Сергей Лукьяненко - Остров Русь (сборник)
«Как так, — подумал я, — такого писателя не было. Он сам — персонаж Конан Дойла…» И тут же понял: в рассказах-то именно Ватсон писал о Холмсе.
Вернулась горничная с дымящейся чашкой на подносе. По комнате разнесся сладостный аромат. У меня потекли слюнки. Джессика, оторвавшись от книги лишь за тем, чтобы ее поблагодарить, принялась читать дальше, прихлебывая из чашки.
Я понял, что если сейчас не поем шоколада, я свихнусь. Тут в союз вошли и мои мушиные инстинкты, и мой человеческий вкус. Очень кстати Джессика, перевертывая страницу, поставила чашку на столик. Видимо, как раз сейчас сюжет книжки развертывался особенно лихо, потому что читала она, напряженно двигая губами, с широко раскрытыми от волнения глазами… а забытая чашка стояла на столике.
Я метнулся к ней, приземлился лапками на теплую мягкую маслянистую поверхность, торопливо сунул в нее хоботок и, кряхтя и причмокивая, с неописуемым наслаждением принялся всасывать в себя шоколад. Обе мои сущности — мушиная и человеческая — сошлись в едином блаженстве. Я сладострастно закатил глаза.
И опять же зря. Внезапно свет над моей головой померк, и инфракрасным зрением я рассмотрел фаланги пальцев прикрывшей чашку руки.
— Ах, гадкое насекомое, — услышал я приглушенный голос Джессики над своей головой. — Ешь, ешь! Все равно после твоих грязных прикосновений человек к этой пище уже не притронется.
Видимо, в свободную руку она взяла колокольчик: раздался звонок.
Я замер, дрожа от страха.
— Сэнди, я поймала муху! — заявила Джессика. — Вот, возьми. Только осторожно, не выпусти.
Чашка колыхнулась, рука над моей головой поползла и заменилась другой, коричневой, причем проделано это было так осторожно, что щелки для моего спасения не приоткрылось.
— Вот и отлично, — заявила горничная. — Я вынесу ее на задний двор, а там и прихлопну.
Обливаясь слезами жалости к себе, я судорожно, с еще большим остервенением, продолжил пожирание шоколада. В последние мгновения жизни я хотел взять от нее все.
— Что ты, Сэнди! — воскликнула Джессика. — Зачем лишать жизни божью тварь?
— Мухи — надоедливые, никчемные и даже вредные создания, — отрезала черствосердечная Сэнди.
— Но от того, что убьешь одну, род их не переведется. Так стоит ли пачкать свои руки, а главное — душу? — задала риторический вопрос добродетельная девушка.
— Ну как прикажете, мисс, как прикажете, — согласилась (как я позже удостоверился — притворно) негритянка, и по колебанию чашки я понял, что меня понесли. Обрадовавшись скорому освобождению, я принялся еще интенсивнее пожирать шоколад, надеясь наесться впрок.
Вдруг между пальцами руки горничной появилась маленькая щелка, а в нее просунулись два пальца другой руки и ухватили меня за крылышко.
— «Божья тварь…» — передразнила хозяйку Сэнди, поднося меня к выпуклым черным глазам. — Еще ничья душа, я думаю, не отправилась в ад лишь за то, что ее хозяин прихлопнул муху. — С этими словами горничная, продолжая держать меня за крылышко, наклонилась, стащила с ноги тапок, положила руку со мной на подоконник, размахнулась тапком и, быстро отдернув пальцы, ударила.
Тапок стремительно приближался ко мне. Но, к моему счастью, горничная, по-видимому, была чуть подслеповата, и только самый краешек убийственного инструмента грозил меня накрыть.
Я сумел выскользнуть из-под него, использовав совсем не мушиный прием: я всем телом перекатился в сторону.
Подошва ударила о подоконник, но я уже вскочил на ноги, отряхнул крылья и взмыл к потолку кухни (как оказалось, мы находились именно там).
— Ах, проклятая! — вскричала горничная и принялась за мной гоняться.
Я припомнил, как сам когда-то бил мух (о, жестокий!), а иногда еще и засасывал их в пылесос (о, увы мне, увы!..) и понял: главное — не садиться на какую-нибудь поверхность. Минут пять я кружил по кухне, увертываясь от ударов тапка, пока не заметил замочную скважину в двери и не ринулся к ней сломя голову. Через мгновение я уже несся под потолком коридора, а еще через мгновение протискивался в щель между плохо прикрытыми рамами окна на улицу.
Я оказался на заднем дворе. Ночевать, видно, придется на улице. Ну хоть не голодным. Хотя шоколад шоколадом, а я бы не отказался от чего-нибудь более существенного. (Надо же, стоило смертельной опасности отступить, как вновь мысли переключились на еду!)
Тут очень кстати я почувствовал вкусный запах и направился в его направлении. Запах шел из двери кладовой, которая находилась в правом крыле дома. Дверь была полуоткрыта. На мешках, в которых, судя по запаху, хранили изюм, лежал явно подвыпивший человек в белом поварском колпаке, с зажатой в зубах тлеющей сигарой. Повар похрапывал.
Я принялся скрупулезно осматривать помещение. О радость! О счастье! Из-под потолка кладовки свисали окорока и колбасы. По углам громоздились бочонки меда; того слоя, который покрывал их наружные стенки, с лихвой хватило бы на сотню мушиных жизней. Тут и там стояли ящики и корзины с укутанными в солому фруктами и овощами. Ну что еще нужно для счастья?
Я принялся жадно уплетать лакомства, перелетая от одного к другому. И вдруг я почувствовал странный, совсем не аппетитный запах… Дым! Пахнет пожаром!
Я сразу понял, откуда доносится этот запах. Сигара выпала изо рта повара и лежала теперь в ящике с морковью. Тонкая березовая соломка уже не тлела, а горела вовсю. Я живо представил, чем это грозит. Еще минут десять — пятнадцать, и кладовая будет полыхать, как домна, а вскоре огонь перекинется и на весь дом.
Людей жалко вообще, а особенно — людей хороших. Я вспомнил добродушную и милую Джессику. Я должен спасти ее!
Подлетев к повару, я принялся ползать по его лицу, чтобы разбудить его. Но тот даже не шевельнулся. Пьян он был, по-видимому, мертвецки.
Пламя уже лизало соседние ящики. Как мог быстро помчался я к двери. Вынырнув на улицу, стал тыкаться от окна к окну в поисках подходящей лазейки. Наконец нашел то самое окно, через которое влез в комнату Джессики в прошлый раз, и протиснулся в ту же щель.
Если на улице царил полумрак, то тут была полная темнота. Но я-то как-никак муха, и я умею видеть в темноте. Правда, все предметы при этом приобретают странный зеленоватый фосфоресцирующий оттенок.
Я подлетел к постели Джессики, приземлился ей на кончик носа, пробежал по переносице, соскочил на правое веко и стал, вороша ресницы, ползать туда-обратно.
Веко несколько раз дернулось, и тут я угловым зрением уловил, как что-то массивное угрожающе мчится на меня сбоку. Я перепрыгнул на подушку, и ладонь Джессики не задела меня, лишь ударив ее саму по щеке.
Что-то пробормотав, девушка перевернулась на бок. Внутренним взором я видел полыхающую кладовую. Нельзя терять ни минуты. Взяв круто вверх, я вознесся к потолку, а затем спикировал на лицо девушки. Приземлившись лапками на ее верхнюю губу, я, понимая, сколь рискованно для меня это действие, решительным шагом направился ей прямо в левую ноздрю.
Страшным напором воздуха меня вынесло обратно наружу. Джессика чихнула! А чихнув, села на постели. В восторге я, жужжа что было мочи, принялся метаться вокруг нее.
— Гадкое, гадкое насекомое, — пробормотала девушка, потирая нос ладонью. Затем потянулась к столику, взяла с него колокольчик и позвонила.
Из смежной комнаты появилась Сэнди в длиннющей ночной рубашке, чепчике и со свечой в руках.
— Ты была права, — к моему прискорбию, заявила ей Джессика. — Мух нужно истреблять. Эта наглая негодница совершенно не дает мне спать!
После таких слов горничная поднесла свечу к жерлу газового рожка и открыла его на полную мощность. В комнате стало почти светло, и, размахивая снятым с вешалки полотенцем, негритянка принялась охотиться за мной. Убедившись в тщетности ее попыток, присоединилась к ней и Джессика.
Я несколько раз присаживался на дверь комнаты, как бы давая им понять, что из комнаты нужно выйти, но никакого результата, кроме риска быть прихлопнутым, не добился.
— Мисс Джессика, — запыхавшись и сев на край постели, заявила горничная, — или мухи поумнели, или это — та самая муха, которая вечером морочила мне голову на кухне… Давайте просто выгоним ее в коридор?
Джессика согласно кивнула и открыла дверь. И тут же в комнату ворвался едкий запах дыма.
— Боже милостивый, что это?! — вскричала Сэнди и кинулась в коридор. И тут же оттуда раздался ее вопль: — Пожар! Пожар! Сэр Чарлз, горит кладовая!
Послышался топот множества ног — это хозяева и слуги принялись за борьбу с огнем. А я, обессиленный, рухнул на подоконник и сразу же уснул в явно несвойственной для мухи позе — на боку, подмяв под себя одно крыло…
Меня разбудили голоса. Надо мной, внимательно меня разглядывая, склонились два лица: белоснежное — Джессики и глянцево-черное — Сэнди. За окном светало. Запах дыма в комнате почти рассеялся.
