Алиса Мун - Кукла
Розовощекий министр-бодрячок что-то долго и занудно рассказывал о культурных связях между Россией и Швейцарией, благодарил посла за любезно предоставленные произведения, восхищался гением швейцарского мэтра, проводил параллели между развитием европейского и российского искусства.
Линда сразу же устремилась к экспонатам. И очень быстро разочаровалась в них. Это были конструкции, топорно сляпанные из случайного хлама — трубок, железяк, цепочек, облупившихся пластмассовых дощечек. Внутри у них что-то негромко потрескивало, и они безо всякого смысла двигали всеми своими «членами». Один такой «робот» водил привязанным к его металлической руке карандашом по листу бумаги, выводя причудливые загогулины. Другой смешно подергивался, и от него отскакивала то одна деталь, то другая. Третий небольшими прыжками передвигался в отведенном для него загончике.
В общем, это было не только скучно, но и грустно, поскольку ожидания Линды были обмануты. Впору было отыскать писаку, который работал в художественном отделе «Афиши», и набить ему морду. Да, именно морду, и именно грубо набить, чтобы знал, козел, как выдавать гнилой товар за всемирно известный брэнд.
Линда побродила еще немного, глядя на бедненьких механических уродцев, которые дергались, словно пораженные болезнью Паркинсона. А потом решила поговорить с кем-нибудь, кто в этом разбирался. Кто его знает, может быть, она чего-то не поняла, и вся эта художественная кинематика может оказаться для нее полезной.
Она подошла к человеку средних лет, кудрявому блондину, потягивавшему из пластмассового стаканчика какое-то пойло, напоминавшее по цвету ее боа. И спросила как можно непринужденней:
— Скажите, а автор, ну, этот швейцарец, здесь есть? Могу я с ним познакомиться?
Человек почему-то поперхнулся вином. И, отдышавшись, ответил:
— Автора, девушка, уже больше десяти лет нет в живых.
— Как жаль, — с притворной грустью вздохнула Линда.
— Может быть, я вам чем-нибудь смогу помочь, девушка? — оживился человек, рассмотрев женские прелести Линды. — Меня зовут Михаилом. Я художественный критик.
— Очень приятно, а я Анастасия, — зачем-то соврала Линда. — А по какой программе они работают? Ну, эти произведения искусства.
— Программа тут, Настенька, очень простая. Внутри работает моторчик. Он дергает железки за металлические троссики. Железки двигаются и толкают другие железки. Вот и вся программа.
— Так значит, тут нет никакой электроники? — огорчилась Линда.
— А зачем она вам?
— Но ведь сейчас эпоха хай-тека. Это же очень прогрессивно — чтобы всюду была электроника.
— Так Тэнгли живет-то не сейчас, — принялся занудствовать Михаил. — Он начинал работать во второй половине прошлого века, когда хай-тека и в помине не было. К тому же он интересовался не столько самой техникой, сколько апокалиптическими, скорее даже эсхатологическими аллюзиями, связанными с ее вторжением в эмоциональную сферу, с деформацией эго и возрастанием роли седативных препаратов. Всё это вопросы, если можно так выразиться, перистальтики человеческого сознания, которое…
«Боже, — подумала Линда, — какой же зануда! Как министр. Оттрахать его, что ли, да и поотрывать руки-ноги? Тем более что он и сам не прочь. Глазки-то вон как бегают!»
Однако раздумала. Поскольку человек он был приятный — с мягким голосом, с обаятельной улыбкой, с умными глазами.
— Но если вас интересует такого рода техника, то вам надо на какую-нибудь технологическую выставку, — продолжал Михаил. — Они, если не ошибаюсь, бывают на ВВЦ, в Сокольниках, в Экспоцентре. Только зачем вам все надо, Настя?
— Да я студентка, изучаю искусственный интеллект, — вновь соврала Линда.
Михаил проглотил и эту ложь, поскольку достиг того возраста, когда не отличают двадцатипятилетнюю девушку от двадцатилетней. А у Линды буквально на лбу было начертано: «25 лет, сексуальная демоница».
Видя, что Линда собирается уходить, Михаил попытался пригласить ее на следующий вернисаж, который должен начаться через сорок минут в галерее «Файн-Арт». А там, глядишь, девушка подопьет, и ее можно будет повести в РОСИЗО, где она захмелеет еще больше. А оттуда к кому-нибудь в мастерскую. А там, глядишь…
Однако Линда была непреклонна. И это спасло прыткого художественного критика от мучительной смерти. Правда, вначале было бы секунд сорок неземного блаженства. Не так уж, конечно, и много по сравнению с целой ночью, которую Клеопатра щедро дарила готовым умереть наутро любовникам. Однако разве могла сравниться какая-то там царица египетская, у которой наверняка плохо пахло изо рта, с совершеннейшим творением высоких технологий? Обычная женщина, и даже банальнейшего «Дирола» у нее не было, бедняжки!
Короче, Линда засобиралась домой, крайне довольная полученными на выставке сведениями. У нее появился план дальнейших действий, которые должны были привести ее к долгожданной свободе.
* * *Семь часов вечера — не самое лучшее время для передвижения по Москве. Да еще когда валит мокрый снег, превращаясь под колесами в отвратительную манную кашу с рыбьим жиром. Линда где-то об этом читала. Сотни тысяч машин выползают на Садовое, толкутся на Ленинском и прочих, казалось бы, просторных магистралях, каким-то чудом втискиваются во всякие Кривоколенные и всякие кривобокие переулки, непонятно почему не разрывая их своей чудовищной общей массой, помноженной на колоссальные в своей сумме лошадиные силы.
Люди, силой дорожных обстоятельств зажатые в своих персональных железных коробках на колесах, жгут впустую не только бензин, но и собственные нервные клетки. Сколько матерных слов звучит в час пик в салонах автомобилей, сколько их произносится про себя, мысленно! Как портятся характеры от этого тупого стояния в уличных заторах! На что тратится время! Совершенно чудовищное время, между прочим. Если перемножить три миллиона машин хотя бы на двадцать минут, то получится 114 лет! Это почти две человеческие жизни. То есть ежедневно в московских пробках рождаются два младенца, которые в промежутке с 6 до 8 вечера успевают состариться и умереть. А если взять в расчет еще и утреннюю автомобильную джигитовку, то мы будем иметь уже четыре трупа, которые всю свою жизнь просидели в машине, матерясь и проклиная не только столичные власти, но и все человечество. Страшная участь!
Но если бы можно было подсчитать, на сколько лет сокращается жизнь водителя от ежедневных нервных перегрузок, то, несомненно, получилась бы очень значительная цифра с двумя, а то и с тремя нулями. И если бы москвичи это осознали, если бы они не только отказались от автомобилей, но и устроили бы массовый исход из Москвы, то жили бы они, как библейские перволюди, лет по семьсот-восемьсот.
Правда, и в других местах тоже есть свои проблемы, сокращающие продолжительность человеческой жизни. Так что нигде не лучше. Но и не хуже. Всюду жизнь.
Линду, которая тащилась с вернисажа по Садовой-Черногрязской, все эти проблемы ничуть не волновали. Она могла спокойно, не напрягаясь и не нервничая, просидеть в автомобиле пару суток. Сейчас ее занимало совсем другое.
Она напряженно думала о реализации только что созревшего в ее голове плана. Тут нужно было действовать наверняка, не упустив ни одной самой мельчайшей детали, коих был вагон и маленькая тележка. В результате получался весьма сложный и запутанный алгоритм действий, каждый шаг которого зависел как минимум от пятидесяти различных факторов.
Линда напряженно думала. Загрузка ее центрального процессора превышала девяносто восемь процентов. И когда ей пришлось срочно обработать двухмерную тензорную матрицу, отчего индикатор загрузки почти уперся в «потолок», какой-то кретин впереди неожиданно начал пятиться задом. Видимо, хотел протиснуться в соседний ряд.
Программа-диспетчер абсолютно бездумно, не понимая, к чему это может привести, начала запихивать в перегруженную оперативную память файл яростного возмущения. В обычном своем состоянии Линда просто вышла бы из машины, показала кретину средний палец правой руки, сказала все, что о нем думает, и возможно дала бы увесистую пощечину, килограммов на двадцать пять.
Но ситуация была слишком напряженной, и в Линде начали лавинообразно нарастать кризисные процессы. Адекватность восприятия внешней среды упала на тридцать семь процентов. Линде внезапно стало страшно, ее начало трясти. Вся огромная масса машин с кроваво-красными стоп-сигналами, с припадочными поворотниками будто навалилась на нее и стала душить. Тысячи мобильников буравили ей уши звоном, чириканьем, пиликаньем, попсовыми мелодиями, вскриками, воем, смехом, хрюканьем, гавканьем, всем, абсолютно всем спектром звуковых волн. Линда почувствовала, что задыхается.
Она сбросила шубу. Скинула туфли. Выскочила. И, делая гигантские прыжки, побежала по крышам автомобилей, держа над головой, словно знамя, развивающееся боа. Бежала вперед, к спасению. Оно было где-то вверху, где нет этих чудовищ с горящими глазами-фарами. Вверху, на самой макушке высотки у Красных ворот.
