Макс Барри - Человек-машина
— Застряли намертво, — отметила девушка.
— Да нет, я телефон потерял.
Та пришла в недоумение.
— Вот я и того… — Я смешался.
Повисла пауза.
— Они все на третьем, — отметила девушка.
Судя по табло, три кабины торчали на третьем подуровне, а четвертая обосновалась под ними.
— Вокруг полно инженеров — могли бы придумать, как разгрузить лифты. — Она улыбнулась. — Меня зовут Ребекка.
Я промычал что-то невнятное. Алгоритм работы лифтов был мне известен. При вызове он посылал все кабины в одну сторону, а потом отправлял их обратно. Считалось, что это эффективно. Однако альтернативой ему выступал самостоятельный выбор, который пассажир делал до посадки в кабину, благодаря чему планировщик принимал более адекватные решения. К несчастью, систему было легко одурачить: пассажиры считали, что лифт придет быстрее, если нажать все кнопки сразу. Может быть, дело наладится, если пустые кабины развести, думал я. Или вообще придержать одну, чтобы получился разрыв. Поездка замедлится, но тем, кто явится позже, будет легче. Надо бы это обсчитать. Я открыл было рот, чтобы поделиться мыслями, но тут до меня дошло, что лифт уже прибыл и девушка входит внутрь. Я последовал за ней. Она прижала сумку к себе. Похоже, напряглась. Я мучительно соображал, что бы такое сказать, но в голову лезли только ее же слова: «Застряли намертво». Не взглянув на меня, девушка вышла на этаже, где ведали организационными коммуникациями.
Я человек не компанейский. Низшие баллы по социальной шкале. Моя прежняя начальница говорила, что никогда не видела нуля по шкале межличностной эмпатии. А она работала с инженерами. На вечеринки меня не зовут. Когда наступает обед и я сажусь с сослуживцами, мои соседи справа и слева переговариваются через меня. Во мне есть что-то отталкивающее. Нет, не отвратное. Как в магнитах: чем теснее соприкасаются люди — одноименные полюса, тем сильнее им хочется разделиться.
Я парень с головой. Я сортирую мусор, прежде чем выкинуть. Однажды я подобрал потерявшуюся кошку и отнес в приют. Умею и сострить. Если машина барахлит, я могу определить неисправность по звуку. Я люблю детей, кроме тех, которые грубят взрослым, а родители знай улыбаются. У меня есть работа. Квартира — моя собственная. Я редко вру. Я постоянно слышу, что люди ценят именно такие качества. Остается лишь думать, что существует что-то еще, о чем не говорят, поскольку друзей у меня нет, от семьи я отдалился и все последние десять лет оставался без подруги. В отделе лабораторного контроля есть тип, который сбил женщину насмерть, — так его приглашают на вечеринки. Не понимаю.
Я прокатал карточку на доступ в Стеклянный кабинет. Так эту комнату прозвали мы потому, что из нее просматривалось несколько прилегающих лабораторий, хотя ее стены сделаны из зеленоватого поликарбонатного пластика. Когда-то они и вправду были стеклянными: до происшествия с разлившимися из пробирки микробами — военная разработка — и запаниковавшими лаборантами, вооруженными офисными стульями. Я слышал две версии случившегося. По одной, микробы были вполне безобидны, но послужили предупреждением всем заинтересованным лицам. По другой, два человека погибли до того, как опечатали зону, и еще шестеро — после, когда в лабораторию пустили газ. Это случилось до меня, и я не знаю, где правда. Стены из пластика — вот все, что мне известно наверняка.
Едва открылась дверь, я увидел, что телефона на столе нет. На всякий случай порылся в бумагах, прошерстил ящики, встал на колени и осмотрел пол, прошелся по комнате, проверил остальные столы, затем снова — более тщательно — осмотрел все горизонтальные поверхности. После чего откинулся в кресле и прикрыл глаза. Я ухватился за одну версию, толком не рассмотрев другие. Трудно, что ли, было еще раз обыскать квартиру? Может, телефон спрятался между книгами на прикроватной тумбочке? Я осмотрел ее довольно тщательно, но чем черт не шутит. Я открыл глаза и вертанулся на кресле, оглядывая комнату сверху донизу. Ничего. Ничего. Тут в голову пришла новая мысль, я поднял трубку рабочего аппарата, чтобы позвонить на мобильный, но рука бессильно зависла над клавишами: я не помнил номера. Он был записан в самом телефоне. Все там записано. Так я и сидел, не зная, что делать дальше.
Пришли мои лаборанты. У меня их было трое: Джейсон, Илейн и Кэтрин. Кэтрин — та, которая не китаянка. Предполагалось, что я их чему-то научу в ходе работы, но я понятия не имел чему. Обманул их ожидания. Они ухитрились пробиться в передовую исследовательскую лабораторию — предмет вожделения многих, и тут их наставником оказался я.
Лаборанты надели белые халаты и выжидающе замерли. Илейн взглянула на Кэтрин, та закатила глаза, а Илейн вскинула брови, как будто сказала: «Знаю». И все это у меня на виду. Мне бы окоротить их, но глупо же требовать — хватит, мол, строить бровки домиком. Они, наверное, все понимали. С Джейсоном таких проблем не было: он говорил то, что думал, если его спрашивали напрямую.
— Мы сегодня начнем или нет? — спросила Илейн.
— Начнем — что?
Очередной взгляд на Кэтрин. Илейн указала на стекло. Вернее, на пластик. На лабораторию за ним.
— Испытывать образцы, что еще.
Мы облучали радиацией легкий углеродный полимер. Задачей было проверить, не расплавится ли он. Мы сделали три попытки — расплавился. Наблюдать было интересно, но с профессиональной точки зрения — огорчительно. Очевидно, он расплавится снова. Совершенно не то, чем хочется заниматься, потеряв телефон: смотреть, как плавится полимер. Но я встал и надел халат; в конце концов, это моя работа.
Джейсон достал полимер, а я прокатал карточку в четвертую лабораторию и запустил Тиски. Они представляли собой пару стальных пластин на гидравлике: отлично держат образцы и не плавятся. Оставшуюся часть помещения занимали спектрограф, небольшой ускоритель и разное вспомогательное оборудование; все было соединено кабелями толщиной с человеческую руку. Пока я возился с джойстиком, устанавливая Тиски в нужное положение, мне было видно, как бродили по Стеклянному кабинету Илейн и Кэтрин, зеленоватые и размытые. А вдруг они видели мой телефон? Надо было спросить. Но отвлекаться не следовало, так как Тиски пришли в движение, а эта штуковина до того тяжелая, что может ушибить даже при скорости десять сантиметров в секунду. Однажды она зацепила мне бедро — синяк сходил три недели. Сам виноват. В оборудование встроена защита от дурака, но лучшая гарантия — мозги. Предполагалось, что у любого, кто попадает в эту комнату, их достаточно, чтобы держаться подальше от раскаленных предметов, острых предметов и предметов с высокой инерцией. Мы не какие-нибудь пролетарии с фабрики.
Я установил Тиски и надавил резиновую кнопку, чтобы сдвинуть пластины теснее. Включился ревун. Замигал оранжевым светом маячок. Обычное дело. Я больше не обращал внимания. От нечего делать я вспомнил о девушке в лифте. Надо было рассказать ей об алгоритмах. Может, ее бы заинтересовало. Возможно, она бы сказала: «Подумать только!» — а потом, когда мы доехали бы до ее этажа, надо было придержать дверь, чтобы та не закрылась.
Тут я заметил телефон. Я столько раз мысленно представлял его за утро, что в первую секунду усомнился в его реальности. Однако вот он — на спектрографе. На самом видном месте. Я заработался допоздна, полез в карман за ручкой и обнаружил, что телефон все еще при мне, а это строжайше запрещено. Но сейчас уже не важно, ибо вот он, передо мной. Я потянулся к нему, почти уже схватил, когда задел бедром за металл. Посмотрел вниз: я вошел в Тиски. Меня касались пластины. И они были ближе, чем я предполагал. Надо было нажать «стоп» несколько секунд назад. Тут я словно впервые услышал ревун, заметил мигающий маячок и попятился. Серьезной опасности не возникло. Пластины двигались слишком медленно. Впрочем, это впечатление было обманчивым. Щель между ними истончалась линейно, но в относительном смысле — все быстрее. Мои бедра уже оказались зажаты. Я повернулся боком и заерзал. Левый ботинок застрял. Я высвободил его, но моментально застрял правый. Я не учел обратную связь: пластины все сильнее мешали движению. Я пожадничал с допуском на ошибку. Рванувшись что было сил, я упал лицом на пол. Освободил одну ногу, но правый ботинок увяз намертво. Сверху, разинув рот, смотрели сквозь зеленое стекло Илейн и Кэтрин. Между ними и мною лежал нетронутым телефон.
Я ощутил невыносимое давление. Кишки чуть не полезли из ушей. Звука я не услышал: все заглушал ревун. Зато увидел, как брызнула кровь. В оранжевом свете она казалась черной.
При включенных Тисках двери в лабораторию автоматически блокировались. Пришлось разорвать рубашку на лоскутки, чтобы остановить кровотечение и доползти до приборной доски. Скажу честно: крику было много. Я наконец дотянулся до кнопки. Ревун умолк. Маячок погас. Я закрыл глаза. Хотелось проблеваться, или отключиться, или сначала одно, потом другое. Дверь открылась, вбежал Джейсон, причитая: «Ойбля, ойбля». Я пал духом, так как сомнений больше не оставалось.
