Андрей Евпланов - Чужаки
— Бифштексы — четыре, коньяк «Греми» — бутылка, водка, ассорти мясное, маслины, яйцо перепелиное. С вас шестьдесят три рубля двадцать четыре копейки…
— Ты что, огвозденел? — возмутился было Соус. Но Гуляй остановил его.
— Серега, дай-ка башли.
Серега достал похудевшую малость пачку червонцев и протянул ее Гуляю.
Тот отсчитал семь красненьких.
— Заверни там во что-нибудь с полкило этих слив, нам с собой надо.
Антонина оставалась все такой же, спокойной, обстоятельной. Она не выскочила на перрон, не бросилась Сереге на шею, а спокойно глядела в окошко своего купе и, когда высмотрела его среди встречающих, помахала ему рукой:
я, мол, здесь — давай сюда.
Вещей она привезла целых четыре чемодана, откуда только набралось.
Серега всегда считал, что у них ничего нет, а тут целых четыре чемодана. Вот и получилось, что Гуляй и Соус оказались весьма кстати. Таксист, который чувствовал себя обязанным за обед, тоже помогал тащить вещи в машину.
Серега взял на руки дочь, но она вдруг скривилась и захныкала.
— Умаялась, — сказала Антонина, как бы извиняясь перед мужем, но более перед его друзьями. — Спать хочет.
— Ничего, — сказал Гуляй, подхватывая тяжеленный чемодан словно школьный портфельчик. — В дороге отоспится.
На обратном пути все чувствовали себя как-то скованно. Серега не знал, как вести себя с женой в присутствии приятелей. Не знал он и как Антонина отнесется к его новым знакомым, особенно если им вдруг вздумается выкинуть для потехи какую-нибудь штуковину. Антонина смущалась чужих, пусть и хороших людей и потому ограничивалась в разговоре с мужем только приветами из Большой Мурты от родных и знакомых. Бывалый шофер быстро уловил атмосферу и из компанейского мужика превратился в бесстрастного таксиста, которому куда велят, туда он и едет. И только Соус пытался развеселить компанию и даже спел частушку.
Говорили Оленьке: не пей вина нисколеньки, Ольга не послушалась, как свинья укушалась.
Но так как это была единственная частушка из его репертуара, которую можно было пропеть в обществе малознакомой женщины, да еще, по всему видно, серьезной, то и он замолчал, а потом и уснул.
В Синюхино приехали уже затемно. Серега проводил Антонину с дочерью в свою комнату, а сам вышел, чтобы расплатиться с таксистом. По счетчику выходило сто двадцать рублей.
— Накинь ему червонец, — сказал Гуляй. — Где он сейчас пассажиров до города найдет…
Серега заплатил шоферу сто тридцать рублей и хотел попрощаться с приятелями, но Соус с видом заговорщика отвел его в сторону и показал из кармана горлышко непочатой бутылки. Где и когда успел он ею обзавестись, про то одному ему было известно.
— Семья — дело хорошее, но мужчинская компания, она тоже, знаешь… — сказал Гуляй. — Ты скажи своей, что мужик, какой он ни на есть, всегда должен в себе иметь такое, куда бы баба не смогла влезть… А без этого пропадет мужик — один Ерофеич останется… Ну, давай по глотку и врассыпную.
Пили обстоятельно, хоть и из горлышка, церемонно передавали друг другу бутылку.
«Как индейцы в кино трубку курят, — подумал Серега. — Что ни говори, а с мужиками всегда проще».
Первое время Антонина плохо понимала, что вокруг, нее происходит, но каким-то особым женским чутьем угадывала: не все тут, то есть на новом месте, складывалось так, как она себе представляла. Первый же откровенный разговор с мужем подтвердил ее подозрения, рассказ о том, что ответил Сереге директор совхоза насчет ссуды на постройку дома, ее как-то не тронул.
Видимо, она не очень брала в расчет этот вариант. Больше всего ее удивило то, что за два месяца пребывания в Синюхино ее Серега не только ничего не заработал, но и растратил то, что взял с собой на обзаведение.
На ее вопросы, как так могло получиться, Серега ничего вразумительного ответить не мог. А не мог он этого сделать, потому что и сам не знал, как это произошло. Вроде бы никаких вещей не покупал, за квартиру платил, смешно сказать, по червонцу в месяц, обедал в столовке… Ну, выпивал иногда с Гуляем, но при этом тот швырялся червонцами, а Серега выкладывал когда трояк, когда пятерку и то лишь после того, как Гуляй спустит все до копейки.
Какое тут может быть сравнение. А кто давал Сереге взаймы? А благодаря кому Антонина с таким шиком была доставлена в Синюхино?.. Нет, не здесь собака зарыта. И выходит, что либо в бухгалтерии «смухлевали», либо, что скорей всего, нужен все-таки в хозяйстве женский глаз.
Антонина тоже хотела понять, куда утекли те деньги, на которые она так рассчитывала. И первое, что ей приходило на ум, — сорвался мужик в ее отсутствие — завел другую женщину. Но уж больно непохоже это было на ее мужа. Вспоминая их прошлую жизнь и то, как радовался он приезду ее и дочки и какие слова говорил ей после встречи, когда они, наконец, остались наедине, Антонина все больше убеждалась в том, что женщины здесь нет. На всякий случай она навела справки; хозяйка, которую Антонина сразу же сумела к себе расположить, подарив ей косынку в горошек, решительно развеяла ее опасения, сказав коротко: «Не слыхать».
Оставалось вино, но и тут как-то концы с концами не сходились.
Чего-чего, а склонности к пьянству она за своим мужем никогда не замечала.
Как-то не верилось, чтобы ее Серега за такой короткий срок мог превратиться из работяги и добытчика в забулдыгу. Могли, конечно, дружки сбить с панталыку. Такие случаи, она слыхала, бывали. Но Гуляй, которого Серега всегда уважительно называл Степаном Ивановичем, по словам все той же хозяйки, был «мужик душевный», а Соус был слишком малозначительной персоной, чтобы оказать на Серегу какое-нибудь влияние.
Так и ломала бы себе голову Антонина, если не события, которые произошли вскоре после се приезда.
И раньше Серега на трезвую голову замечал, что вечный праздник, которым так щедро делится с ним Гуляй, не только не радует его, но и тяготит. В самом деле, у человека, оказавшегося впервые на карусели, поначалу дух захватывает от необычности впечатления, и это может продолжаться у кого минуту, у кого пять, а у кого все двадцать. Но потом даже у нормальных людей начинает кружиться голова, подступает тошнота и человек начинает вопить, чтобы карусель остановили, а если остановить ее уже невозможно, то человек норовит спрыгнуть на ходу, рискуя сломать себе ноги. Приблизительно то же происходило и с Серегой. Захваченный новыми острыми впечатлениями, он быстро от них устал, и его потянуло к простой привычной жизни. Особенно тошно стало ему находиться в подвыпившей компании после приезда жены и дочери. Тут, ко всему прочему, прибавились еще и муки совести. Но, раз запущенная, карусель продолжала вертеться, и останавливать ее, как оказалось, никто не собирался.
Гуляй, который ее запустил, сделал это скорее для других, нежели для себя. Сам он стоял как бы в середине и с удовольствием наблюдал веселое, по его мнению, кружение вокруг себя. Он давно уже перестал различать лица тех, кто вертелся вокруг него, а все, что они на лету кричали, казалось ему веселым смехом, прибаутками.
Ерофеич не чувствовал никаких неудобств, кроме домашней тирании. Для него карусель была только забавой чужих детей.
А Соус давно потерял способность отличать движение от неподвижности, а может, и вовсе такой способностью не обладал.
Вот и получалось, что интересы Сереги расходились с интересами его приятелей. А это не могло не сказаться на их отношениях.
В первый раз Серега почувствовал, что ему с приятелями не по пути, когда бригада Гуляя получила наряд на монтаж кормоцеха в Дерюгинском отделении. Правда, поначалу он даже обрадовался этому наряду, потому что работа была интересная и, что немаловажно для Сереги, денежная. По его подсчетам, здесь за какие-нибудь две недели можно было заработать рублей триста. Если прибавить их к тем деньгам, которые Антонина выручила за вещи, проданные в Большой Мурте, этого хватило бы, пожалуй, на то, чтобы купить крепкую еще избенку если не в самом Синюхино, то в какой-нибудь из окрестных деревенек, куда еще не добрались дачники. Это, конечно, не жизнь: сидеть в глуши, где нет ни магазина, ни яслей, ни постоянного сообщения даже с центральной усадьбой. Стоило ли из Сибири ехать в Россию, чтобы забиться в этакую нору. Большая Мурта располагалась хоть и за пять тысяч километров от Москвы, но это был настоящий поселок с торговым центром, Домом культуры, где три дня в неделю крутили кино, с баней и прочими удобствами. Серега не одобрял той торопливости, с которой Антонина спешила обзавестись своим домом, но, в общем, понимал ее. К тому же, он чувствовал за собой вину перед женой, и все время искал случая ее загладить. И вот такой случай представился.
Однако, получив наряд на монтаж кормоцеха, Гуляй почему-то не спешил ехать в Дерюгино. Он был как раз при деньгах и полон желания поскорее от них избавиться. Ерофеич и Соус этого ждали, судя по тому, как они оживились, когда Гуляй заявил, что, прежде чем ехать, надо бы заглянуть в район к старой знакомой Клаве.
