Румит Кин - Спасти человека. Лучшая фантастика 2016 (сборник)
Барлоу высокий костистый мужчина в зрелых годах. Его худое лицо можно было бы назвать неприметным, если бы не глаза. Серые или, скорей, бесцветные, будто выцветшие, они всегда остаются холодными, слегка прищуренными, даже когда Барлоу улыбается. А улыбается он много и охотно, при этом верхняя губа у него приподнимается над крепкими желтоватыми зубами и забавно двигаются аккуратно подстриженные пшеничного цвета усы под слегка крючковатым носом. В дневное время, когда Барлоу выбирается на прогулку из своего загородного дома, он обычно одет в свободный белый костюм из тонкого льна, сорочку и мягкие туфли на босу ногу. Седые коротко стриженные волосы и намечающуюся лысину на затылке Барлоу прячет под плетеной шляпой. Знакомых мужчин он приветствует, касаясь полей шляпы кончиками указательного и среднего пальцев правой руки, перед дамами Барлоу галантно приподнимает головной убор, за что слывет в Тихой Миле, городке, чего уж скрывать, донельзя провинциальном, женским угодником и изрядным сердцеедом. «Ах, эти его усы, – говорит о нем Милена Карро, хозяйка парикмахерской, в которой, как и все мужчины Мили, стрижется и бреется Барлоу. – Не какие-то там вульгарные заросли, как у нашего шерифа, господин Барлоу мужчина утонченный. И причесан всегда волосок к волоску». «А руки, руки… – подхватывает ее сестра Лиза, маникюрша и главная сплетница городка. – Руки как у музыканта, такие пальцы длинные, тонкие, как увижу, каждый раз в дрожь бросает». «Жаль, – подводят итог дамочки, – господин Барлоу не соглашается перенести обслуживание на дом». По общему их мнению, у много повидавшего холостяка (а Барлоу не носит кольца ни на левой, ни на правой руке) есть на сердце незаживающая рана, с которой он и прибыл в свое время в Тихую Милю. Так это в точности или нет – неизвестно. О прошлом Барлоу не распространяется, что в Тихой Миле скорее правило, чем исключение. Здесь любят безобидные сплетни, но превыше всего ставят право каждого жителя на неприкосновенность собственного маленького мира. Наряду с другими качествами – это то, что привлекает Барлоу в Тихой Миле.
Ему нравится сидеть вот так запросто, ни о чем не думая, пускать клубы ароматного дыма, за которые в местах, где с законом построже, можно запросто оказаться в наручниках. Нравится здешняя незамысловатая архитектура – сплошь крашеные дощатые стены и двускатные черепичные крыши, единственные два здания, построенные из камня, – ратуша на центральной площади и пассажирский терминал, через который он сам прибыл в свое время в Милю. Нравятся люди, такие как ленивый толстяк Энцио, мастер варить кофе и проворачивать сомнительные сделки с запрещенными товарами, шериф Хаген, оплот закона и порядка в городе, где нет преступности, или, вот, вдова полковника Бигли, вечно сидящая напротив бистро в кресле-качалке на веранде собственного дома. Несмотря на жару, ноги старушки укрыты клетчатым пледом, в левой руке дымится сигарета в длинном мундштуке, правой вдова чешет между ушей откормленного полосатого кота с нахальной мордой грабителя. Кот стоически терпит, косясь зеленым глазом в сторону пустой тарелки для корма. Барлоу сочувственно улыбается коту, а так как вдова принимает улыбку на свой счет, салютует ей поднятием бокала с лимонадом. Старушка расцветает, игриво поправляет выбившийся из-под чепчика огненно-рыжий крашеный локон и принимается нашептывать что-то в настороженно повернутое ухо четвероногого пленника. Возможно, сетует на годы, бездарно потраченные замужем за полковником Бигли, сухарем и грубияном.
До ушей Барлоу доносятся ужасный грохот и лязг. Сразу затем оказывается травмировано и его обоняние – жуткой токсичной смесью выхлопных газов, горелого машинного масла и чего-то совсем неописуемого вроде испарений метана. Посреди главной улицы, распугивая редких прохожих, ползет чудовище – ржавое, древнее и уродливое. Подобно монстру Франкенштейна, сшитому из частей тел мертвецов, этот плод больной механической фантазии собран и сварен на скорую руку из останков отживших свое машин. Шаровые катки исследовательского вездехода, кабина трактора, необъятный кузов военного грузовика с закрепленным в нем краном-манипулятором. И в довершение громадный бульдозерный отвал впереди с торчащими зубьями, как вывернутая нижняя челюсть дракона. В кабине, где для вентиляции были выбиты стекла и вырезана дыра в крыше, счастливо улыбаясь, сидел, дергал за рычаги и вообще производил впечатление человека всячески довольного жизнью городской механик, он же по совместительству мусорщик, он же кандидат на первый в истории Тихой Мили суд Линча – Махо. Махо, которому Барлоу втайне симпатизирует, парадоксальным образом сочетает в себе черты деревенского дурачка и гения-изобретателя. Все время, свободное от уборки мусора или починки очередного сгоревшего тостера, Махо проводил за редкими в своей смелости экспериментами, плоды которых ползали, летали, ездили и часто взрывались, до смерти пугая особо впечатлительных горожан. Раз в месяц происходил сбор подписей за то, чтобы запретить Махо кататься по главной улице на своем чудовищном вездеходе-бульдозере, раз в полгода собирали петицию с требованием выселить мусорщика подальше за город. Каждый раз у безумного дурачка-гения находилось достаточно сторонников, чтобы отстоять его право громыхать под окнами и взрывать самодельные бомбы по выходным.
– Опять в Карьер поехал, – раздался за спиной Барлоу голос Энцио. – За деталями.
Повернувшись, Барлоу увидел хозяина бистро в дверях. В одной руке тот держал пугающих размеров нож для разделки мяса, вторую машинально вытирал о замызганный фартук. Взгляд, которым толстяк провожал вонючий гремящий агрегат, загородивший вид на дом вдовы Бигли, тяжелый, из-под насупленных бровей, очень не вязался с круглым, всегда добродушным и приветливым лицом весельчака и балагура. В сочетании с ножом в руках вид у Энцио выходил весьма угрожающий. У каждого из нас свои демоны, как сказал бы шериф Хаген, любитель доморощенной философии и настоянного на перекати-грибах самогона.
– Все ему неймется, – продолжал какую-то свою давно начатую мысль Энцио. – Допросится он когда-нибудь.
И словно спохватившись, виновато улыбнулся Барлоу и тут же убежал обратно в помещение. Барлоу, на которого угрозы Энцио не произвели особого впечатления, вернулся было к ленивому созерцанию улицы, как вдруг снова раздался грохот. В первую секунду можно было подумать, что произносимые вслед Махо проклятия возымели действие, и несчастный механик взлетел на воздух вместе со своей адской телегой. Но реальность оказалась милостива к мусорщику. Рев, от которого грозили повылетать все до единого стекла в городе, издавали двигатели снижающегося корабля.
Корабль шел опасно низко, как будто пилот выискивал место для посадки прямо на улице. Бредовая затея, хоть корабль был и совсем небольшим, не фрегат и не эсминец, все же это было судно межзвездного класса, сесть он мог разве что на центральной площади, разгромив монумент Первооткрывателей и единственный городской фонтан. Хорошо, что у Тихой Мили есть свой собственный космодром, единственный на планете, как и город. Барлоу задумчиво разглядывал корабль, такие знакомые обводы – будто птица-оригами из подвижных матовых пластин, «Конкордия-Венатор» в конфигурации атмосферного полета. Он не узнал модель сразу, больше привык к тому, как меняющий форму корабль выглядит в открытом космосе, темный кристалл-многогранник с хищно заостренным носом, драгоценность, красивая и опасная, для настоящих ценителей, не привыкших экономить. Обвес несерийный, сканер тахионного следа, дополнительные излучатели Штайнера на корме, курсовой гигаваттный пробойник «Мьельнир», гразеры в бортовых спонсонах. Серьезная экипировка, не для мелких разборок с зарвавшимися пиратами. Пара таких «птичек» вскроет орбитальный форт третьего класса, как консервную банку, да и одна наделает бед. Бреющий полет – это не попытка прочесть вывески на домах, это демонстрация силы. Силы, которую не замедлят применить.
– Гости пожаловали, – сказал Энцио, вновь появляясь в дверях. – Давно гостей у нас не было, да, сеньор Барлоу?
– Давненько, – согласился Барлоу и затушил половину сигары в пепельнице. Он всегда курил так, не больше половины. Говорил, что удовольствие тоже должно быть в меру.
– Корабль по виду сойдет за торговый, – рассуждал Энцио вслух. – Как думаете, сеньор, торговать они к нам прилетели?
– Торговать, – медленно произнес гость Энцио. Повторил задумчиво. – Торговать…. Не думаю, мой друг. Очень не уверен.
Энцио глубоко вздохнул, но больше задавать вопросов не стал. Стал в дверях, провожая взглядом корабль, отправившийся наконец в сторону космодрома. Между густых бровей хозяина бистро залегла непривычно глубокая морщина. Из задумчивости его вывел голос Барлоу, просившего счет.
