Рэмси Кэмпбелл - Новый круг Лавкрафта
Ностальгия по чистому и счастливому прошлому и ослабление родительского надзора сказались в том, что, будучи подростком, он пристрастился к длинным прогулкам в холмах за Аркхэмом — среди сосен, кленов и берез, по берегам иссекающих местность ущелий. Тогда — да и теперь — места в верхнем течении реки Мискатоник едва ли были заселены. Именно во время таких прогулок по лесу Энейбла охватывало запоминающееся и острое ощущение — то ли предчувствие, то ли ранящее ожидание чего-то близящегося и непомерно огромного. На закате он любил смотреть на золотящиеся в свете уходящего солнца крыши домов — и так отдавался полностью во власть этого нездешнего чувства.
Той весной Энейбл повел меня на свое излюбленное место — оттуда он более всего любил наблюдать игру закатных отблесков на крышах Аркхэма. Место звалось Уступ Дьявола и представляло собой скалистый островок над одним из дальних холмов (в самом конце длинной полосы находящейся в общественном пользовании земли), на который едва ли можно было забраться со стороны Аркхэма — настолько густо там росли деревья. Посмотрев на меня и оценив мои скудные способности к скалолазанью, Энейбл смилостивился и предложил сесть на автобус в сторону Болтона. Он в теплое время года весьма подходящим образом останавливался на дорогах близ популярных местечек для пикника у западного склона холма. Склон с той стороны был очень пологим. А от поляны, где все располагались для отдыха, до Уступа Дьявола рукой подать — всего-то полмили по удобной выбитой тропе.
Уступ и впрямь оказался природной достопримечательностью, и к тому же с него открывался удивительный вид. Каменная площадка оказалась на удивление ровной и длинной, а на ней — неприятно симметричным образом — лежали огромные валуны. По мне, никакой ледник не смог бы оставить столь очевидный для человеческого глаза рисунок… На исхлестанных непогодой камнях проступали древние идеограммы, едва видные сейчас. Индейцы, подумал я, исчезнувшие ныне племена обитателей здешних мест. Конечно, этнографы без умолку болтали о рисунках, приписывая им чуть ли не магические свойства. Так мне сказал Энейбл, однако кто сейчас мог сказать что-либо наверняка, глядя на эти практически стертые ветром и дождем линии? Впрочем, специалисты утверждали, что подобные наскальные изображения можно увидеть в далеких горных районах Вермонта и Мейна, а также в покидаемой жителями холмистой окрестности Данвича.
По окончании курса в июне наша дружба настолько окрепла, что Энейбл решился мне предложить разделить стол и жилище после перехода на второй курс.
— Винзор, я ведь заметил, — осторожно начал он нашу беседу (а сидели мы, как сейчас помню, в Крысятнике, то бишь столовой для младших, и сидели над кофе, который друг мой предпочитал очень и очень сладким), — ты человек весьма… чувствительный. Понимающий. Способный на глубокую привязанность. До поступления в колледж я жил с матушкой и весьма дряхлой бабушкой, и у меня не так-то уж и много было возможностей проявить себя. И я решительно не хочу оставаться дальше дома — и также не желаю селиться в мерзостном общежитии со всей этой толпой недоумков. Так что я ищу кого-нибудь — прямо скажем, финансовые резоны тут главенствуют, — чтобы снять пополам какую-нибудь квартиру.
Видишь ли, я нахожусь на пороге… мнэ… впрочем… одним словом, я вполне могу совершить… прорыв. Да, прорыв. Но какой, куда — пока об этом ни слова. Я не смогу ни рассказать, ни объяснить тебе суть дела. Скажем так, это связано с тем самым чувством напряженного, зовущего пуститься в приключения ожидания, что я неизменно испытываю, созерцая прекрасные пейзажи: старинные сады, гавани, георгианские шпили, на которых сверкают золоченые флюгеры…
Большие карие глаза его вспыхнули, словно он смотрел на купол работы Чарльза Булфинча, а не на уродливую стену студенческой столовки.
— Просто мне кажется, что мои разыскания настолько поглотили меня, что я вот-вот утрачу чувство реальности. Совершу что-либо решительно подобающее. И потому я особенно нуждаюсь в друге, который находился бы поблизости и чьему суждению я мог бы доверять… Одним словом, мне нужен приятель, способный удержать меня от опрометчивых действий.
В целом его предложение мне даже польстило, а вот последние загадочные намеки изрядно напугали. Мое беспокойство, видно, отразилось на моем лице, и потому Энейбл резко переменил тему разговора, вернувшись к изначальному предмету обсуждения:
— Я тут нашел весьма приличную квартирку — меблированные комнаты на Хейл-стрит, 973, рядом с конечной остановкой трамвая на северной окраине. От кампуса, конечно, далековато, но трамвайная остановка всего в двух кварталах от дома. Я туда уже наведался — по объявлению в «Эдвер-тайзере». Хозяйка, леди Делизио, предоставляет полный пансион. Так что, если желаешь, можно прямо сейчас пойти и все осмотреть.
Надо сказать, предложение Энейбла не на шутку заинтриговало меня — судите сами, как я мог упустить такую замечательную возможность укрепить нашу дружбу! Позабыв про странные намеки, я немедленно дал мое согласие. Мы допили кофе и отправились к трамвайной остановке напротив Мискатоник-холла.
Здание по адресу Хейл-стрит, 973 казалось маленьким, обшитым изрядно обветшавшей доской особняком восемнадцатого века, и хотя выглядел он потрепанным жизнью, сохранил большую толику очарования старины. Меня весьма впечатлило, что дом стоял на самой окраине города — сразу за небольшим задним двором начинались унылые болота.
«Квартира наверху» — две спальни, разделенные общей гостиной — оказалась весьма аскетично и скудно обставленной, но вполне чистой. Из окон открывался вид на акры и акры болотистых земель и заросшие лесом холмы, ныне нарядные из-за распустившихся зеленых листьев, — и на Уступ Дьявола, едва видный серый выступ над горизонтом, на который Энейбл не преминул показать.
Миссис Делизио запросила более чем умеренную арендную плату, и мы тут же подписали договор о съеме сроком на год. Хозяйка, пожилая вдова, осталась очень довольна тем, что заполучила двух приличных юношей в жильцы. Энейбл предупредил, что желает въехать в квартиру уже летом и согласен платить арендную плату в полном объеме сам, пока осенью я не присоединюсь к нему. Он также сказал, что матушка его наверняка воспротивится подобному плану, но помешать уже не сможет. Она и прежде всегда уступала, завидев, что сын уперся намертво — естественно, в пределах разумного. А кроме того, он недавно нанялся в книжную лавку помощником хозяина — проштамповывать и надписывать конверты и заниматься прочей необременительной ерундой, и ожидал, что новые расходы практически полностью покроются из летнего жалованья.
IIIЯ перевез скудные свои пожитки в нашу новую квартиру на Хейл-стрит и помог с переездом Энейблу, а затем сел на поезд до Бостона, вовсе не ожидая вернуться в Аркхэм ранее сентября. Некоторое время мне пришлось провести в фамильном особняке на узкой, мощенной булыжником Экорн-стрит, а потом я к несказанной своей радости присоединился к остальному семейству в нашем загородном доме в Вест-Чопе, что на острове Марта’с Виньярд, кое уже перебралось туда на летние месяцы. Учебный год в Мискатонике выдался нелегким, и я, признаться, с удовольствием предвкушал целые месяцы праздности: парусные регаты, теннис и солнечные ванны — так я видел свой отдых. Ну а чтобы не предаваться нечегонеделанью совершенно, подыскал необременительную работу для Исторического общества графства Дьюкс — волонтерам вроде меня поручалось проводить экскурсии в «Читальной комнате» достопочтенного Ричада С. Нортона. Клавесинная фабрика моего отца в Кембридже процветала, и батюшка теперь мог провести все лето с нами — о, как мы все обрадовались! — препоручив все хлопоты младшим партнерам.
И, устроив дела таким приятным образом, я погрузился в веселую круговерть летних развлечений: днем мы занимались спортом на свежем воздухе (ну и иногда я выходил на работу в музей), а вечерами отправлялся на балы и танцы (в особенности привлекали меня еженедельные выходы в казино). Время от времени я отсылал Энейблу исполненные добродушного юмора открытки, приглашая его приехать к нам с дружеским визитом. В конце концов, с нарастающим изумлением и даже недовольством подумывал я, какой смысл все лето торчать в тесной квартирке, выходя из нее лишь в университетскую библиотеку для штудирования книжек по эзотерике да в книжную лавку клеить конверты — ну и, конечно, бродить за городом по болотам. Разве так молодой человек должен проводить летние каникулы? Перемена обстановки и немного развлечений пошли бы на пользу моему мрачному другу-затворнику.
Однако на мои послания из аркадской идиллии воспоследовал ответ, в полной мере свидетельствующий, насколько Энейбл к тому времени погрузился в исторические разыскания, и ранее столь его привлекавшие. (Меня безмерно подивила цифра «1728» в начале письма, но затем я догадался, что Энейбл, живший прошлым, по случайности датировал свою корреспонденцию двумястами годами ранее, чем нужно). Вот полный текст его письма:
