Уильям Гибсон - Нейромант. Сборник
«ПОСТРОЕННЫЙ НА РУБЕЖЕ ВЕКА КАК ТРАМПЛИН В КОСМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО… АМБИЦИОЗНЫЙ ПРОЕКТ ПОДОРВАН ПРОВАЛОМ ЛУННЫХ РУДНИКОВЫХ РАЗРАБОТОК… ДОРОГОСТОЯЩАЯ СТАНЦИЯ УСТУПАЕТ НАШИМ БЕСПИЛОТНЫМ ОРБИТАЛЬНЫМ ФАБРИКАМ… КРИСТАЛЛЫ, ПОЛУПРОВОДНИКИ И ЧИСТЫЕ ЛЕКАРСТВА…»
– Самодовольные ублюдки, – фыркнул Сантехник. – Говорю вам, это всё проклятый кагэбэшник Ефремов. Кто, как не он, приложил к этому руку!
«ЗАТЯЖНОЙ ДЕФИЦИТ СОВЕТСКОЙ ТОРГОВЛИ… ОБЩЕСТВЕННОЕ НЕДОВОЛЬСТВО СОВЕТСКОЙ КОСМИЧЕСКОЙ ПРОГРАММОЙ… ПОСЛЕДНИЕ РЕШЕНИЯ ПОЛИТБЮРО И СЕКРЕТАРИАТА ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА…»
– Нас закрывают! – Лицо Сантехника перекосилось от ярости.
Не в силах сдержать дрожь, Королёв отшатнулся от экрана. С его ресниц сорвались и невесомыми каплями поплыли по воздуху слёзы.
– Оставь меня в покое! Я ничего не могу поделать!
– Что с вами, полковник? – Никита схватил его за плечи. – Посмотрите мне в лицо. Кто-то дал вам дозу «Страха»!
– Уходи, – взмолился Королёв.
– Этот маленький засранец! Что он вам дал? Таблетки? Инъекцию?
Королёв трясся всем телом.
– Я выпил…
– Он дал вам «Страх»! Вам, больному старику. Да я ему морду набью!
Сантехник резко подтянул колени, сделал сальто назад и, оттолкнувшись от потолка, катапультировался из комнаты.
– Подожди! Сантехник!
Но Никита, белкой проскользнув стыковочную сферу, исчез в коридоре, и Королёв почувствовал теперь, что не вынесет одиночества. Издалека до него донеслись искажённые металлическим эхом гневные выкрики.
Дрожа, старик закрыл глаза и стал ждать, что кто-нибудь придёт и поможет ему.
Он попросил военного психиатра Бычкова помочь ему одеться в старый мундир с привинченной над левым нагрудным карманом звездой ордена Циолковского. Форменные ботинки из тяжёлого чёрного нейлона с подошвами на присосках отказались налезать на искорёженные артритом ноги, поэтому он остался босиком.
Укол Бычкова в течение часа привёл полковника в чувство, депрессия постепенно сменилась яростным гневом. Теперь Королёв ждал в музее Ефремова, который должен был явиться по его вызову. Его дом обитатели станции называли «Музеем Советских Достижений в Космосе». И по мере того как, уступая место застарелому, как и сама станция, безразличию, стихала ярость, он всё более чувствовал себя всего лишь ещё одним экспонатом.
Полковник мрачно смотрел на портреты великих провидцев космоса, заключённые в золотые рамы, на лица Циолковского, Рынина, Туполева. Под ними, в несколько менее богатых рамах, красовались Жюль Верн, Годдар, О’Нил.
В минуты глубочайшей подавленности он иногда считал, что замечает в их взглядах, особенно в глазах двух американцев, некую общую странность. Было ли это заурядным безумием, как иногда думал он в приступе цинизма? Или ему удалось уловить едва заметное проявление какой-то жуткой, неуправляемой силы, в которой он частенько подозревал движущую силу эволюции человеческой расы?
Однажды, лишь один-единственный раз, Королёв видел это выражение и в своих собственных глазах – в тот день, когда он ступил на землю Каньона Копрат. Марсианское солнце, превратившее в зеркало лицевой щиток шлема, вдруг показало ему отражение двух совершенно чужих немигающих глаз бесстрашных и полных отчаянной решимости. Тихий затаённый шок от увиденного, как он осознавал теперь, был самым запомнившимся, самым трансцендентальным мгновением его жизни.
Поверх всех портретов, масляных и мёртвенных, висела картина, изображавшая высадку на Марс. Краски неизменно напоминали полковнику о борще и мясной подливе. Марсианский ландшафт был низведён здесь до китча советского социалистического реализма. Рядом с посадочным модулем художник со всей глубоко искренней вульгарностью официального стиля поместил фигуру в скафандре.
Чувствуя себя опозоренным, полковник ожидал прибытия Ефремова, кагэбэшника, политрука «Космограда».
Когда Ефремов наконец появился в «Салюте», Королёв заметил, что у него разбита губа, а на шее – свежие синяки. Политрук был одет в синий комбинезон из японского шёлка фирмы «Кансаи», на ногах – стильные итальянские туфли.
– Доброе утро, товарищ полковник.
Королёв смотрел на него, намеренно выдерживая паузу.
– Ефремов, – с нажимом произнёс он, – вы меня не радуете.
Ефремов покраснел, но взгляда не отвёл.
– Давайте говорить начистоту, полковник, как русский с русским. Естественно, это предназначалось не для вас.
– Что? «Страх», Ефремов?
– Да, бета-карболин. Если бы вы не потакали их антиобщественным поступкам, если бы вы не приняли от них взятку, ничего бы не случилось.
– Так, значит, я сводник, Ефремов? Сводник и пьяница? Тогда вы контрабандист и стукач рогатый. Я говорю это, – добавил он, – как русский русскому.
Теперь лицо кагэбэшника превратилось в официальную пустую маску с выражением ничем не омрачённого сознания собственной правоты.
– Но скажите мне, Ефремов: что вы на самом деле затеваете? Что вы делали здесь с момента вашего появления на «Космограде»? Мы знаем, что комплекс будет демонтирован. Что же ожидает гражданский экипаж, когда люди вернутся на Байконур? Разбирательства по обвинению в коррупции?
– Безусловно, будет произведено расследование. В определённых случаях возможна госпитализация. Или вы осмелитесь предположить, полковник Королёв, что в провале «Космограда» повинен Советский Союз?
Королёв молчал.
– «Космоград» был мечтой, полковник. Мечтой, потерпевшей крах. Как и весь космос. У нас нет необходимости оставаться здесь. Предстоит навести порядок на целой планете. Москва – величайшая сила в истории. Нам нельзя терять глобальность мышления.
– Вы думаете, нас так просто сбросить со счетов? Мы – элита, высокообразованная техническая элита.
– Меньшинство, полковник. Назойливое меньшинство. Какой вклад в общее дело вы вносите, если не считать кип ядовитой американской макулатуры? Предполагалось, что экипаж станции будет состоять из рабочих, а не зарвавшихся спекулянтов, переправляющих к нам джаз и порнографию. – Спокойное и пустое лицо Ефремова ничего не выражало. – Экипаж вернётся на Байконур. Боевыми установками можно управлять и с Земли. Вы, конечно, останетесь, и здесь появятся гости: африканцы, латиноамериканцы. Для этих народов космос ещё сохраняет хоть какую-то долю престижа.
– Что вы сделали с мальчиком? – оскалился Королёв.
– С вашим Сантехником? – Политрук нахмурился. – Он напал на офицера Комитета государственной безопасности и останется под стражей до тех пор, пока не появится возможность отправить его на Байконур.
Королёв попытался издать неприятный смешок.
– Отпустите его. Вам хватит своих собственных неприятностей, чтобы ещё возбуждать против кого-либо дело. Я свяжусь лично с маршалом Губаревым. Пусть моё звание и исключительно почётное, но я сохранил ещё определённое влияние.
Кагэбэшник пожал плечами:
– Боевой расчёт подчиняется приказам с Байконура, а именно – держать коммуникационный модуль под замком. На карту поставлена их карьера.
– Значит, военное положение?
– Здесь не Кабул, полковник. Сейчас тяжёлые времена. За вами сила авторитета, вам следовало бы подавать пример.
– Посмотрим, – ответил Королёв.
«Космоград» выплыл из тени Земли на резкий солнечный свет. Стены «Салюта» Королёва потрескивали и скрежетали, как ящик со стеклянными бутылками. «Иллюминаторы всегда сдают первыми», – рассеянно подумал Королёв, проводя пальцами по вздувшимся венам на виске.
Похоже, молодой Гришкин думал то же самое. Вытащив из наколенного кармана тюбик замазки, он принялся осматривать изоляцию вокруг иллюминатора. Гришкин был помощником Сантехника и ближайшим его другом.
– Теперь нам нужно проголосовать, – устало сказал Королёв. Одиннадцать из двадцати четырёх членов гражданского экипажа «Космограда» согласились присутствовать на собрании – двенадцать, если считать его самого. Оставалось ещё тринадцать человек, которые или не хотели оказаться замешанными, или отнеслись к идее забастовки с нескрываемой враждебностью. С Ефремовым и шестью солдатами боевого расчёта число отсутствующих доходило до двадцати.
– Мы обсудили наши требования. Все те, кто за данный список… – Он поднял здоровую руку.
Поднялись ещё три руки. Гришкин, занятый иллюминатором, вытянул ногу.
Королёв вздохнул.
– Нас и без того не так уж много. Лучше бы нам проявить единодушие. Давайте выслушаем возражения.
– Выражение «военный переворот», – начал биолог Коровкин, – может быть воспринято как намёк на то, что все военные, а не только преступник Ефремов, несут ответственность за сложившуюся ситуацию. – Биолог явно чувствовал себя неловко. – Во всём остальном мы вам симпатизируем, но подписываться не станем. Мы члены партии. – Казалось, он хотел добавить ещё что-то, но сдержался.
