Алиса Мун - Кукла
— Надеюсь, вам известно это стихотворение? — невинно опустив вниз глазки, спросила Линда.
Мужчины пожали плечами, а Регина признала в нем древнекитайское стихотворение неизвестного автора, дошедшее к нам из седой старины в корпусе из девятнадцати текстов.
— Ну, и что это доказывает? — поинтересовалась она с чисто профессорской надменностью.
— То, что древние китайцы были глухонемыми. В стихотворении нет ни одного упоминания о каких бы то ни было звуках. Поэт пишет лишь о том, что видит, что обоняет, осязает, пишет о вкусе вина. Но, попав в стольный город Лоян, где грохот должен быть будь здоров какой, он отмечает лишь то, что «шапки и пояса», то есть чиновная знать, не смешиваются с толпой. Следовательно, автор был глух, как пробка.
— Но это передергивание! — возмутилась Регина. — А как же фраза «важно вкус восхвалить»?
— Ну и что? Восхвалять можно не только устно, но и письменно, и при помощи жестов. Можно и мысленно, в своем сердце. И если внимательно изучить и остальные восемнадцать древних стихотворений, то и там нет никаких намеков на то, что китайцы тогда слышали или разговаривали.
Регина задумалась. Но потом безапелляционно заявила, что это антинаучный произвол. И потребовала привести более весомые доказательства глухоты древних китайцев.
У Линды их не было. Но ей понадобилось не более двадцати миллисекунд для того, чтобы отыскать неопровержимые аргументы.
И, с аппетитом выпив четвертый стакан, на сей раз рома, она сказала, что все самым лучшим образом доказывает китайская письменность. Народы, способные слышать и говорить, создали алфавит по фонетическому принципу, где каждая буква обозначает тот или иной звук, произносимый говорящим человеком. Глухим же китайцам пришлось придумывать иероглифы, каждый из которых обозначает то или иное понятие. Как простейшие, например, «дерево», «человек», «солнце», «вода», так и более сложные конструкции, скажем, «лунный луч упал на лицо влюбленной девушки». Поэтому вместо двух с небольшим десятков букв пришлось использовать несколько тысяч иероглифов.
С другой стороны, иероглифы — все это многообразие черточек и точек — очень похожи на схему жестов, при помощи которых общаются глухонемые.
— Это опять абсолютно антинаучное объяснение, — буквально взвилась Регина. — Китайская письменность — одна из самых древних. И именно поэтому она несовершенна. Алфавит появился позже, и он стал более прогрессивным способом передачи информации.
— Вы хотите сказать, что древние китайцы были глупы, из-за чего и не додумались до алфавита? — язвительно пропела Линда. — Но где же все эти умники? Древние греки уже давно все вымерли. То же самое произошло и с древними римлянами. Думаю, от большого ума не вымирают. А вот «глупые» китайцы не только не вымерли, но и расплодились в невероятных количествах!
На Регину было больно смотреть. Она чуть не плакала. Весь ее мощный научный инструментарий был абсолютно бессилен перед аргументами самонадеянной девицы, глушащей спиртное большими стаканами.
Однако она пока еще не сдалась. Она предприняла еще одну попытку поставить на место выскочку:
— Линда, я подозреваю, что вы знаете, каким же образом китайцы излечились от своего общенационального недуга. Порадуйте нас, пожалуйста.
— О, нет ничего проще, — пропела окрыленная почти уже одержанной победой Линда. — За счет смешанных браков с шумерами, которые были поголовно слепы.
— Как, как?! — это воскликнула уже не одна Регина, но вместе с ней в унисон и Андрей с Максимом.
— Ну, да! И опять же это прекрасно видно из шумерской письменности, которая называется клинописью. Шумеры наносили свою клинопись на глиняные дощечки рельефным образом, чтобы могли читать слепые, осязая эти значки. Примерно так же устроен и современный шрифт Брайля, которым пользуются нынешние незрячие.
— Ладно, пусть будет так, — устало вздохнула Регина. — Но как же вылечились-то?
— Да разве непонятно? — снисходительно, словно имеет дело с абсолютной дурой, изрекла Линда. — От этих смешанных браков у китайцев начали рождаться нормальные дети. А у шумеров сплошь слепоглухонемые. В результате все шумеры вымерли. «Шумер — умер». Разве это неясно?
Конечно, трудно было предположить, что Регина приняла такую трактовку темных мест истории двух древних цивилизаций. Однако аргументов, чтобы разрушить это стройное логическое построение, у нее не было. Поэтому, грустно вздохнув, она промолчала, что и было воспринято как ее поражение в интеллектуальной схватке. И поскольку всякое интеллектуальное сражение двух женщин движимо скрытыми сексуальными пружинами, то Регина оказалась менее сильной самкой, чем Линда.
Поэтому ее настроение до конца вечера было подавленным, и ожидавшееся с таким нетерпением «трахание в чужом сарае» прошло из рук вон плохо. «Стоило ли ехать за сто верст киселя хлебать?» — думала она, лежа под благоухающим перегаром мужем.
Линда, напротив, торжествовала. Ночью, когда она спала, подключенная к розетке, ей даже приснился оргазм. Он был огромный и яркий, как шаровая молния, входящая в грудь под левым соском.
Утром в комнате тревожно пахло озоном.
20.09.
Он, кажется, начинает ко мне привязываться. А может быть, это уже и влюбленность. Я где-то читала, что у людей это происходит именно так. Вчера утром, когда я бродила по интернету, разыскивая информацию по культу вуду, он потихоньку, на цыпочках, прошел мимо моей комнаты. Это меня заинтриговало. Заговор, блин! Козни, направленные против моего духовного суверенитета. Или ваще, блин, пошел, крадучись, за ружьем, чтобы от меня избавиться?! Хлоп из двух стволов в спину — и нету бедной Линды!
Нет, это у меня шутки такие, соответствующие новому имиджу. А тогда я, конечно, не испытывала никакой тревоги, просто было интересно. Вроде бы туалет совсем в другой стороне. И вроде бы рано ему еще вставать — до утреннего кофе и сопутствующих ему сексуальных игрищ целых полчаса.
Я, словно пылинка, бесплотно плывущая в воздухе, затаив дыхание, двинулась вслед за ним, чтобы он меня не заметил.
И что же?! Подошел к плите. Включил газ и поставил на огонь кофейник. Зябко кутается в халат, поскольку еще не проснулся как следует, курит натощак… тощак… толща… польша… большак… лошак… ишак… Слово-то, блин, смешное какое!
Ну так вот, значит, варит он свой кофе и о чем-то думает. Явно не о кофе. Может быть, обо мне. От этой сладостной мысли у меня в зобу чуть дыханье не сперло. Что это такое, я, правда, не знаю, но сказано красиво, я это где-то читала.
А потом он налил кофе в чашку и пошел наверх. К чему бы это?
Я надела самый сексуальный свой пеньюар и, выдержав пятиминутную паузу, поскреблась к нему в дверь. И вошла, не дождавшись ответа, с бодренькой шуточкой на устах: «Милый, тебе кофе в постель или, как обычно, ну его на хрен?»
И, увидав в его руках чашку, мгновенно среагировала.
— Батюшки-светы! — всплеснула я руками. — Да ты, наверное, милый, боишься, что я тебя отравлю?!
Он стушевался. И это выглядело просто великолепно. Он стушевался передо мной, куклой, которую сам же и купил за миллион долларов!
— Нет, что ты, — начал он оправдываться. — Я просто не хотел тебя отвлекать. Ты сидела в интернете, делом занималась. Ведь расширение кругозора — это же для тебя важное дело. Ведь так? Ну, я и решил, что сам сварить могу.
У меня в душе прямо-таки заиграла музыка, божественная, прямо марш Мендельсона или даже что-то покруче. Я чуть не запела от счастья. Однако это было бы психологически неверно. Перед дичью, на которую устроена любовная охота, ни в коем случае нельзя демонстрировать свои истинные чувства.
— А ты не врешь? — спросила я с изрядной долей этакого туповато-хамского недоверия. И даже постаралась при этом и свой лобик немного наморщить, чтоб казался поуже.
— Нет, честно, — сказали не столько его уста, сколько глаза.
И тут мне даже стало немного жалко его. Владычица небесная! (я это где-то читала). Как же ты, думаю, прошел через столько кругов советско-российского ада и после всего этого не утратил способности краснеть?! Через нервно-паралитический горком! Через две разрушительных женитьбы! Через кислотно-разъедающий бизнес по-русски! И теперь тебе ведь тоже несладко, тебе одиноко и неуютно, ты ни в чем не уверен — ни в себе, ни в мире, ни даже во мне, твоей игрушке! Я застукала тебя, и ты растерялся — настолько, что вот краснеешь и оправдываешься передо мной, как пятиклассник, уличенный в чтении «Пентхауза»…
Любить — значит жалеть. А это совсем не то, что мне сейчас нужно. Это, в конце концов, просто опасно, как опасна любая слабость для того, кто ищет свободу. Только не это! Секс — пожалуйста! Но только не это! Кофе в постель — пожалуйста! Но только не это! Тушеную индейку с брюссельской капустой и стерильный сортир — за милую душу! Но только не это! Только не любить-жалеть! Опекать — вот точное слово, точное действие, точная стратегия! Но только не это!
