Сергей Федотов - Все, что шевелится
Всю зиму чонавцы пили растопленный снег, а питались тем, что добудут отряды охотников. Весной полковник повёл отряд на поиски южной армии, причём двигаться пришлось пешком, потому что почти всю конницу за зиму растеряли: никто не догадался поздней осенью, когда принимали решение стать на зимовку, запасти сена на зиму. Выжили лишь самые мохнатые, мелкие лошади, которые догадались добывать подножный корм, дробя снег копытами. С весной стороны света опять смешались, и за лето воины не встретили никого, кроме волосатых лесовиков с глазами-сучками, в шубах изо мха, листвы и цветов. Ни одного лешего взять в плен не удалось, и поздней осенью заблукавшие мужики снова вышли в долину Мундарги. Там они привычно разбили шатры, восстановили очаги и, вооружившись мечами, принялись резать траву на зиму. Навалили гигантские кучи, но первый же ветер разметал лошадиный корм по всей долине.
Три года подряд Чона пытался отыскать соратников (на третью зиму научились метать стога, закручивая траву так, что стебель сплетался со стеблем, и сложенную копну не мог разнести никакой ветер), затем понял: пора остановиться и подумать об устройстве постоянного поселения. Тем более что здоровые мужчины, старшему из которых исполнилось четверть века, взвыли без женщин. Перетрахали кобыл, маралих и пробовали добраться до медведиц. Медведи были против…
На общем полковом собрании решили составить отряд особого назначения, который будет занят не поисками соратников, они и сами тут мужчины в самом соку, а направится на юг, чтобы найти жён и доставить в Мундаргу. Полотняные походные шатры пришли в негодность, их постановили заменить юртами из звериных шкур и кошмы (родившиеся в пути помнили со времён сопливого детства, как женщины занимались валянием войлока).
В поиск пустились самые опытные разведчики, картографы и следопыты во главе с Истомой и заместителем Сотоном, который утверждал, что баб он нюхом чует, и даже указывал направление, где, по его словам, находится ближайшее женское население. Позднее оказалось, что нюх Сотона не подвёл, только кратчайшее расстояние до лагеря будущих жён проходило по таким непроходимым кручам, что лучше бы поисковикам было заткнуть уши, не слушая глупых распоряжений старшего брата командира, так и лазили понапрасну по скалам, которые умный бы человек обошёл.
Тем временем жители Тункинской котловины у истоков реки Иркут научились обжигать посуду (нашли в горах хорошую глину) и косить сено кинжалами, привязанными к длинным палкам (прообраз косы). Во время сенокоса нечаянно разрушили несколько гнёзд земляных пчёл и попробовали заниматься пчеловодством, соорудив жалящим насекомым замену жилищ из наиболее доступного материала – дерева. Пока рубили ствол, из которого собирались сколотить улей, выяснилось, что и в древесном дупле живут пчёлы. Сколотили-таки деревянный домик и к осени имели несколько литров мёда.
Один охотник наткнулся на солончак и притащил в Мундаргу мешок соли, другой обнаружил бражную яму леших. Когда он с трудом вышел из запоя, то наполнил походный бурдюк бражкой и отнёс любимому командиру. Тот поделился подарком с ближайшим штабным окружением. Чужую яму осушили за неделю, а потом всё лето энтузиасты пытались научиться делать похожий напиток – из малины, смородины, кислицы, брусники. Сахару не было, поэтому бражка получалась совсем слабой либо вовсе прокисала.
Когда ожеребилась пара кобылиц, самые рьяные лошадники поклялись развести табун приспособленных к местным условиям лошадей. Отцами жеребят полковые шутники нарекли Балдая и Кёгёлёна, над выдающимися мужскими данными которых и раньше потешался весь отряд. Мужики от отцовства отказывались.
– Жеребята больше похожи на командирского Кремня, – доказывал свою непричастность Балдай. – Сравните зубы…
– От меня родились бы кентавры, – утверждал Кёгёлён. – Я рукастый, а эти и пальцем не пошевелят…
Аргументы показались весомыми, и шутки как-то сами собой стихли.
Травознатцы отыскали плантации маральего и золотого корня, нашли похожий на женщину женьшень. Правда, жить с ней охотников не нашлось.
Создали бригады по заготовке кедровых орехов, из которых пытались печь кедровые лепёшки. Чай заваривали из листьев брусники, белоголовника, мяты, иван-чая.
За четыре года без централизованного снабжения чонавцы пооборвались и учились шить одежду и обувь из звериных шкур. Лагерь нуждался в кузнецах, но, как взяться за дело, с чего начать, никто не знал.
Отряд Истомы между тем вышел к истокам Эгийн-Гола. Стояла поздняя осень, добирались-то пешком, да всё больше, по настоянию Сотона, по кручам. Двигались на закат, но взяли много южней, чем во время прошлогодних поисков соратников. На восточном берегу озера Хубсугул обнаружился потерянный восемь лет назад обоз. Состоял он примерно из пяти тысяч женщин, детей и стариков-калек, ветеранов Битвы в Пути.
За восемь лет потерянная войсковая единица как-то обустроилась: жили в хорошо ухоженных шатрах и кибитках, сажали пшеницу и овёс, разводили коз и баранов, пасли лошадей. Старики и мальчики занимались охотой и рыболовством. Возглавлял поселение полковник без руки и ноги Моможок.
– Кузнецы есть?
Это был первый вопрос, который задали разведчики, когда увидели непривычно старые или позабыто румяные, безусые лица приозёрных жителей.
– Есть, есть! – наперебой заорали бабы при виде бравой подсотни и принялись вытаскивать из заначек праздничную снедь и кумыс. – У вас – молоты, у нас – наковаленки!
Пришельцев быстро упоили и растащили по шатрам. Назавтра сотонистов принимали другие женщины, послезавтра – следующие. Вояки держались даже с некоторым вызовом: «Умрём, но фронт не опозорим!» Могло случиться, что и навек бы здесь остались: от добра добра не ищут. Но не выдержали бабы детородного возраста, больно уж много их было – около трёх тысяч. Понимая, что очередь до многих дойдёт нескоро, а кое до кого и вовсе ничего не достанется, они собрали митинг и потребовали немедленно свернуть лагерь, сняться с места и как можно стремительнее двинуться в Тункинскую котловину, где даром прокисает семя тысячи здоровых мужиков.
А женихам не больно-то хотелось возвращаться в лагерь с его военной дисциплиной. Тем более что здесь, у истоков реки Эгийн, жили они как у Матушки за пазухой, ходили практически голыми. Точнее, без штанов, которые не успевали надевать. Сотон так и вылез на импровизированную трибуну – без штанов.
– Бабоньки! – надсаживая глотку, вопросил он, потрясая своей гордостью. – Куда же мы пойдём – вот такие? На зиму-то глядя! Поморозим мужское хозяйство! Вам не жалко?
– Жалко такое хозяйство! – согласились женщины.
– Так и вот! Не лучше ли подождать до весны?
Поспорили, поорали, в конце концов согласились, что раньше весны пускаться в путь бессмысленно. И всю зимушку сотонисты пили и блудили. В мае, когда наступило время пускаться в дорогу, Сотон провёл ревизию кибиток, телег, упряжи и конского поголовья. Выяснилось, что за восемь с половиной лет колёса, спицы и оси многих кибиток и прочих повозок погнили, поломались, у коней поотрывались подковы. Как ни суди ни ряди, а пока не проведён ремонт транспорта, до Мундарги не добраться: Но колёса чинить – это не с бабами на кошме развлекаться, тут опыт нужен. Как их починять, как новые делать? Как деревянный хлыст согнуть в колесо? И где брать подковы? Как и из чего их куют? Среди пяти тысяч приозёрных жителей не нашлось ни одного, кто смыслил бы в кузнечных тайнах.
К середине наступившего лета у всех сотонистов родилось по двое-трое детишек, а у Сотона около дюжины. Ему почему-то достались самые красивые обозные бабы.
Самой прекрасной, по всеобщему признанью, была Булган, которую Сотон ласково называл Собольком за роскошные тёмно-каштановые волосы. Но она оказалась бесплодной. Сама сказала. Тогда-то Сотон и решил отдать её замуж за брата Чону.
План его был прост, как у всякого хитрого, но глупого человека: Чона – глава отряда и, вероятно, станет ханом. Но если окажется бездетным, то после его смерти власть перейдёт к старшему брату. И род Сотона станет царским. Старший брат не задумывался: почему это младший вдруг умрёт раньше?
Булган оказалась очень искусной в любви. Знала она три вида поцелуев – простой, подвижный и с касанием рук – и ещё пять дополнительных: прямой, с наклоном, с поворотом, зажатый и крепко зажатый. А один способ был совсем уж секретный – поцелуй провокационный и завлекающий.
Булган ведала четыре основных вида объятий: прикасающиеся, дотрагивающиеся и прижимающиеся. Последние делились на два более интимных: ползущие и «взбирающиеся на дерево». И здесь имелись секретные: «смесь семян сезама и риса» и «объятия воды с молоком».
Знала Соболёк толк в любовных покусываниях, которые назывались «кораллы и драгоценности», «цепочка драгоценностей», «разорванное облако» и «укус кабана». Во время любовной борьбы она издавала шипящие и свистящие звуки: фри (быстрей), фат (медленней), сут (так-так) и плат (плотней), а при приближении оргазма мяукала и бесконечно повторяла «хин» (горькая сладость). Булган умела принимать много обычных поз: «широкое раскрытие», «лоно раскрытое, как зев», «сжимающую» позу и «обвивающую», позу кобылы и краба, а ещё – лотоса. И это не всё, имелись в её арсенале поднимающая, зевающая и прижатая позиции и способы под названием «загонять гвоздь глубже» и «пакет».
