Джордж Эффинджер - Марид Одран
— Ну? — угрожающе спросил Билл.
— Давайте сядем в такси, — спокойно сказал Фридландер-Бей. Мы забрались внутрь. — «Голубой попугай» в Будайине. К черному ходу.
— Да? — спросил Билл. — Улица закрыта для движения автомобилей, а мы и есть автомобиль или станем им, как только я тронусь с места. Точнее, мы все стронемся, потому что…
— Не беспокойся насчет распоряжений городских властей, — сказал Папа. — Я тебе разрешаю.
— Да? Хотя мы везем огненных демонов?
— Об этом тоже не беспокойся, — сказал я. — У нас специальный пропуск, — подыграл я в свою очередь.
— Да? — проворчал Билл.
— Бисмилла, — взмолился Папа.
Билл нажал на газ, и мы рванули прочь от аэропорта, словно ракета, кренясь в стороны на углах. На поворотах Билл всегда прибавлял газу, словно ему не терпелось поскорее увидеть, что там, дальше. Когда-нибудь там окажется большой грузовой фургон. И будет большой бенц.
— Йа Аллах! — в ужасе восклицал бен-Турки. — Йа Аллах! — По дороге его вопли слились в перепуганное подвывание.
На самом деле наша поездка оказалась на удивление спокойной — по крайней мере для меня. Я привык к манере Билла. Папа глубоко вжался в сиденье, закрыл глаза и то и дело повторял: «Бисмилла, бисмилла». А Билл разливался в бессмысленном монологе насчет того, как бейсболисты жаловались на лысые мячи, но попробовали бы они поиграть с ифритом, тогда увидели бы, как трудно отбивать огненные мячи, и даже если отобьешь, то он не уйдет к воротам, а просто рассыплется красными и желтыми искрами, вот это попробовали бы, может, тогда бы люди поняли, что… И прочее в том же духе.
Мы свернули с прекрасного будайинского бульвара аль-Джамаль и проехали через восточные ворота. Даже Билл понял, что на Улице слишком много пешеходов, и потому мы медленно подъехали к «Голубому попугаю». Затем обогнули квартал, чтобы подобраться к черному ходу. Когда мы с Папой вышли из такси, Фридландер-Бей заплатил за проезд и дал Биллу скромные чаевые.
Билл помахал загорелой рукой.
— Рад был повидать тебя, — сказал он.
— Ладно, Билл, — отозвался я. — А кто такой Кристи Мэтьюсон?
— Один из лучших игроков в истории бейсбола. Его называли Большая шестерка. Он жил лет двести, а может, сто пятьдесят назад.
— Сто пятьдесят лет? — изумился я.
— Ну? — сердито сказал Билл. — И что? Я покачал головой.
— Знаешь, где дом Фридландер-Бея?
— Конечно, — ответил Билл. — А в чем дело? Вы что, ребята, забыли, где он стоит? Не приделали же ему ноги!
Вот еще десять киамов. Отвези моего друга в дом Фридландер-Бея и удостоверься, что он добрался туда в целости и сохранности.
— Уж конечно, — сказал водитель.
Я посмотрел на заднее сиденье, где сидел бен-Турки, испуганный, что ему придется одному ехать с Биллом по огромному городу.
— Через день-два увидимся, — сказал ему я. — А пока Юссеф и Тарик позаботятся о тебе. Всего доброго!
Бен-Турки просто смотрел на меня, широко открыв глаза, но сказать ничего не мог. Я повернулся и пошел с Папой к незапертой двери «Голубого попугая». Я был уверен, что Билл забудет весь этот разговор, как только доставит бен-Тур-ки в особняк.
Мы поднялись по лестнице из твердого полированного дерева. Она описала полный круг, и мы оказались перед площадкой, на которую выходили две двери. Левая была заперта, возможно, это была личная комната Феррари. За правой дверью оказалась большая гостиная в европейском стиле — там было много темного полированного дерева, пальмы в кадках и пианино в углу. Модерная мебель, однако, подобрана со вкусом. Из гостиной двери вели в кухню и две спальни, каждая с отдельной ванной.
— Наверное, нам тут будет удобно, — сказал я.
Папа хмыкнул и пошел в ванную. Ему было уже почти двести лет, и этот день для него был долгим и утомительным. Он захлопнул за собой дверь ванной, а я остался в гостиной, тихонько наигрывая на пианино.
Минут через пятнадцать к нам поднялся синьор Феррари.
— Я слышал, как сюда поднимались, — извиняясь, объяснил он, — и хотел увериться, что здесь именно вы. Все ли понравилось синьору бею?
— Да, и мы оба хотим поблагодарить вас за гостеприимство.
— О, не стоит!
Феррари был невероятно жирным типом, запихнутым в белую льняную сорочку. Он носил красную войлочную феску с кисточкой и все время беспокойно потирал руки, что совсем не вязалось с его учтивым, масляным голосом.
— И все же, — сказал я, — уверен, что Фридландер-Бей захочет вознаградить вас за вашу доброту.
— Если он так хочет, — ответил Феррари, прищурив свои поросячьи глазки, — я сочту за честь принять его благодарность.
— Я уверен.
— Теперь я должен вернуться к своим завсегдатаям. Если вам что-нибудь понадобится, поднимите трубку и наберите 111. Моим служащим приказано выполнять все ваши желания.
— Прекрасно, синьор Феррари. Если вы немного подождете, я бы хотел написать кое-что. Может, кто из ваших служащих передаст записку?
— Ну…
— Чириге, на Улице.
— Конечно, — сказал он.
Я написал короткую записку Чири, сообщая, что я на самом деле жив, но что она должна держать это в тайне, пока мы не очистим наши имена. Я написал, чтобы она позвонила по номеру Феррари и добавила 777, если захочет поговорить со мной, но только не по клубному телефону, поскольку его наверняка прослушивают. Я сложил записку и передал ее Феррари, который обещал, что через пятнадцать минут она будет доставлена.
— Благодарю вас за все, синьор, — зевая, сказал я.
— Теперь я покидаю вас, — сказал Феррари. — Вам, вне всякого сомнения, нужно поспать.
Я хмыкнул и закрыл дверь. Затем пошел во вторую спальню и растянулся на кровати. Я ждал телефонного звонка.
Мне не пришлось ждать долго. Через некоторое время я поднял трубку и коротко спросил:
— Где ты?
Конечно, это была Чири. Несколько секунд она несла невероятную белиберду. Постепенно я начал разбирать в этом истерическом словоизвержении отдельные слова.
— Ты правда жив? Это не шутка?
Я рассмеялся:
— Ты права, Чири. Все это я устроил перед своей смертью. Ты говоришь с записью. Черт, я на самом деле жив! Неужели ты не можешь поверить…
Хаджар принес мне известие, что вас с Папой взяли по обвинению в убийстве и что вас отправили в ссылку в такое, место, откуда вы вряд ли вернетесь.
— Но я вернулся, Чири.
— Черт, мы все тут ужасно переживали, думали, что вы погибли! Значит, мы горевали напрасно? Это ты хочешь сказать?
— Горевали? — Должен признаться, что я испытал некое извращенное удовольствие.
— Ну, я, конечно, до чертиков горевала, и еще пара девчонок, и… и Индихар. Она думала, что овдовела вторично.
Несколько секунд я молчал, покусывая губу.
— Ладно, можешь сказать Индихар, но больше — никому. Поняла? Ни Полу-Хаджу, никому из моих друзей. Они все еще под подозрением. Откуда ты звонишь?
— С платного телефона в «Пестрой еде».
Это было нечто вроде буфетной стойки. Еда там была на самом деле не слишком пестрой. А название было таким из-за ошибки художника, которую никто не удосужился исправить.
— Прекрасно, Чири. Запомни то, что я сказал.
— Как насчет того, чтобы я завтра зашла к тебе?
Я подумал, затем решил, что риск невелик. Мне хотелось снова увидеть каннибальскую ухмылку Чири.
— Ладно. Знаешь, где мы?
— Над «Голубым попугаем»?
— Ага.
Черный девушка будет очень-очень рад увидеть твоя завтра, бвана.
— Да, ты права, — сказал я, бросая трубку.
В голове моей толпились мысли и планы. Я пытался заснуть, но вместо этого около часа пролежал на кровати. Наконец я услышал, что Фридландер-Бей возится на кухне, и пошел к нему.
— Тут что, заварочного чайника нет? — ворчал Папа.
Я посмотрел на часы. Было четверть третьего ночи.
— Почему бы нам не спуститься? — спросил я. — Феррари уже должен закрыть свое заведение.
Он подумал.
— Хорошо бы, — сказал он. — Хорошо бы посидеть и отдохнуть за стаканчиком-другим чая.
Мы пошли вниз. Я тщательно проверил, все ли посетители ушли, и тогда Папа сел за столик. Один из официантов Феррари принес ему чашку чая, и после этой чашки вы никогда бы не сказали, что Папа только что вернулся из мрачной и опасной ссылки. Папа тосковал по цивилизованному чаю всякий раз, как ему приходилось заглатывать жидкий, солоноватый чай Бани Салим.
Я стоял у двери, наблюдая за дорожкой. Три или четыре полицейские машины прогрохотали по булыжной мостовой.
Наконец усталость одолела нас, и мы еще раз пожелали синьору Феррари доброй ночи. Затем поднялись по лестнице в наше убежище. Раздевшись и забравшись в роскошную гостевую постель, я в несколько минут уснул.
