Андрей Васильев - Игра не ради игры
Я достал палицу и уже привычным движением вскинул щит на уровень предплечья, прикрывая правую сторону. Накаркал. Так и знал, что они по ночам вылезают, неугомонные. Не дай бог еще и лич заявится посмотреть, кто тут в гости зашел.
Скелет добежал до меня и со всей дури попытался перепахать мечом. Я принял удар на щит, саданул незваному гостю сначала по ребрам, слева направо, и с того же замаха нанес удар снизу вверх, прямиком в лязгающую челюсть. Двойной удар выбил из супового набора процентов шестьдесят жизни и отбросил его назад. Впрочем, скелет тут же ринулся в новую атаку, пытаясь круговым ударом снести мне голову. Я присел, пропустил меч над собой и тут же саданул палицей в тазобедренную часть. Скелет хрустнул и распался на составляющие.
— Расту, с трех ударов уделал, — довольно осклабился я и огляделся, не лезет ли кто еще.
Желающих больше не было — тишина и ночь стояли над развалинами.
Я только было нагнулся посмотреть, чем был богат последний смотритель замка гордого и смелого, но покойного лендлорда, как тишина кончилась.
За стеной, отделяющей замок от кладбища, раздались крики:
— Агрю на себя!
— Витя, сволочь, чего ждем?
— Да куда ты по могилам бежишь! Ты всех поднял!
— Прячься!
От чего надо прятаться, я увидел через минуту. Даже по отблескам было понятно — фаербол, причем очень большой. Он бахнул, судя по всему, где-то в центре кладбища. Небо засияло всеми цветами спектра.
— Прям День Победы, — сказал я, сгреб не глядя хабар из скелета и поспешил к пролому.
Заглянув в него, я увидел то, что и ожидал увидеть, — группа пришла устроить массовое упокоение неупокоенным. Три танка, хант, маг и клирик, стоящий ближе всех к выходу и, видимо, работающий хилером, играли на местном кладбище в «Зловещих мертвецов». С той разницей, что это они мертвецов, а не мертвецы их.
— Слева трое! Один лич!
— Танки!
— Минус один!
— Минус два!
— Отхиливай танков, — проорал клирику маг, который, судя по всему, был координатором группы. — Давите лича!
В центре кладбища полыхал большой костер — остатки фаербола. В костре весело корчились скелеты — кстати, много, не меньше дюжины. Видать, капитально подняли местную нежить.
В дальнем от стены углу танки добивали последнего из трех скелетов — лича. Тот уже особо и не сопротивлялся, только скрежетал челюстями, жалуясь на невеселую костяную жизнь, и вертел красными буркалами, как бы говоря:
— При жизни жизни не было, и после жизни жизни нет!
— Э, народ! — заорал я, понимая, что до респауна местной неживой фауны минут пять, максимум семь, и мне бы до этого неплохо свалить с кладбища. — Не пуляйте ничем, я свой, я наш!
И я перелез через пролом и поднял руки.
— Ты кто? — удивленно спросил маг, носящий, судя по надписи над ним, имя Григор.
— Золотая рыбка, и готов исполнить три твоих желания, — не удержался я. — Игрок. Ходил на равнину. Задержался. Хотел вот проскочить по-тихому, а тут вы фаерболами пуляете.
— Да не проскочил бы ты тут по-тихому, — влез в разговор лучник. — Порвали бы тебя тут. Ты чего, не знаешь, что ли, что тут проклятое кладбище? Как ночь — они из могил лезут и под луной бродят.
— Ну я по краешку, по краешку.
— Да все равно б сожрали, — сказал маг.
— Так я пойду? — спросил я.
— Да иди, мы чего, тебя держим, что ли? — удивился маг. — Мы честные игроки, не агры. Да и чего с тебя взять? Что ты там, на равнине добыть мог? Супермеч Тысячи Истин?
Народ дружно заржал.
— Да само собой. Так, шкурки сусликов, то-се. Курочка по зернышку, — подтвердил я.
— Ладно, давай. Тут респ пять минут, скоро опять полезут, — посерьезнел маг. — Так, бойцы, встаем треугольником — они пойдут от центра, мамой клянусь.
Я быстренько перебежал кладбище и подошел к выходу. Группа уже забыла про меня. Танки стояли по центру треугольником, хант сместился к левому краю, маг — к правому. И только клирик стоял где и прежде, совсем рядом со мной. Люди занимались делом.
— Слышь, ты аккуратней иди. Тут именной зверь бегает, — не отрывая глаз от центра кладбища, быстро сказал клирик. — Он хоть и двадцатого уровня, но злобный.
— Я в курсе, квест на него делал, — ответил я. — Но все равно спасибо за предупреждение.
— Да не вопрос. О, началось!
Я глянул в сторону кладбища. Земля около центральных могил вздыбилась, и из-под нее полезли скелеты.
— Одно и то же, — сказал я. — Я на это дело третьего дня нагляделся.
— Держи края! — рявкнул маг.
Дальше мне смотреть было неинтересно, и я пошел восвояси — в темный и уже не страшный лес. Я так устал, что мне было реально пофиг, чего там, в этом лесу, и на каком ухе у местного лешего тюбетейка.
Открыв карту, я понял, что дорога, по которой я за сегодня уже не раз пробежался туда-сюда, от меня где-то в полутора километрах по прямой. И стал играть в лося. Проще говоря, пер, не разбирая куда, но по прямой, каждые три минуты сверяясь с картой. И уже у самой дороги — я ее почти видел — услышал:
— Мм, еда сама приходит! Эй, гобло, тут пришла ужин! Много еда!
В этот момент я понял, что чувствовал Гендальф Серый, увидев Барлога, и что он вкладывал в слова:
— Вот оно что. А я так устал!
Мне прилетело двадцать единиц урона. Потом еще двадцать. Затрещали ветки. Гоблинов, похоже, было не как раньше, пять штук, а гораздо больше.
Наверное, я должен был, по всем канонам жанра, развернуться и вступить в бой. Ну не спускать же обиды каким-то мелким прожорливым гоблинам. Но мне плевать на каноны. Гордым, смелым и отважным быть почетно и славно, но я предпочитаю остаться живым. И я побежал — сначала к дороге, потом по ней. Гоблины преследовали меня пару-тройку минут, постреливая, улюлюкая и покрикивая:
— Еда убегает! Держи еда! Мясо съедим, кости закопаем! Голодный год будет — погрызем!
Потом отстали. То ли не выдержали темпа — какие у меня ходули и какие у них маленькие и кривенькие ножки, то ли не могли выйти за пределы определенной им локации. В общем, поди знай.
Если честно, я бежал на последнем издыхании. Когда воздух совсем кончился, я понял, что испытывает загнанная лошадь, но, слава богу, заметил знакомый частокол. Нашел в себе силы для последнего рывка, ввалился в Токбридж, сел у изгороди и вышел из игры.
Знаете, я делал репортаж с «Сенсейшен», участвовал в составе жюри в десятке конкурсов мокрых футболок, был на празднике молодого вина в Молдавии — а это вообще жесткач! — но нигде, повторяю, нигде я так не выматывался — ни физически (помним про конкурс мокрых футболок, да?), ни морально.
У меня было ощущение, что за сегодня меня раза три выгребли и высушили. И еще жрать очень хотелось… А готовить — нет.
Я вылез из капсулы, лег на диван, сказал себе: «Пять минут полежу, пожру и пойду статью писать», — погладил себя мысленно по голове за трудолюбие и усидчивость. И с чувством выполненного долга уснул.
Разбудил меня телефон. «Мамонт», — обреченно подумал я и посмотрел на экран. Это оказался не Мамонт. Это оказалась Эля Гинматуллина, моя последняя пассия, которую я, кстати, сегодня или вчера куда-то должен был отвести — то ли на выставку, то ли в театр. Судя по тому, что за окном темно, а она звонит, видимо, вчера. Я посмотрел на время на дисплее — четыре утра — и нажал кнопку ответа.
— Ты подонок! Мразь! Тварь! — без «здрасьте» и «как дела» начало вещать мое татаро-монгольское нечто.
— Угу, — сонно хрюкнул в трубку я.
— Ты ничтожество. Вы посмотрите — он спит! Я жду. Потом нервничаю, обзваниваю всех! — Интересно, кого всех? У нас ни одного общего знакомого. — И никто не знает, что с ним, а его телефон не отвечает! Он спит!
— Сплю, — согласился я.
— Ненавижу тебя! Не-на-ви-жу! — потом добавила что-то по-татарски — то ли прокляла, то ли обматерила. И бросила трубку.
«Ага, — сказал себе я. — Время позаботиться о завтраке».
Я отключил мобильный и городской телефоны и снова лег спать — часа два у меня еще было.
Звонок в дверь совмещался с ударами в нее же ногами. На матюки Элька тоже не скупилась.
— Вот и завтрак, — окончательно проснулся я, завернулся в плед и пошел к входу. Открыв дверь, я сразу удачно спрятался за нее и потому не получил дамской сумкой в лоб. Я знаю этот трюк.
— Ты, скотина, — зашипело мое черноглазое иго и растопырило пальцы, явно собираясь украсить их моими глазами.
— Я скотина, — кивнул я головой.
— Ненавижу тебя!
— Ты повторяешься.
— Как ты мог так со мной поступить?
— Не нарочно!
— Что не нарочно?
— Все не нарочно. Прости дурака!
Одну истину я точно знал. Спорить с женщиной — это как посещать стоматолога: или очень больно, или очень дорого.
Элька еще минут десять шипела и шкварчала, как яичница на сковороде. Но мой изможденный вид в результате был истолкован ею как следствие мук совести. Потом я между делом обмолвился о том, что сутки не жрамши, и женский инстинкт — сначала накорми, а уж потом имей — как всегда сработал. Меня накормили, потом отымели (на сытый-то желудок…), потом нежно облобызали. Взяли слово, что вечером я их, и убежали на работу.
