Пол Уиткавер - Вслед кувырком
Моряна отнимает руку, и румянец на ней тут же бледнеет, сменяется ленивым дрейфом бледноватых, дымных цветов.
– Это был щедрый жест.
Голос ее звучит без интонаций, гладкий, как чернильная поверхность глаз, ни разу не моргнувших за все время, что она смотрит на Чеглока, впивает его, втягивает в их глубину и одновременно оценивает.
Он пожимает плечами, как он надеется – небрежно. У него кружится голова, он кажется себе неуклюжим, недомерком. Мысль о близости к этому завлекательному, обманчивому созданию в течение всех месяцев паломничества то ли чудесна, то ли ужасна – он пока еще не может понять.
– Интересно, – продолжает она, – будешь ли ты так же щедр при дележе трофеев нашего приключения, или у тебя возникнет соблазн оставить все себе?
У Чеглока глаза лезут на лоб.
Феникс фыркает:
– Моряна, ты чего? Боишься, что этот эйр не выдаст тебе твоей честной доли сокровища, которое мы пока еще даже не нашли?
Она поворачивается к салмандеру:
– Поступок Чеглока и менее щедр, и более расчетлив, чем кажется. Он надеялся купить наше восхищение и вызвать у нас чувство, что мы у него в долгу, одновременно смягчив неприятный эффект своего опоздания.
– Ладно, брось, Моряна, – звенит голос Халцедона. – Ты нам скажи, что ты думаешь на самом деле!
– Постойте! – говорит Чеглок. – Я поставил выпивку всему залу. И значит, я расчетливый эгоист?
– Быть живым – значит быть эгоистом, – отвечает Моряна, будто цитирует писание.
– Что-то я такого не помню в «Книге Шанса», – говорит Чеглок.
– Есть истины, не вписанные в «Книгу Шанса». История и опыт показывают, что каждое действие начинается с эгоистического интереса.
– Может быть, – соглашается Чеглок. – Но не каждое действие им же заканчивается.
– Кто может сказать, чем закончится начавшееся действие? Поскольку исход вещей лежит в царстве вероятности, или шанса, мудрее всего в своих рассуждениях ограничиться тем, что известно или может быть открыто с помощью разума. Я имею в виду мотивы, причины вещей. Только глупцы пытаются предсказать будущее. Кости открывают лишь то, что они открывают.
– А Святые Метатели? Они тоже глупцы?
– Они ничего не предсказывают. Это распространенное заблуждение.
– А что же они тогда делают, когда мечут кости и говорят о том, что будет? – сварливо возражает Халцедон.
– Ты, разумеется, согласишься, что они не говорят прямо о том, что будет. Их слова – загадки, на которые отвечает будущее, а не ответы на загадки будущего.
Чеглок глядит на них: это разговоры почти того сорта, который приводит к ночным визитам Святых Метателей и их карающим бичам, а то и путешествию на Психотерапевтический Факультет Коллегии Виртуального Разума.
– То есть ты считаешь, что у Святых Метателей нет никакого особого знания? – впрямую спрашивает Феникс.
– Помимо того, чему их учили по теологии вероятности и умения толковать выпавшие кости? Да, считаю.
– Так что, они мечут кости, а потом – что? Придумывают что-то? Врут нам?
От кожи салмандера начинает подниматься дым, и Чеглок ощущает заметное повышение внешней температуры. Шагнув назад, он натыкается на кого-то, стоящего прямо за спиной, и бормочет извинения, гадая, не превратится ли сейчас первая встреча его пентады в кабацкую драку.
– Напротив, – отвечает Моряна, и голос ее все также спокоен. – У них в распоряжении есть статистика за сотни лет, подробные записи результатов метания костей по всем категориям вопросов и по всем ситуациям. Когда Святые Метатели говорят нам о будущем, на самом деле они ссылаются на прошлое. По моему опыту, именно к этому знанию они и прислушиваются. В конце концов, что есть история, как не голос Шанса?
– Но, Моряна, – возражает Халцедон, – ведь правда, что я знаком с тобой лишь сегодня с утра – не такая уж древняя история, но даже за этот краткий промежуток от моего внимания не ускользнуло, что ты носишь на себе кости, как все мы. Я даже видел, как ты их метала, решая, возвращаться ли сюда, чтобы ждать Чеглока. Более того, ты послушалась результата метания. Если будущее нельзя предсказать, зачем тогда вообще давать себе труд метать кости, тем более слушать, что они говорят?
Чеглоку кажется, что на лице руслы – одно лишь неподдельное любопытство. Осенние блики оранжевого и желтого танцуют у нее на голове, во впадинах ушных раковин, а она наклоняется, чтобы сама ответить вопросом на вопрос:
– О Шанс, да неужто ты, Халцедон, хочешь мне сказать, будто даже не слышал, что такое вера?
За спиной у Чеглока звенит смех.
– Вот тут она тебя прижала, Халц! Никогда не спорь с руслом, без штанов останешься.
Чеглок оборачивается – этот голос ему знаком.
– А, – говорит Феникс, – последний член нашей пентады, Чеглок. Позволь тебе представить…
– Мы старые друзья, – произносит усмехающаяся тельпица с лицом сердечком – та самая, что направила его неверной дорогой. – Меня зовут Полярис. Надеюсь, ты на меня не в обиде?
Не замечая протянутой руки и – насколько это получается – ее владелицы, Чеглок поворачивается к Халцедону:
– Отчего ты меня не предупредил? Уже дважды сегодня ты промолчал, когда следовало говорить.
– Н-ну, я боялся, что ты сделаешь что-нибудь такое… необдуманное, – отвечает шахт, выражая всем своим видом неловкость, насколько способна на это груда оживленных камней в темных тонах. – Мы же теперь пентада, должны друг с другом уживаться.
– Не думаю, – буркает мрачный Чеглок.
– Не дуйся, Чег. – Полярис проводит рукой по ежику черных волос. – Это была шутка!
– Шутка? – Он рассерженно поворачивается к ней. – Из-за тебя я упустил возможность видеть Назначение Имен!
– Назначение уже кончилось, – отмахивается Полярис. – К тому же оно только для деревенщины.
– Это я деревенщина?
Феникс переводит взгляд с него на нее и обратно:
– Это… вот тот, который…
– Тот самый эйр, о котором я вам рассказывала, – говорит Полярис. – Тот, у которого привычка… м-м… терять. Сперва завтрак, потом дорогу. Сейчас – смотрите – собирается потерять терпение.
У Чеглока гребень надулся полностью. Ничего ему так не хочется, как стереть эту наглую усмешку с тельповой рожи. Но, какое бы удовлетворение это ни принесло, в итоге он лишь добьется неприятностей со Святыми Метателями.
– Я ничего терять не собираюсь, – говорит он со всем достоинством, которое удается собрать. – Кроме тебя. – И поворачивается, собираясь уходить.
– И куда же ты идешь? – спрашивает Полярис.
– В Совет.
– Дорогу подсказать?
Он устремляется прочь, проталкиваясь сквозь толпу, преследуемый ее смехом… да и не только ее.
– Чеглок, постой!
Это Халцедон. Чеглок не обращает внимания, выходит из общего зала и решительно шагает к входной двери. Но не успевает дойти, как мощная лапа шахта смыкается на его руке и заставляет остановиться. Чеглок пытается вывернуться, но хватка железная. Нет, без псионики не получится. А из-за гасящего поля, наведенного тельпами Коллегии, псионику здесь не применить. Он беспомощен, как последний нормал.
– Отпусти мою руку, Халцедон.
– Ничего хорошего от похода в Совет не будет, – говорит Халцедон. – Когда назначения сделаны, они окончательны.
– Я подам петицию о переназначении.
– Тебе его не дадут. Личный спор – не основание.
– Тогда я буду действовать через их головы, обращусь прямо к Шансу. У меня такое право есть.
– Да, метнуть кости ты можешь. Но помнишь, какое наказание за проигрыш?
Каждый свободный мьют имеет право обжаловать решение Совета метанием двух двадцатигранных костей. Святые Метатели предоставляют кости и свидетельствуют апелляцию. Успешный бросок костей отменяет решение Совета. Но цена неудачи может быть суровой – от срока принудительных работ до вечного изгнания.
– Посмотри на вещи трезво, Чеглок, – говорит Халцедон, выпустив наконец его руку. – Тебе от нас деваться некуда. И Полярис не такая уж плохая – для тельпицы. Просто ты не с той ноги встал.
– А кто в этом виноват? – спрашивает он. – Я ей не доверяю, да и тебе тоже. Только глупец отдаст свою жизнь в руки тем, кому не доверяет. Я скорее заявлю об отказе, чем шаг сделаю из Врат Паломника в составе этой пентады.
– Тебе решать. Но ты действительно хочешь, чтобы в твоем личном деле была такая запись? Прежде всего, тебе снова придется пройти Испытание, и я слыхал, что к отказникам экзаменаторы особенно суровы. Но допустим, ты его пройдешь и будешь назначен в новую пентаду – как ты думаешь, другие мьюты не будут знать твоей истории? И кто-нибудь когда-нибудь поверит отказнику? Ты бы поверил?
– Когда я объясню…
– Не ври сам себе: никакой разницы не будет. Святые Метатели тебя тут же на карандаш возьмут как потенциального отступника от веры, не говоря уже… сам знаешь, о чем. – Считалось, что лишний раз помянуть Факультет Невидимых – значит накликать беду. – А еще, – продолжал Халцедон, – подумай о других. Ладно, у тебя нет теплых чувств ко мне и к Полярис, но что тебе плохого сделали Феникс и Моряна? Их за что наказывать?
