Уильям Нолан - Детские игры
Этот год был долгим и унылым, и мужчины томились от скуки. Они схватили меня и силой напоили водкой до того состояния, когда я уже не соображал, что делаю и говорю. Когда они разделались со мной, я смог прийти домой только после того, как меня жестоко вырвало. Мама обняла меня и расплакалась. Лишь на следующий день я был в состоянии отправиться на ферму. Задыхаясь, я вбежал по лестнице из красного дерева и без стука открыл тяжелые двери. Ведьма стояла посередине комнаты в своем пурпурной платье, обнимая отчаянно рыдавшую Александру. За одну ночь комната полностью изменилась… Скелет полковника Лондермейна исчез, книги заполнили полки в углу, где раньше была лаборатория. Все опутала паутина, битое стекло лежало на полу, дюймовой толщины пыль покрывала ее рабочий стол. Нигде не было видно ни Таммуза, ни Аштарота с Орусом, ни олененка. Четыре птицы летали вокруг нее, задевая своими крыльями.
Она не смотрела на меня и даже не замечала. Обнимая Александру, она повела ее в гостиную, где висел портрет. Птицы, кружась, летели за ними. Александра перестала плакать. Ее лицо было строгим и бледным, и если даже она видела, как я тащусь за ними, то не подавала виду. Когда ведьма остановилась перед портретом, покрывало упало. Она подняла руки; все окутал дым; запах серы был невыносим. Когда дым рассеялся, Александра исчезла. Портрет остался, но на безымянном пальце левой руки уже не было кольца. Ведьма протянула руку, покрывало поднялось и накрыло портрет. Затем она пошла, окруженная птицами, в свою комнату, и я плелся за нею, испуганный, как никогда в жизни.
Она долго стояла, не двигаясь, в центре комнаты. Наконец, она обернулась и заговорила:
— Ну, мальчик, где же кольцо?
— Они забрали его.
— Они заставили тебя пить, не так ли?
— Да.
— Я боялась, что это случится, когда отдавала кольцо Александре. Но это не важно… Я устала… — Она провела ладонью по лбу.
— Я… я все рассказал им?
— Да, все.
— Я… я не знал.
— Я знаю, что ты не знал, мальчик.
— Вы теперь ненавидите меня?
— Нет, мальчик, у меня нет к тебе ненависти.
— Теперь вам придется уйти?
— Да.
Я опустил голову:
— Я так виноват…
Она слабо улыбнулась.
— Песок времени… Города рушатся и поднимаются, и снова рушатся, и дыхание умирает и появляется снова…
Птицы бешено кружились вокруг ее головы, дергая за волосы, крича ей в уши. Снизу доносился громкий стук, а затем треск досок, срываемых с окон.
— Иди, мальчик, — сказала она. Я остолбенел и не мог двигаться.
— ИДИ! — закричала она и сильным пинком вытолкнула меня из комнаты. Они ждали меня у дверей погреба и схватили, когда я появился. Я стоял там и видел, как они выводили ее. Но это уже была не моя ведьма. Это было их представление о ведьме, тысячелетнем всклокоченном создании в черном тряпье, с длинными прядями седых волос, крючковатым носом и четырьмя черными волосинами, торчащими из бородавки. Четыре птицы, вылетевшие за ней, внезапно стали подниматься, все выше и выше, прямо к солнцу, и растаяли в его раскаленном сиянии.
Двое мужчин крепко держали ее, хотя она стояла очень спокойно, не сопротивляясь, тогда как другие обыскивали дом, ничего не находя. Когда они стали спускаться в подвал, я вспомнил, — и по отблеску прежнего огня, промелькнувшему в глазах ведьмы, понял, что она вспомнила тоже. О Бедной Маленькой Субботе забыли! Она выбиралась наружу, неуклюже шлепая по ступенькам подвала, выпятив свои замшевые губы над гигантскими зубами, с ужасом в выпученных глазах. Когда она увидела ведьму, свою госпожу и хозяйку, в руках двух грязных, грубых мужчин, она пронзительно закричала и набросилась на них, стала дико кусать и лягаться с тем жутким, душераздирающим воем, на который способны только верблюды. Один из мужчин упал на землю, схватившись за ногу, хрустнувшую от удара Субботы. Второй в страхе удрал, оставив ведьму на веранде. Она стояла, держась за лозу глицинии, обвивавшей колонну. Суббота вскарабкалась на веранду и опустилась на колени, подставив спину своей хозяйке. Продолжая кричать, ударяя коленом о колено, она понеслась так, что земля задрожала от ее ног. Как камни, упали с неба четыре птицы и полетели за ними.
Я прыгал, кричал и махал руками, пока Суббота, ведьма и птицы не исчезли в туче пыли и пока мужчина со сломанной ногой стонал рядом со мной на земле.
Мартин Рикетс
Предатель
Когда я приехал в Брэндон-хауз, у меня возникло ощущение, будто это тюрьма. Высокий металлический забор с пиками наверху перегораживал длинную дорожку, по которой к парадному входу подъезжали машины. Окна здания были закрыты тяжелыми деревянным ставнями, а весь облик дома производил впечатление подчеркнутой изолированности, глухой отчужденности от окружающей жизни. Да и погода в то утро, когда я туда приехал, также подчеркивала мрачность этой замкнутой обители: холодный липкий туман обволакивал высокие каменные стены и росшие аккуратными рядами раскидистые деревья.
Сначала я почувствовал густой запах сырости. Он исходил от почвы, раскисшей от непрекращающихся дождей, от деревьев и кустов и даже от мрачного особняка, в котором мне предстояло жить и работать. Правда, я не исключал, что все дело было не столько в характере окружающей обстановки, проще говоря — в погоде, сколько в моем собственном настроении. Что и говорить, я без особой радости покидал насиженные места и ехал в эту глушь, но слишком уж заманчивым показалось мне тогда это объявление.
Лорд Брэндон принял меня вполне радушно. Очутившись в его уютном, озаренном пламенем камина кабинете, я немного приободрился. Мой работодатель оказался человеком плотного телосложения, с добрыми глазами и живыми манерами. При виде его едва ли у кого-то могло сложиться впечатление, что этот человек является отцом довольно большого и, по правде сказать, весьма странного семейства. (Впрочем, я слишком забегаю вперед, ибо в тот момент у меня еще не было никаких оснований считать это семейство странным.) В общем, он обошелся со мной скорее как с заезжим дальним родственником, нежели с воспитателем его подрастающих отпрысков.
В мои обязанности входило обучение детей английскому языку и основам математики. Когда же я заметил лорду, что ребятишкам полезно было бы получить подготовку также и по другим дисциплинам, он удивленно вскинул брови.
— А разве я не сказал вам? Ну, конечно же, у вас будет коллега. Так сказать, напарник. Я сразу подумал, что одному вам будет трудновато. Он приехал вчера вечером и уже с сегодняшнего утра приступил к работе. Сейчас он с детьми, я познакомлю вас попозже.
Я улыбнулся — мое настроение явно шло на поправку, чему в немалой степени способствовал превосходный коньяк, которым угостил меня лорд и который оказался как нельзя более кстати в это промозглое сырое утро.
Мы сидели и болтали о всяких пустяках, когда дверь отворилась и в кабинет вошел мой будущий коллега.
Джон Грейдон был высокий молодой человек, с темными волосами и свисающими книзу длинными усами, призванными, казалось, скрадывать лукавую улыбку, ни на секунду не сходившую с его энергичного лица.
— Рад познакомиться с вами, мистер Райан, — сердечно проговорил он.
— Нет-нет, — запротестовал я, — раз уж нам предстоит вместе работать, давайте без лишних формальностей; Меня зовут Дэвид.
Он улыбнулся, кивнул и посмотрел на лорда Брэндона, который разглядывал нас с выражением некоторого отстраненного любопытства на лице. Наконец он подошел и опустил мне на плечо руку.
— Пойдемте, Дэвид. Теперь вы познакомились со своим коллегой, и, думаю, самое время представить вам детей, после чего вы можете приступить к исполнению своих служебных обязанностей.
Я вышел вслед за ним в холл, и мы стали подниматься по широкой лестнице.
Вид детской буквально поразил меня. Комната, хотя и довольно большая, оказалась темным, безрадостным местом; вместо ярких веселых картинок, которыми обычно оклеивают подобные помещения, в ней преобладали темно-коричневые тона. На стенах не было ни малейшего намека на какие-то рисунки или картины. Черные рамы узеньких окошек-бойниц усиливали впечатление угрожающей мрачности, а бордовые тяжелые шторы, свисавшие со стен, наводили на мысль о провинциальном музее.
Четверо детей — маленьких, забавных белокурых существ — полукругом сидели посередине комнаты. Лорд представил мне всех их одного за другим. Старший — Майкл — был десятилетним мальчиком с учтивыми манерами и интеллигентным лицом. У него, как и у его девятилетней сестры Сары, на лице красовалась широкая обезоруживающая улыбка. Девочка носила тоненькие хвостики-косички, а на ее розовых щеках сияли трогательные ямочки. Симпатичный Филипп явно стеснялся, тогда как самая младшая Джейн казалась разговорчивее и решительнее всех остальных детей. У ребятишек были темно-синие глаза, придававшие этой милой четверке неотразимое обаяние. Что и говорить, я сразу же влюбился в своих будущих воспитанников.
