундильгнеда прыскала пару раз аэрозолем-фиксатором, чтобы пыльцу нельзя было смыть втихаря в гидропонной. Все попытки предотвратить неизбежное опыление пресекались самым строжайшим образом.
Алмис даже пожалела несчастных виновато сучивших листьями девчонок, пытавшихся предохраниться с помощью защитных пленочек или просто накапавших что-либо себе в бутон. Их грубо высмеивали, обман раскрывали и осеменяли общим порядком. Напоследок Брундильгнеда так разъярилась, что сорвала с одной из уличенных выпускниц балахон и потребовала публично стереть с тела все стеклышки и краски. Спустившиеся с помоста выпускницы гордо несли яркие лепестки своих цветков, часто превышавших размерами сами головы — поэтому некоторые помогали себе руками. Теперь они становились полноправными членами общества и могли больше не строиться рядами по группам, а свободно кучковаться по пять-десять подруг. Они были больше похожи на изящные орхидеи, чем на грубую мандрагору. И Алмис их стало жалко. Из толпы выпускниц к Алмис подбежала Фроке.
Алмис заботливо спросила: — Ну, как? — Спасибо, — от смущения юная атсанка чуть не выронила свои нежные фиолетовые лепестки, — спасибо за все, наверное, ты была права… Фроке быстренько спряталась за спины стражниц. С удивлением Алмис отметила, что головы стражниц тоже украшены уже раскрытыми или только готовыми к раскрытию бутонами. По сравнению с цветками выпускниц они казались мелкими и блеклыми: жесткие треугольные лепестки обрамляли толстенький короткий пестик.
— Ну что, лаборант, — Алмис почувствовала на плече мощную руку Саскис. — Пойдем, прогуляемся? Бал окончен, банкет продолжается… О-о-ооо-дин раз в год… И-эх! Один раз живем!!! Алмис протянула ей фляжку строфарии, специально припрятанную в просторном кармане праздничного желтого сарафана.
Стражница в два глотка опорожнила фляжку наполовину, довольно чмокнула губными складками и легонько подпрыгнула от удовольствия: — Держись со мной, сейчас гуляния будут. Я тебе все покажу. — Следующим глотком Саскис добила фляжку. — Сегодня самый лучший день, сегодня битва с мужиками! Сладко поежившись, она почесала между листьями ботвы, рядом со своим бледно-желтым бутоном: — Была-не была! Все тебе покажу…
Город кишел, бурлил, роился и толкался. Невольно Алмис растерялась и, не помоги ей Саскис, наверняка перестала бы бороться с хаотическим потоком атсанов, людей, козлоногов и других тварей, норовившим подхватить, увлечь — и утопить. Саскис была буксиром и якорем одновременно. Как маленькая девочка, Алмис вцепилась в ее руку. Неприятное ожидание чего-то висело в спертом воздухе: никогда раньше Алмис не замечала специфического запаха атсанов, сейчас же он стал ей противен.
— Расслабься, — Саскис, сбив с ног пьяного козлонога в высоком бумажном колпаке, потянула девушку к низким дверям. За дверьми несколько ступенек вели вниз, в прокуренный подвал кабака с тяжелыми столами и такими же тяжелыми скамьями вдоль них. Алмис примостилась неподалеку от двери, у края стола, а Саскис, раздавая тумаки вольным рыцарям, эквапырям в выходных комбинезонах и голым по пояс козлоногам, двинулась к стойке — заказать чего-нибудь покушать.
— Я не хочу… — попыталась возразить Алмис, но Саскис уже возвращалась с плетеным подносом. На подносе, окруженные тарелками с сисопьим рагу, выстроились по росту три сосуда — маленькая фляжка «Драконей крови», обычная бутылка строфарии и гигантский кувшин грибного пива.
— Потом не успеешь, — придавив мощным задом зазевавшегося кимора, Саскис села рядом с девушкой, потянулась и расправила ботву. Алмис отметила, что тело стражницы тоже расписано и обклеено разными блестками, но не так аляповато, как у выпускниц. «Атсан-боди-арт!» — Ешь, пока тычинки не созрели! — Саскис придвинула к Алмис тарелку, а сама присосалась к строфарии, — твое пойло лучше!
Помолчали. Алмис нехотя принялась ковырять в тарелке непонятную бурду — здесь не Аркона, рагу из сисопа делать никто не умеет. Интересно, в мире Дмитрия умеют, или там вообще сисопы не водятся? Алмис была в этом мире несколько раз, но никогда не заходила дальше радиорынка — дядя Клай велел торчать там и ждать рыцаря. Впервые Клай Бонифаций явился к Алмис, обычной дочери обычного кабатчика, когда она от нечего делать шарила с домашнего пьютера по общедоступным сетям. Квадратик с двумя хомячьими головами внутри появился среди бессмысленных строчек конференции по спиртным напиткам.
— Брось эту муру, — сказала одна голова, а вторая прибавила: — Делом займись. — Папа мне то же самое талдычит, — парировала Алмис. — Я тебе именно дело предлагаю, — ответили головы хором, — а не мелкое жульничество, которым пробавляется твой папаша. Ты хоть знаешь, кто я? — Клай Бонифаций, полковник арконской гвардии, если верить Кацу и Хуману…
— Да, — кивнули головы, — их «Каталог иконок» весьма неполон, но меня там просто не может не быть. Дело, предложенное полковником, оказалось обычным, но весьма интересным: ходить по рынкам в разных мирах и толкать пробные программы. Так Алмис начала путешествовать. На пяти разных рынках в мире пиявок она продавала боевой вирус «Тортилла», на центральном рынке Тирании Добра Алмис договорилась с дирекцией о поставке партии То Ма Го — тренажера для ящеров, готовящихся к хирургической пересадке молочных желез. И вдруг — мир говорящих обезьян, Митинский рынок и один-единственный диск, который требовалось вручить одному-единственному покупателю. Алмис поняла, что дело здесь не в деньгах.
Она так прямо и спросила полковника: — Дядя Клай, это что, политика?
Клай Бонифаций ответил странно: — Это мифология. Благодать Высшей Злобы должна течь не где попало, а по проложенному руслу. Русло проложу я.
— Зачем тебе это нужно?
— Мне? — Хомячьи лица в квадратике тоненько захихикали, — мне? Ты что, всерьез думаешь, что я хочу умереть? Иди и продавай диск вот ему, — рядом с иконкой полковника появилось неподвижное изображение парня лет двадцати семи: длинные прямые волосы, глуповатая ухмылка и внимательные холодные глаза. Очень похож на техника из Арконы, который передавал Алмис товар и деньги от полковника, только бороды нет. Так Алмис и оказалась на Мининском рынке, а после — во всем этом дерьме. Клай Бонифаций велел быть подле парня, которого назвал «рыцарем Бытия». Интересно, какая связь между рыцарством, Бытием и Высшей Злобой? Классическая книжка Каца и Хумана «Измерение нормы жизни» туманно определяла Высшую злобу как «возможность легально обойти божественные заповеди». Алмис, тем не менее, согласилась участвовать в мифологической афере полковника и до сих пор не знала, почему.
