Мария Вересень - Особо одаренная особа
— Неблагодарный, ты же мне до конца жизни должен, — прошипела я, делая страшные глаза, а демон в ответ только скалился.
Когда я пообещала пожаловаться директору, он показал мне раздвоенный язык.
— Очень, очень посредственный ответ, — расстроено проговорила Офелия Марковна, а когда я плюхнулась на свое место, берегиня Фанька с Лейиного курса шепнула мне:
— Там к директору твой дядька прибыл.
— Откуда ты знаешь?
— Я за журналом забегала.
Фанька была девчонка добрая и, считая себя внучкой Березины, с первых же дней стала относиться ко мне по-родственному, не участвуя в злых розыгрышах. Поэтому я сразу подняла руку, привлекая внимание Кощеихи, чтобы отпроситься, тем более что зачет уже был сдан. Она никого отпускать раньше времени не любила, однако смилостивилась, видимо решив, что лучше пусть я буду мешать другим учителям, чем вертеться и отвлекать учеников во время экзамена у нее.
— Идите уж, госпожа Верея.
Седой вовкулак с Алииного потока проводил меня завистливым взглядом; все мы сегодня здесь собравшиеся были двоечники и должники, которых директор наконец решил взять в ежовые рукавицы. Я вообще заметила в конце этого года нездоровый педагогический зуд у наставников.
Шмыгая туда-сюда по учебному крылу, я никак не могла набраться смелости, чтобы вломиться к Феофилакту Транквиллиновичу, но, заметив целеустремленно шагающего Велия в конце коридора, заметалась и, поняв, что выбор у меня невелик, осторожно постучала пальчиком в дверь и, скромно улыбаясь, как примерная ученица, спросила:
— Феофилакт Транквиллинович, к вам можно?
— Легка на помине, — буркнул директор. — Вот, полюбуйся, пропускает уроки.
Анчутка, вальяжно развалившийся нога на ногу в кресле напротив Феофилакта Транквиллиновича, развернулся и с улыбкой оглядел меня с ног до головы:
— Привет, двоечница. Чего в лес носа не кажешь?
Я обняла Анчутку и чмокнула его в нос.
— А кто меня обещал каждый день пороть?
— Некогда ей глупостями заниматься, у нее экзамен, — сказал директор.
— Да, ночь зубрю, утром сдаю, — со вздохом дополнила я.
— Учиться надо было вовремя, — проворчал директор.
— А вы нас сами отпустили, — напомнила я и прикусила язык, потому что наставник побагровел:
— Да, отпустил. И сам же пожалел об этом. Потому что не ожидал от вас такого… Такого невежества. — И он набросился на Анчутку: — А ты не улыбайся. Потворствуешь ее глупостям, а все могло закончиться далеко не так смешно.
Я втянула голову в плечи, не хватало только, чтобы из-за меня Древние переругались. Ладно если бы вместо директора был Карыч или Индрик, но перед Феофилактом Транквиллиновичем я робела.
— Ладно, не кипятись, — сказал, подняв лапы, старый черт и подмигнул мне: — А ты учись, от лишних знаний еще никто не умирал.
— Еще как умирали, — не смогла я сдержать свой язык. — Есть исторические примеры, могу привести.
— Вот, — развеселился Анчутка, — а ты говоришь, ничего не знает.
— Пороть ее надо! — не выдержал директор. — Чтобы не забивала голову непонятно чем.
— Ну вот, на вас не угодишь, — расстроилась я. — То учись, то не учись…
— Госпожа ученица! — Директор хлопнул ладонью по столу, а я вжалась в дверь:
— Можно идти?
— Идите, идите.
— Ну и я тогда откланяюсь. — Анчутка встал с кресла и, отвесив поклон, растворился в воздухе.
Меня сзади наподдало дверью, это вошел Велий:
— Феофилакт… э-э… — Он замер, глядя на тающий контур беса, на его лице отразилась досада. — Вот черт! Опоздал.
— Что-то случилось? — заинтересовался директор.
— Я слышал, что господин Анчутка был у вас, впрочем, нам все равно надо переговорить. Верелея, подожди за дверью.
— Как всегда, чуть что — за дверь, — пробурчала я.
— Да, — с нажимом сказал Феофилакт Транквиллинович, — и постарайтесь не подслушивать на этот раз, а то у вас стали появляться какие-то недостойные наклонности.
— Это у меня тяга к знаниям, — ворчала я, выходя за дверь. И ходила потом по коридору, клокоча как чайник, пока не дождалась Велия, чтобы на нем отыграться, благо около кабинета никого не было. Как только маг появился, я на него налетела, словно ураган.
— Эй, эй, ты чего?! — хохотал он, отбиваясь от града ударов и оскорблений, а я никак не могла уняться:
— Самодур, лицемер, преподаватель!
А он только похмыкивал, сграбастав меня в охапку, так что я не могла даже дернуться.
— Ну и что ты буянишь? — посмеивался он, пока я бессильно дергалась, как муха в паутине. — Я ей разрешение на прогулку в Заветный лес выпрашиваю, а она — поросенок неблагодарный.
— Да?! — замерла я. — И как? Разрешили?
— Почему нет? — удивился Велий. — Нервное расстройство от переутомления налицо.
— Сам ты нервный. — Я последний раз бухнула его в грудь. — А когда пойдем? И на сколько?
— Как все ученики, на выходные. Вот сдашь завтра генеалогию высших демонов, и вперед!
Я ойкнула, вспомнив про список в тысячу имен.
— Никаких «ой», ученица Верелея, если не сдашь — никакого леса. Так директор сказал. — Продолжая держать меня в руках, Велий уперся мне лбом в лоб.
Я обмякла и стала вспоминать что-то про конопляное семечко из книги сказок, специально для нерадивых учеников.
— Что задумалась? — напрягся маг.
— Ничего.
— Верелея, Феофилакт не шутит, если пообещал — пороть будет каждый день, это тебе не Анчутка.
— Да правда ничего! Посмотри на меня, разве эти глаза могут лгать?
Маг застонал, но выпустил меня, потому что, ругаясь на ходу с овечкой и Гомункулом, к нам направлялся Рогач.
— А я говорю, простыней выдано двадцать девять штук, да? — заорал он.
— Двадцать семь, — возражала овечка.
— Что я, дурной, простыни на портянки рвать? — оправдывался Гомункул. — Их кудрявая съела.
Вырваться на свободу из школьных стен оказалось великим счастьем; только в лесу, вдохнув полной грудью терпкий весенний воздух, я поняла, как одурела за прошедшие три недели от учительских истязаний. Велий шел с улыбкой, поглядывая на мои козьи скачки. Он уже держал в обеих руках по букетику цветов для Горгонии и Березины. Помня, что Коровья Смерть предпочитает цветочкам кусок свежей говядины, мы взяли скатерть-самобранку. Стоило нам переступить границу Заветного леса, как затрещали кусты и страшный бас заревел:
— Берегись, подлый враг, заломаю!
Но засаду Топтыгина испортил Васька, с визгом подмявший пару елей и бросившийся нас вылизывать. Юный медведь вылез из кустов, проклиная василиска, но обормоту Ваське укоры мелкой живности были неинтересны, он топотал вокруг меня ножищами и норовил так меня поддеть носом, чтобы я взлетела к самым облакам, а потом поймать за шиворот, считая визг хозяйки признаком хорошего настроения.
— А ты, значит, Велий, — пробурчал, переминаясь с лапы на лапу, Топтыжка, не зная, как относиться к магу. Протягивать ему когтистую лапу медведь не решался, а обниматься по-родственному вроде как еще рано.
— А ты, значит, тот самый маленький миленький медвежонок, про которого мне Верелея рассказывала, — сказал Велий, наблюдая за моими полетами. Мосластый Топтыгин был на целую голову выше его, хотя мне сверху оба казались просто коротышками.
— Ребята! — визжала я, чувствуя, как сердце уходит в пятки, — спасите меня! Васька, фу! — орала я, а василиск подпрыгивал на месте, всем своим видом показывая, что вот сейчас не поймает, сейчас не поймает.
— А я-то думаю, кто это на весь лес р-разор-рался, — спикировал с небесных высот Карыч. Он с интересом уставился на меня: — Что, на пор-рку явилась? — Тут Васька перестал меня ловить зубами, а подставил шею, и я по его шее, по спине, по хвосту проехала прямо к лапам ворона, пересчитав задом все Васькины гребни. А василиск замер, ожидая одобрения.
— Дурачок. — Я почесала его за гребень.
— Сыночек дур-ры, — не удержался ворон.
— А Хорс не велел меня дурой называть, — напомнила я, и ворона передернуло от отвращения. Так он и шел всю дорогу плюясь и возмущаясь, даже к Велию цепляться не стал.
Вся нечисть гостевала в доме проснувшихся медведей. Дым столбом стоял над летней кухней Настасьи Петровны, жарившей огромных сковородах золотые безразмерные блины, которые Коровья Смерть, жмурясь от удовольствия, смазывала маслом. Березина, Горгонией заворачивали в блинчики начинку, однако с той же скоростью, с какой гора блинчиков росла на одной тарелке, на другой, тарелке она убывала. Анчутка и Индрик работали челюстями с устрашающей скоростью, не забывая швырять подачки неприкаянно шатающимся амба и кароконджалам, которых Настасья Петровна жаловала и махала на них полотенцем.
— Смотрите, люди добрые, нечисть солнышко надкусывает! — закричала я еще издали.
