Андрей Николаенко - Измерение кинетического червя
Обзор книги Андрей Николаенко - Измерение кинетического червя
Андрей Николаенко
Измерение кинетического червя
Все имена невымышлены.
Все совпадения неслучайны.
Все события уже произошли.
ПРОЛОГ
— Ломай, — приказал командир группы захвата.
Двое бойцов отбежали от металлической двери с установленным на замке зарядом.
— ОАС, — сказал кто-то по ту сторону двери.
Сухо треснул взрыв, лестничная площадка мгновенно затянулась клубящейся цементной пылью и синеватым, резко пахнущим дымом. Одновременно двое других бойцов штурмовали квартиру через окно. Изнутри раздался звон разбитого стекла и топот тяжелых ботинок.
Выбив развороченный замок, спецназовцы отворили дверь и, держа пистолеты наизготовку, проникли внутрь. Но увидев своих товарищей, стоящих в комнате, они опустили оружие и подошли к ним. В углу комнаты на столе стоял компьютер, его дисплей был погашен. На полу около дивана, засыпанный осколками выбитого стекла, лицом вверх лежал молодой человек в черном пальто, полы которого разлетелись словно крылья. Небритые бледные щеки, остановившийся взгляд открытых глаз на спокойном лице.
— Больше никого?
— Никого.
Один боец присел, пощупал пульс лежащего и покачал головой.
— Отбой, — сказал он.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Над головой раздался скрежет сверла, вгрызающегося в бетон. Где-то еще выше бойко перестукивалась пара молотков. Петя жил в стандартной крупноблочной девятиэтажке. Весь дом напоминал огромный зуб великана, с множеством каверн и зловонной червоточиной мусоропровода, проходящей от верха до самого корня. Словно в вывернутом наизнанку кабинете бесноватого стоматолога, внутри этого зуба постоянно что-то высверливали, выстукивали, выскабливали, забивали пломбы и снова сверлили. Петя не мог припомнить ни одного дня, чтобы страдальца оставляли в покое. Как только жильцы какой-нибудь квартиры завершали ремонт, он тут же начинался в других квартирах, а когда неотремонтированных квартир не оставалось, их продавали, въезжали новые хозяева и начинали переделывать все по своему вкусу. Каждое утро в доме стучали молотки и визжали дрели, заставляя покрываться рябью экраны телевизоров. По вечерам же, помимо обычной ругани соседей и визжащих далеко за полночь дешевых фонограмм, слышались звуки столь странной природы, что Петя не мог найти им объяснение, хотя почти физически мог их представить. Больше всего это походило на то, как если бы кто-то бегал и волочил за собой швабру без тряпки, или забирался на стул и спрыгивал с него, снова забирался и снова спрыгивал… Петю постоянно подмывало пойти и проверить, в самом ли деле это так, и только явная бессмысленность подобных действий останавливала его. Логически он понимал, что этого не может быть, что в доме живут обычные люди, и относился к проявлениям их жизнедеятельности с усталым, обреченным безразличием.
Шум не прекращался не только внутри дома, но и снаружи. То, что дети, выбегая на улицу, тут же сводят судорогой истошного крика свои маленькие тельца, было понятным. Непонятным было другое — автомобильная сигнализация. Петя никогда не видел в реальности, чтобы на улице стояла брошенная машина с работающей сиреной. Но будучи дома, он с убивающей регулярностью слышал эти звуки, источником которых являлась схема из китайской игрушки полукустарного производства, присоединенная к мощному усилителю. Сигнализация выдавала поочередно несколько типов звуков — завывания на разные лады, покрывающие весь спектр служб с 01 по 03, прерывистые басовитые гудки и еще какие-то чирикающие спецэффекты, имитирующие выстрелы из какого-нибудь космического бластера. Петя терялся в догадках, кому нужно включать сигнализацию, выключать и снова включать. Однако же он вполне логично рассуждал, что всему этому есть объяснение. Окружающие его люди в большинстве своем были наглыми сволочами. Они мусорили, плевали, били бутылки, пачкали подъезды, портили лифты и делали другим плохо с такой животной непринужденностью, что при определенных обстоятельствах ими можно было даже завороженно любоваться. Тем не менее в любом их действии присутствовало сугубо практичное, сволочное зерно, и прыгать со стула или щелкать впустую сигнализацией они никак не могли. От этого к Пете иногда приходило пугающее чувство собственной неполноценности ввиду неспособности понять вещи, постоянно происходящие вокруг и потому совершенно обычные.
Петя был программистом. Может быть, это отчасти оправдывало его состояние. Он привык подвергать анализу любое явление жизни, и если это сделать не удавалось, в нем заседало скрытое и упрямое беспокойство. Оно часто приходило к нему ночью, когда он бродил во сне по колено в мутной жиже среди серых бетонных стен с подтеками ржавчины, сжимая в усталых руках исцарапанный дробовик. Оно вбуравливалось в мозг электродрелью, выросшей до размеров отбойного молотка, барабанные перепонки лопались, а рот растягивался в бессмысленно-злобной гримасе напряжения, обнажая стиснутые окровавленные зубы, и Петя просыпался в диком страхе. Но ощущение беспокойства не проходило, оно лишь медленно затухало до следующего сна, чтобы повториться с пугающей неизменностью.
В будние дни Петя с трудом просыпался и шел на работу. Проделывая пешком один и тот же путь к станции метро, он всегда проходил по узкому перешейку асфальта среди непросыхающих грязных луж, вплотную к шершавой серой стене соседнего дома, и почти всякий раз он видел Ряху, высунувшуюся из окна на первом этаже. Едва умещающаяся в узкой створке, жирная одутловатая морда с мешками под глазами, бессмысленно и тупо уставившимися на весь мир и на проходящего Петю как часть мира, и рядом с ней два толстых коротких пальца, сжимающие дымящийся бычок. Больше ничего видно не было. Пете становилось неуютно от рационализма тупой простоты, которым была исполнена Ряха. Хотелось отойти подальше, но мешала грязь и нездоровое чувство собственного превосходства. Сознательным умом Петя презирал Ряху, чья жизненедеятельность была почти полностью обусловлена рефлексами и инстинктами. Ряха без усилий просыпался рано утром, открывал окно, высовывался в мир, не спеша, прищуря глаза, выкуривал сигарету, созерцая мусорные баки напротив и поплевывая на землю, потом доведенным до совершенства щелчком выстреливал бычок и закрывал окно. Затем он хамил старушкам-контролершам в автобусах, пер инструменты с работы, заливал водкой пиво, материл жену и наконец засыпал безмятежным сном ребенка. Но подсознательно Петя понимал, что Ряха использует этот мир гораздо лучше его самого. Ряха был огурцом, свободно плавающим в родном рассоле своего мира. Петя был чужаком, досадным недоразумением в собственной жизни. И поэтому мир был несправедлив.
* * *В это холодное предноябрьское утро Петя опаздывал со стремительно увеличивающимся отрывом, и решил немного сократить путь по свежеперекопанному участку дороги на подходе к метро. Прыгая по ребристым следам бульдозерных колес, глубоко впечатанным в глинистую землю и уже схваченным ранним ледком, спотыкаясь о рассыпанные повсюду булыжники, он прошмыгнул под ковшом экскаватора, чуть не угодив при этом в наполовину забитый мусором канализационный люк, перешагнул через забрызганную грязью красную оградительную ленточку и зашагал дальше мимо ярких киосков «Кодака», сопровождаемый хриплыми проклятиями строителей за спиной.
На пятачке у входа в метро старушки в потертых пальто мышиного и болотного цвета торговали с рук зелеными зимними яблоками. Грузные тетки в несвежих белых фартуках продавали с лотков мерзлые калачи. Мужики в кожаных куртках и вычурных кроссовках курили у фанерных щитов с разложенными на них видеокассетами, книгами в ярких глянцевых обложках и женщинами различной степени раздетости, распластанными на болезненно-серой комковатой бумаге еженедельников. За тугими алюминиево-стеклянными дверями входного вестибюля несколько человек, прислонившись к металлическим поручням вдоль затоптанной грязью лестницы, раздавали бесплатные газеты и объявления. Руки с зажатыми в них буклетами, протянутые в безразличном, но таящем немую просьбу жесте, всегда вызывали в Пете ассоциацию с нищими, просящими подаяния, только здесь было все наоборот: здесь просили взять. Со временем Петя научился не чувствовать непонятной вины по отношению к этим молчаливым людям, если не брал у них ничего.
Он прошел мимо руки с картой метро, мимо руки с пестрой газетой бесплатных объявлений, мимо руки со сборником кроссвордов, и мимо последней руки с небольшим синим листком для заметок, покрытым черными буквами. В последний момент что-то дернуло его задержаться на мгновение, и Петя поднял глаза на державшего листок человека. Это был молодой, лет двадцати на вид парень со впалыми небритыми щеками, одетый в расстегнутое черное пальто кошмарной длины, из-под которого выглядывал зеленый свитер грубой вязки с растянутой едва ли не до пупка горловиной. В отличие от других, парень не имел при себе клеенчатой сумки с запасом полиграфической продукции. Все, что у него было — один квадратик плотной синей бумаги в руке. Увидев, что Петя задержался, парень изобразил на лице оживление и с готовностью сунул ему листок. Пожав плечами, Петя взял его, не глядя сунул в карман своей куртки и быстро пошел к входным турникетам. Выстояв небольшую очередь, он встал на один из двух спускающихся эскалаторов и нетерпеливо поскакал вниз по движущимся ступеням, рискуя споткнуться и произвести эффект домино на всех, кто находился ниже. Где-то в середине пути он вдруг заметил, что все тот же парень спускается на соседнем эскалаторе, отделенный от Пети частоколом медленно проплывающих вверх цилиндрических светильников. На Петю он не смотрел и вскоре отстал, видимо из-за того, что спускаться в длинном пальто было труднее. Наконец эскалатор кончился, и Петя поспешно выбежал на станцию, так как впереди уже послышался вой прибывающего поезда и теплая волна сжатого воздуха обдала лицо.
