Максим Далин - Не было заботы…
А Чико:
— Ну да. Вы меня хотите вынудить встать на уши и какие-то посторонние мозги в какую-то дырявую упаковку — я ещё не знаю, кто в неё стрелял! — вшивать на халяву! Ничего себе у вас запросы…
И тут Мида всхлипнула и начала излагать свою точку зрения. О том, какой это гнусный и бесчестный поступок — стырить чужое тело. О том, как бедный мозг страдает и мучается. О том, что бедный мозг — личность, что когда-то он был ребёнком и играл в киберкосмолётчиков, а потом вырос таким честным и доверчивым…
Чико сопел, слушал — и, в конце концов, сдался.
— Хорошо, — говорит. — С вас причитается. Ща посмотрим, что тут можно сделать.
И мы ему, натурально, пообещали. Оно в любом случае стоило того.
Руки у Чико вставлены в нужное место: генетический модификат, по восемь пальцев, вместо указательных — микрощупы, гиперчувствительность — плюс в правом глазу электронный микроскоп вживлённый, можно хоть молекулярную структуру рассмотреть… в общем, наш Чико стоит бригады техников и медиков. Сокровище. И с мозгом он провозился, кажется, целую ночь. Заштопал упаковку, — сердце нам негде было взять, поэтому Чико поставил самопальный протез, но отличный, — а потом вшил наш бесхозный мозг в эту садовую голову.
И мы со спокойной душой пошли по домам, а мозг, в смысле — теперь уже нашу хитрую конструкцию из спецушника и мозга — оставили у Чико. Чтобы потихоньку выздоравливал и приходил в себя.
Мы с Дэном его навещали. Он в дырявом корпусе прижился, как родной — уже через пару дней зрачки сокращались, а ещё через неделю начал подмигивать и улыбаться. Мы разорились на наноботы для внутренней стимуляции, прикинули, что через месячишко-другой он встанет на ноги, и чувствовали себя, как его родители.
И вот, как раз в тот день, когда мозг, по моей прикидке, должен бы начать говорить и сказать, хотя бы, как его зовут, я собирался к Чико и слушал новости.
И вдруг передают криминальную хронику: «Интерпол по-прежнему разыскивает брачного афериста, обвиняемого в краже тел у своих невест. Злодей, обманом вынуждая несчастных девушек подписывать фальшивые брачные свидетельства, похищает их тела, оставляя мозг несчастных в общественных местах. Подобный метод совершения преступления формально не даёт возможности правосудию обвинить мерзавца в серии убийств. Единственный выживший мозг, пребывая в шоковом состоянии, отказывается от дачи показаний, поэтому пока поимка преступника не представляется возможной…»
Ох, ты, думаю, ничего ж себе… Следствие на единственно верном пути, господа…
Натурально, я тут же побежал к Чико, а у Чико прямо-таки столкнулся с Дэном.
— Слыхал? — говорит.
— Слыхал, — говорю. — Надо ж было так опростоволоситься… Ну, теперь бедная девочка нам задаст копоти… и правильно сделает. Даже заходить страшновато.
А Дэн:
— Да что, — говорит, — ей жить не хочется? Сам, небось, слышал: немногие из них так лихо выжили, как наша. Она только порадуется.
Ну что… Вдохнули-выдохнули. Зашли.
А она смотрит на нас синими глазами спецназовца и говорит:
— Парни, а вы что, бандюки? Если да, то есть дело.
И такая она была прекрасно спокойная, что у меня заныло сердце. Но шарик уже улетел.
Я говорю:
— А ты помнишь…
— Я оценила, — говорит. — Если я чего и не помню, так Чико мне рассказал. Я очень и очень основательно всё обдумала, голубь мой. У меня много времени было. И я бы тебя поцеловала при других обстоятельствах, а сейчас — считай, что жму руку.
Дэн, дубина, спрашивает:
— А ты красивая была?
Она криво усмехнулась — видать, мимические мышцы не прижились ещё — и говорит:
— Сейчас-то тебе — какая разница?
Дэн говорит:
— В полицию пойдёшь? — а она:
— А ты бы пошёл? — и я по его лицу увидал, что он очень и очень многое понял. Что она докажет? И какие права у мозга? Да ещё в стыренной упаковке…
Но взгляд у неё был прямой и отважный. И мне хоть и было жаль и грустно, но казалось, что всё правильно, несмотря ни на что.
Звали её Ирма. Мы собирались называть её Ирм, но она сказала, что ей больше нравится Рэм. И попросила себя не называть в женском роде. И представить её нашему боссу.
Сказала, что ей нужны деньги. Что она не любит быть должной и намерена в ближайшее время расплатиться по всем счетам. И я всё думал, что ей чертовски пошла бы совсем другая упаковка. Она была просто-таки девушкой моей мечты — и спецназовец её мозгу совершенно не шёл.
Но это я так думал.
А она быстро освоилась.
Когда мозг прижился окончательно, ей понравилось, как это тело двигалось. И вообще — понравилось внутри. «Я в нём, — сказала, — и вправду как в танке», — и сходила с нами в тир. Продырявила мишень ровно посередине, дунула в ствол и говорит:
— У меня и раньше был глазомер хороший.
Мида потом пыталась её пожалеть. В смысле — его. Не вышло.
Рэм оказался — кремень. И тут уж мы так и не поняли, то ли он, ещё будучи Ирмой, стал таким несгибаемым, то ли это гормоны спецназовца круто сработали. То ли опыт. С нашим боссом он договорился, квартиру снял, бриться научился — и взгляд у него был, как оптический прицел.
С нами Рэм расплатился в ближайшие месяцы. Я брать не хотел, а он нажал: «Всё, — говорит, — я теперь за счёт мальчиков в кафе не хожу». Пришлось мне заткнуться — не хотелось с ним ссориться. А он начал приводить в порядок свою упаковку. Мы думали, он будет мучиться из-за всякой девичьей блажи, но ни мужчины, ни сантименты его не волновали совершенно. Он, похоже, любовью был сыт по горло — со своим брачным аферистом.
В общем, мы как-то довольно быстро забыли, что он у нас был — девушка и терпила. Он себя вёл, как наш товарищ — а девушки нечасто бывают товарищами, как всем известно.
Но на Рэма вполне можно было положиться в чём угодно. По всему видать, он в прежние времена был деловой дамой, бизнес-леди, так сказать — слишком хватка основательная, небось, только неземной страстью и можно было пробить. Но Рэм о себе не слишком распространялся. Он просто с нами работал, между делами — качался, ходил в тир пострелять, поменял глаза, поменял правую руку, лицо себе поменял, чтобы не опознал кто-то из знакомых спецназовца — и вообще вёл себя, как наш человек. Как совсем наш. Мы с Дэном, наблюдая это дело, решили, что от гормонов прежняя обманутая бедняжка из новой рэмовой личности пропала совсем. Он даже начал посматривать на женщин с совершенно подходящим к этому телу интересом. Правда, в отношения не рвался. Пуганая ворона куста боится…
В общем, нам казалось, что Рэм теперь — стопроцентный мужик и даже, кажется, об этом не жалеет ни грамма. Но я случайно узнал, что мы ошибаемся.
Я раз к нему зашёл по какому-то делу — любил у него бывать, вообще-то. Квартирку Рэм себе обустроил маленькую, но уютную: на обоях трёхмерный солнечный пляж, мебель удобная… всё-таки женский вкус, как-никак, чутьё. Захожу в комнату — а там обновка: на специальной такой подставочке для коллекционеров стоит контейнер.
Для органов. Без голограмм. Типичный незаконный трансплант.
И, судя по зелёному огоньку, не пустой. То есть, там, внутри… ясно, что там, внутри. На контейнере фотография стоит в кокетливой рамочке — манерная такая пусенька, дамский любимец, в кудрях и усиках, с тремя серьгами в ухе. Классическая фотка, «дарю сердечно, чтоб помнить вечно», оформленная цветочками-сердечками, на фоне неба, улыбаемся и машем…
— Ёлы-палы, — говорю, — Рэм, это то, что я думаю?
— Точно, — говорит. И улыбается нежной девичьей улыбкой. — Я-то на улице его бесценные мозги бросать не буду. Мне эти мозги дороги, как память, я их буду в шкатулочке для фенечек хранить и за кофейком любоваться. В серии убийств его нельзя обвинить… гниду… а я страдала-страданула… дура-баба…
И поглаживает контейнер пальчиком.
Гормоны гормонами, но мстят женщины гораздо изощрённее…
