Михаил Успенский - Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать
– Вот и Вавилон, – сказал богатырь. – А я–то думал…
Он взял зонтик–Симулякр и положил на песок. Меч–разумник сложился в прежнюю
палку, покрутился – и показал совсем в другую сторону.
– Не Вавилон, – сказал богатырь. – А я–то думал… Но дойти все–таки надо: верблюда, скажем, того… прикупить…
И пошел, невзирая на то что Симулякр, обернувшись посохом, стал путаться под ногами и всячески мешать.
– Такого уговору не было, чтобы пешком мучиться! – сказал Жихарь. – Вот добуду верблюда, тогда и пойдем в необходимую сторону.
…Город пропал в ту самую минуту, когда, казалось бы, должно было послышаться овечье блеяние и стражничья матерщина.
Про пустынные мороки богатырь слышал, но сам никогда не видел, оттого и поверил. Всякое чудится путнику в песках. Может он увидеть даже море с большими кораблями под высокими мачтами, может узреть древний храм с позолоченными куполами, даже родную деревню, случается, люди видят – да только потом грызут с досады песок.
Настоящий морок – это не какие–нибудь Мнимые Понарошки, которыми Жихарь пугал своего побратима Яр–Тура в предыдущем походе. В последующие дни мороки привязались к богатырю, как к родному человеку, и не оставляли его надолго.
Сперва он увидел, что из песка торчит человеческая голова – бритая, смуглая
и мычащая какую–то песню.
– Здорово, – сказал Жихарь. – Надолго обосновался?
Вместо ответа голова стала пухнуть, пухнуть, стала в три человеческих роста
величиной, обросла густой бородою и увенчалась нарядным дорогим шлемом.
Голова сделала губы дудкой и принялась с огромной силой дуть в сторону
богатыря.
– Заткни пасть, Мироедина! – рявкнул богатырь, с трудом удерживаясь на ногах. – Сейчас в ухо заеду!
Голова испугалась, послушалась, как бы покрылась инеем и льдом, потом еще шире разинула пасть. Из пасти по ледяному языку поехали хохочущие ребятишки. Несмотря на жару, одеты они были по–зимнему. Доезжали до песка и пропадали.
– Привидится же такое! – сказал Жихарь, хотя все еще было впереди.
И точно – впереди кто–то двигался. Богатырь прищурился, напрягая правый глаз, и узнал зверя камелеопарда, сиречь жирафа. Такого он видел в зверинце при дворе то ли Нахир–шаха, то ли Елдым–хана. Только там жираф мирно пасея на лужайке, объедая с деревьев самые верхние листья, а тут бежал рысцой и при этом горел – с длинной пятнистой шеи срывались языки пламени.
Следом за жнрафом шел мужик, долговязый и с круглыми от удивления глазами. Усы у мужика загибались вверх красивыми колечками. Впереди себя мужик вел на цепочке громадного морского рака. Богатырь давно мечтал завести у себя на лице подобные усы, поэтому он побежал к мужику за советом. Но мужик давать совета не стал и сгинул вместе с жирафом и раком.
Потом еще много кто попадался Жихарю на пути. Не все мороки пропадали сразу
– иного можно было даже тряхнуть за грудки, но толку от этого все равно не было. Встречались в песках и кости – совсем настоящие. Много тут народу загинуло и скотины загубило.
Возле высохшего колодца богатырь чуть не споткнулся об ящик. Ящик был глухой, с редкими дырочками. В ящике кто–то жалобно блеял.
– Барашек! – умилился Жихарь и хотел было освободить пленника, но ящик тоже
оказался мороком.
Чтобы окончательно не спятить от бешеного солнца, богатырь стал вспоминать наставления Беломора.
Во Времени Оном, учил старик, может быть всякое. Там и время идет по–другому: год за три. И обычному человеку задерживаться здесь никак не надо. И называть себя следует чужим именем. А вот проявлять себя как раз ничем не следует – прославишься каким–нибудь подвигом, вот Время Оно тебя к себе и прикует навечно, станешь древним героем и домой никогда уже не воротишься.
«Как же мне тогда, дедушка, Вавилонскую башню–то порушить? – спрашивал Жихарь. – Это ведь, сам понимаешь, подвиг, а не что–нибудь там!»
«Не знаю, – честно признавался Беломор. – Постарайся как–нибудь незаметно это сделать. Чтобы она сама, к примеру, рухнула…»
Но до Вавилона еще следовало добраться. Незримый преследователь тоже не уставал, хотя явно и не показывался.
В какой–то миг среди прочих призрачных видений Жихарь узрел и родной Столенград во всех подробностях. Княжна Карина стояла на крепостной стене и командовала дружиной, отбивавшей натиск кривлян. Кривляне на стену лезли неохотно. Богатырь Невзор почему–то был не в первых рядах защитников, а сидел у себя же в кабаке и за свой же счет угощался!
Припасы в мешке подошли к концу. Пустыне же никакого конца не было. Может, его не будет и до края света…
Неделю Жихарь шел или три – он сам не знал и не считал. И когда в очередную
ночь увидел вдалеке огонь, то по привычке принял его за морок и только
потом сообразил, что ночью мороки не ходят. Значит, огонь настоящий и
разожгли его люди. Богатырь встал, напился воды и стал потихоньку
подбираться к далекому огоньку.
Пустыня и вправду кончилась. Полный месяц осветил высохшее русло реки. Даже
кусты кое–какие торчали по берегам. И высохло русло сравнительно недавно,
почва была еще влажной. До костра было рукой подать.
«Не перепугать бы людей сдуру», – подумал богатырь, но тут его кто–то крепко обхватил сзади за плечи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Дом – не тележка у дядюшки Якова!
Николай НекрасовВсякий дружинник знает, что состязаться в борьбе лучше всего со своим же братом–дружинником. Сегодня твоя возьмет, завтра – его, и никому не обидно.
А вот связываться с кузнецом, к примеру, уже куда накладнее. Потому что сила бывает разная. И та, что нажита в непрестанных воинских упражнениях и укреплена в многочисленных походах, может уступить той, которая накопилась у наковальни. Можно, конечно, одолеть и кузнеца, если помнить, что у него левая рука куда слабее правой. Вот под нее и следует работать.
Хуже всего обстоит дело с землепашцами, поскольку их сила исходит непосредственно из матушки сырой земли. Лядащий на вид мужичонко, бывало, повергал на землю опытнейших бойцов. Поэтому лучше сделать вид, что невместно дружиннику бороться с мужиком, – тогда хоть не опозоришься. Не всегда поможет против силы бойцовская ухватка.
…Сила, с которой столкнулся Жихарь на долгожданном краю пустыни, была как
раз такая – мужицкая, земляная, цепкая, ухватистая, неистощимая. Еле
видимый в тусклом свете тонкого месяца противник сопел, приговаривал что–то
непонятное, силился повалить богатыря на песок.
Поначалу–то, захваченный сзади, Жихарь собирался перекинуть напавшего вперед и грохнуть оземь – пусть–де его собственным весом пристукнет. Не вышло. Вот они и топтались туда–сюда, ломая друг другу плечи.
– Чего тебе надо–то, человече? – время от времени спрашивал богатырь, но противник, видно, не понимал его и все бормотал по–своему.
«Если до зари с ним не управлюсь – задавит он меня», – решил Жихарь, собрал
все как есть силы, извернулся, ухватил противоборца за мощную ляжку и
дернул изо всех сил. В дружине этот прием назывался «корчевание дубовное».
Противник рухнул наземь, увлекая за собой богатыря. Они катались по песку, и незнакомец все что–то говорил, говорил. Покуда богатырь не начал кое–что понимать. Это был язык царя Соломона.
– Не отпущу, покуда не благословишь! – вот что толковал незнакомец всю ноченьку.
– Будь ты неладен, блин поминальный! – воскликнул Жихарь. – Так бы сразу и сказал – благослови! Благословляю!
С этими словами облегчения он заехал незнакомцу в ухо.
Тот разжал смертельные объятия, откатился в сторону и встал на колени.
– И весь мой дом благослови, господин!
– Благословляю, – согласился Жихарь. – Жалко, что ли?
– Наречешь ли меня не Иаковом, но Израилем?
– Сколько угодно, – сказал Жихарь. – Только зачем драться–то?
– Буду ли побеждать человеков? – не унимался борец.
– Будешь, – вздохнул Жихарь. – Тебя еще малость поднатаскать – равного в мире не сыщешь, хоть по ярмаркам бороться води. Ты с ума сошел, Яков, или как тебя там? Ведь я тебе, дураку, ногу мог из сустава напрочь выдрать – ты хоть это понимаешь?
– Скажи мне, кто ты, господин?
– Сперва давит, потом имя спрашивает, – проворчал Жихарь. Тут он вспомнил, что имени здесь называть не следует.
– Я… – сказал он, – ну… словом, кто есть, тот и есть. Тебе не надо знать.
– Я понял, господин! – в великой радости воскликнул Иаков–Израиль. – Ты – Сущий еси?
– Аз есмь маленько! – важно подтвердил богатырь. – Я не только сущий, правда, я еще и едящий, и пьющий – если поднесут в меру.
