Джон Адамс - Апокалипсис
— Мы так делали?
— Ну, наши родители делали. — Он качает головой и тянет поводья. Тележка с грохотом проезжает мимо, обе девочки жмутся к Бобби, будто от меня исходит опасность.
— Ах, как же мы были счастливы! — говорит отец, погружаясь в воспоминания. — Мы были просто как дети, понимаешь, такими наивными, просто не имели представления.
— О чем, пап?
— Что у нас было достаточно.
— Чего достаточно?
— Да всего. У нас всего было достаточно. Это что, самолет? — Он смотрит на меня выцветшими голубоватыми глазами.
— Вот, давай я помогу тебе надеть каску.
Он шлепает по ней, ушибая свои слабые руки.
— Перестань, папа. Прекрати!
Он нащупывает скрюченными артритом пальцами ремешок, пытается расстегнуть, но понимает, что бессилен. Прячет лицо в покрытых пятнами ладонях и рыдает. Самолет с гулом пролетает мимо.
Теперь, когда я вспоминаю, какими мы были тем летом, до трагедии, до меня начинает доходить скрытый смысл того, о чем мой отец пытался рассказать все это время. Вовсе не о пирожных и почтовых каталогах, и не о том, как они прежде путешествовали по воздуху. Пусть он и описывает всякую ерунду, он совсем не это имеет в виду. Когда-то у людей было другое ощущение. Они чувствовали и жили в мире, которого уже нет, — этот мир так основательно уничтожен, что мы унаследовали лишь его отсутствие.
— Иногда, — говорю я своему мужу, — у меня возникает сомнение — я по-настоящему счастлива, когда счастлива?
— Ну конечно, по-настоящему счастлива, — говорит он. — А как же иначе?
Мы тогда наступали, как сейчас помнится. Манменсвитцендеры со своими слезами, боязнью хлеба, в своих странных одеждах и со своими грязными козами были, как и мы, детьми, и городское собрание не шло у нас из головы, как и то, что задумали сделать взрослые. Мы лазали по деревьям, бегали за мячами, приходили домой, когда нас звали, чистили зубы, как нас учили, допивали молоко, но мы утратили то чувство, что было у нас прежде. Это правда — мы не понимали, что у нас отняли, но зато мы знали, что нам дали взамен и кому мы обязаны этим.
Мы не стали созывать собрание, как они. Наше произошло само собой в тот жаркий день, когда мы сидели в игрушечном домике Трины Нидлз и обмахивались руками, жалуясь на погоду, как взрослые. Речь зашла о домашнем аресте, но нам показалось, что такое невозможно исполнить. Обсудили разные шалости, как, например, забрасывание шариками с водой и всякое другое. Кто-то вспомнил, как поджигали бумажные пакеты с собачьими какашками. Думаю, именно тогда обсуждение приняло такой оборот.
Вы спросите, кто запер дверь? Кто натаскал палок для костра? Кто зажег спички? Мы все. И если мне суждено найти утешение спустя двадцать пять лет после того, как я полностью уничтожила способность чувствовать, что мое счастье, или кого угодно, по-настоящему существует, я найду его в этом. Это сделали все мы.
Может, больше не будет городских собраний. Может, этот план, как и те, что мы строили раньше, не осуществится. Но городское собрание созвано. Взрослые собираются, чтобы обсудить, как не допустить того, чтобы нами правило зло, и также возможность расширения Главной Улицы. Никто не замечает, как мы, дети, тайком выбираемся наружу. Нам пришлось оставить там грудничков, сосавших пальчики или уголки одеял, они не входили в наш план освобождения. Мы были детьми. Не продумали все хорошенько до конца.
Когда прибыла полиция, мы вовсе не «носились, словно изображали дикарские танцы» и не бились в припадке, как сообщалось впоследствии. Я до сих пор вижу перед собой, как Бобби с влажными волосами, прилипшими ко лбу, горящими щеками, танцует под белыми хлопьями, падающими с неба, которому мы никогда не доверяли; как кружится Трипа, широко раскинув руки, и как девочки Манменсвитцендер со своими козами и тележкой, груженной креслами-качалками, уезжают от нас прочь, и колокольчики звенят, как в той старой песне. Мир опять стал безопасным и прекрасным. За исключением здания муниципалитета, от которого поднимались огромные белые хлопья, похожие на привидения, и пламя пожара пожирало небо, словно голодное чудовище, не способное насытиться.
Джонатан Летем
Чужие в городе
Джонатан Летем — автор бестселлеров «Бастион одиночества» («The Fortress of Solitude»), «Сиротский Бруклин» («Motherless Brooklyn») и нескольких других, не так давно была выпущена новая книга «Ты меня еще нe любишь» («You Don't Love Me Yet»). Дебютный роман писателя «Пистолет с музыкой» («Gun, with Occasional Music») завоевал премии Уильяма Л. Кроуфорда и журнала «Locus», а также вошел в число финалистов «Небьюлы». Летем опубликовал свыше шестидесяти рассказов во множестве изданий, от «The New Yorker» и «McSweeney's» до «F&SF» и «Asimov's». Его первый сборник «Стена небес, стена ока» («The Wall of the Sky, the Wall of the Eye») был удостоен Всемирной премии фэнтези. В 2005 году писатель получил стипендию «за гениальность» от Фонда Макартура за вклад в литературу.
Рассказ «Чужие в городе» принадлежит к числу произведений, в которых Летем выражает протест против технологий виртуальной реальности. В интервью «Science Fiction Studies» он заявил: «Я не собирался писать целый цикл рассказов, демонстрирующих мое сопротивление данным технологиям. Но годы мощного утопического бума, вызванного развитием компьютеров и созданием виртуальных реальностей, застали меня в Сан-Франциско, и мне захотелось как-то выразить скепсис относительно казавшихся наивными амбиций. Вот так и родились эти „истории протеста“.
Кроме того, на сюжет „Чужих в городе“ повлиял интерес Летема к „танцевальным марафонам“ тридцатых годов прошлого века.
Людей мы увидали возле торгово-развлекательного центра, когда я осматривался, нет ли поблизости доходяг. Мы с Глорией собирались их обчистить, конечно, если их попадется не шибко много. Торгово-развлекательный центр лежал милях в пяти от города, куда мы держали путь, так что никто бы не узнал. Но, когда мы подошли поближе, Глория засекла фургоны с людьми и сказала, что это скэйперы. Раньше я этого словечка не слышал и сам не догадался, что оно означает. Но она объяснила.
Было лето. Дня два назад мы с Глорией отвалили от одной гопы… Нас там кормили, но под псалмы и прочую религиозную муть. Осточертело до смерти. С тех пор у нас крошки во рту не было.
— Ну, так что будем делать? — спросил я.
— Я с ними поболтаю, — сказала Глория. — А ты не встревай.
— Думаешь, до города подкинут?
— Не только подкинут, но и… — Она не договорила и загадочно ухмыльнулась. — Будем толковать — молчок, сечешь?
Я бросил обрезок водопроводной трубы, и мы с Глорией пересекли автомобильную стоянку. Жратвы в этом торговом центре было днем с огнем не сыскать, причем уже давно, но скэйперы пожаловали не за жратвой. Они вытаскивали из магазина складные стулья и привязывали к крышам фургонов. Я насчитал четырех мужиков и одну женщину.
— Здрасьте вам, — сказала Глория.
Двое работали на погрузке, на нас они даже не глянули. Женщина дымила сигаретой в переднем фургоне, ее мы тоже не заинтересовали. А остальные скэйперы повернулись к нам. Это были Кромер и Боюсь, но тогда я еще не знал их имен.
— Кыш, — сказал высокий косоглазый парняга с золотой фиксой. Выглядел он малость потрепанным, но зуб намекал, что Кромер никому не уступал в драке и не спал в ночлежке. — Нам недосуг.
Он, конечно, был прав. Если ты не в городе, то ты нигде. А что проку толковать с людьми, которых встречаешь нигде?
А второй скэйпер смотрел на Глорию и улыбался. У него была узкая физиономия с маленькими усиками.
— Ты кто? — спросил он, не глядя на меня.
— Я, ребята, знаю, чем вы промышляете. Сама разок участвовала.
— Да ну? — знай себе лыбился усатый.
— Вам люди понадобятся, — сказала она.
— Шустрая, — сказал усатый золотозубому. И заявил Глории: — Я Боюсь.
— Чего? — удивилась Глория.
— Просто Боюсь.
— А-а… Ну а я просто Глория.
— Чудненько, — отозвался Боюсь. — Это Томми Кромер. Мы с ним тут главные. А как зовут твоего юного дружка?
— Сам сказать могу, — проворчал я. — Льюис.
— Вы оттуда? — указал Боюсь вперед по шоссе. — Из этого славного городка?
— Не-а, — ответила Глория. — Мы туда.
— Да? И как же вы туда пролезть собираетесь? — полюбопытствовал Боюсь.
— Да как-нибудь, — произнесла Глория с таким видом, будто все этим объяснила. — Можно и с вами…
— Ишь ты, — ухмыльнулся Боюсь. — Сразу, значит, быка за рога…
— Или сами придем и скажем, что вы в последнем городе народ обжулили и нас послали предупредить, — сказала Глория.
— Шустрая, — повторил, ухмыляясь, Боюсь, а Кромер покачал головой.
Я не заметил на их рожах особого беспокойства.
— Да бросьте вы ломаться, ребята, — уговаривала Глория. — Я же для вас настоящий подарок. Я сама — аттракцион.
