Светлана Жданова - Лисий хвост, или По наглой рыжей моське
— Ой, лисичка! Бабуля, иди скорей сюда!
— Отойди от нее, Васятка. Вдруг бешеная. Потыкай-ка моей клюкой — живая? Вот мамка твоя обрадуется воротнику.
— Я те потыкаю! — возмутилась я такому обращению и даже открыла глаз.
Малец, уже тянущий ко мне палку, закричал и спрятался за бабкину юбку. Старушка же пошамкала губами и недовольно заключила:
— Живая.
Разумеется. Такую заразу, как я, непросто пришибить. Только… ой, кажется, я себе что-то сломала!
Боль безжалостно порвала мягкое покрывало сна, заставив открыть глаза и закричать. Отступала же она медленно, лениво. Будь моя воля — пинками бы погнала… но она это, похоже, знала и только дразнилась.
— Выпей, полегчает.
Сказали негромко и, не дожидаясь реакции, влили мне в пасть что-то кислое и тягучее, как кисель.
— Давай попробуем еще раз, только ты крыло-то расслабь.
Наверное, самое странное для человека — это ощущение, что тебя дергают за хвост. Ведь хвоста у человека отродясь не было. Когда подобное «повезло» испытать мне, в первый момент в адрес неких ушастиков полетели жуткие возмущения на грани «после такого надо жениться», а уж потом я прислушалась к своему организму и неведомым доселе ощущениям. В целях эксперимента даже пришлось заставить ошарашенного Рейвара повторить действие. Не то что я извращенка какая, но больно любопытно. Чем-то похоже на ощущение, возникающее, когда дергают за ногу, только в данном случае проходящее через все тело, все же хвост — это продолжение позвоночника.
Но вот дерганье за крылья уже не заказывали!
И нечего так обиженно сверкать на меня глазками. Дергают тут. Чуть все перья не выдернули вместе с костями.
Нет, понимаю, что мне сустав вправляли, но больно ведь!
Так что покусание конечностей молодой девицы, считаю, частично обоснованным. Хотя мне стыдно… наверное.
Девушка ругнулась себе под нос, а потом испуганно покосилась в сторону:
— Простите, настоятельница.
— Промой рану, слюна хвисы ядовита. А я пока этой займусь. — Ко мне подошла женщина лет сорока и сунула под нос деревяшку: — На-ка, закуси.
Еще один рывок… и деревяшка раскрошилась мелкими щепками, которые пришлось тут же сплевывать, чтобы не задохнуться.
— Вот и все. Остальное мы вроде уже обработали. — Меня погладили между ушами. — Лежи теперь, отдыхай.
— Где я? — Любопытство прорезалось первым.
— В храме богини-матери. Тебя деревенские принесли.
— Ну да, это многое объясняет. Сильно я упа… полетала?
Падение плохо запомнилось. Все произошло так быстро, а закончилось так больно. Оба крыла вывихнула, лапу сломала. Но страх перед замком и его обитателями оказался столь велик, что поначалу я этого даже не заметила, желая только одного — оказаться как можно дальше от этого места.
Интересно, и куда же я убежала?
— Жить будешь. Через пару дней даже бегать начнешь, если меня станешь слушаться. Я Олта, настоятельница храма.
— Лисавета… чудо с перьями, — представилась я.
Женщина улыбнулась. На вид ей было лет сорок, лицо серое, уставшее, на дне глаз тоска, а вот руки молодые. Волосы у нее красивые, пшеничные, по плечам рассыпаны, сдерживаемые только широкой лентой поперек лба. Ростом невысокая, даже я, наверное, повыше буду, худая и хрупкая.
— Как же ты так сподобилась… полетать? Чуть совсем без крыльев не осталась. Такие травмы долго заживают, и еще неизвестно, сможешь ли летать дальше.
— Не до крыльев было, шкуру бы сохранить целой! — Я села на деревянном столе и огляделась. Похоже, комнатка активно использовалась как медицинский кабинет. Вон на полочках какие-то баночки лубковые да бутыли из темного стекла. А на столике сложенные стопкой полотенца и медный тазик. За моей спиной к стене прикручена перекладина. Странно!
— Что, ты тут еще ни разу не была? Ну да, по виду совсем молоденькая. Хотя с нынешними нравами…
— Где не была? — Ой, неужто к таксидермистам попала?
— Не была, значит, еще будешь. Это родильная комната. А ты давай слезай со скамьи, от шерсти отмывать замучаемся.
Олта, хоть и прикидывалась строгой, помогла мне слезть и даже посоветовала, как лапу держать, чтобы ходить не больно было. За дверью оказался коридорчик.
— Тут у нас кухня, тут кельи прислужниц, сюда ходить не вздумай, — наставляла меня женщина.
— А что там? — принюхалась я.
Из-за закрытой двери ощутимо тянуло сыростью и квашеной капусткой. Рот сразу наполнился слюной, намекая, что желудок тоже скоро присоединится к требованию банальному, но важному — пожрать.
— Вот любопытная! Никак за это тебе крылышки-то подрезали? Чего скуксилась? Ладно, не буду спрашивать, захочешь — сама расскажешь. А это и есть наш храм, — распахнула Олта передо мной двери.
— Ох!
Пока я была в дальних, жилых комнатах храма, даже не осознавала, куда, собственно, попала, зато сейчас восхищенно прижала уши и довольно некультурно раззявила пасть. Главная зала казалась просто огромной. С высокого аркообразного потолка спускались, образуя своеобразный шатер, изумрудные отрезы ткани, в этой обстановке больше напоминающие ленты. Да и все стены оказались драпированы шелком, скользким и блестящим, — словно роскошный наряд на бежевом теле камня. Обстановка дополнялась многочисленными вазами с цветами и круглыми медными гравированными бляшками, развешанными на цепях между белыми, в красную жилку колоннами.
Но истинным украшением храма был вовсе не его праздничный яркий наряд, а белая статуя, установленная в нефе. Она изображала красивую пышнотелую женщину с округлым выпирающим животиком, волосы ее блестели позолотой, глаза сияли голубыми самоцветами, а коралловые губы ласково улыбались. Наверняка сама статуя выполнена в виде обнаженной фигуры, раз одета в настоящее платье, вышитое диковинными орнаментами. На шее, руках и даже на босых ногах надето множество украшений, от деревянных бус до драгоценных колье. Такие же висели и на специальных чугунных подставках, увенчанных казанами с другими украшениями типа браслетов или серег. Прекрасная богиня держала чашу, похожую на перевернутый щит, в которой полыхал огонь, бросавший живые тени на лицо и глаза скульптуры.
— Зачем столько? — посмотрела я на настоятельницу.
— Это традиция. Как только женщине становится известно о зачатии, муж покупает ей всевозможные украшения, желательно звенящие, — усмехнулась она. — Беременная носит их, пока не разродится. Именно по звону младенец узнает свою мать. После совершения ритуала мать отдает все украшения богине, оставляя ребенку лишь одно: дочке — для приданого, сыну — для подарка невесте.
— А что за ритуал? — спросила я, меж тем сунув нос в один из напольных кувшинов. Звук голоса исказился настолько, что я испуганно взвизгнула и подпрыгнула, наступив на больную лапу.
— Вон видишь алтарь?
Шагах в десяти слева от статуи действительно стояла широкая каменюка, от которой едва ощутимо тянуло кровью. Ой, что они тут с детьми делают?
— Чего перепугалась? Туда младенчиков кладут и родовик, что после рождения выходит. Затем последок в угоду богине отдают. — Олта кивнула на горящую чашу, — он свое уже сделал. Эх, правда, кто-то слух пустил, а мы теперь мучаемся — что не декада, то происшествие. Да супружники тут дитя пытаются зачать, — пояснила она с усталым вздохом. — Говорят, если не сразу, то вскоре обязательно богиня им пошлет ребеночка. Охальники! Мы сюда младенчиков, а они безобразничают!
У настоятельницы было такое серьезное, оскорбленное лицо, что я даже хихикать не стала, просто пробормотала:
— Значит, действует. Рано или поздно.
Пока я обнюхивала статую, в двери храма постучали. Почти в тот же момент из хозяйственной части храма выскочила девушка, прежде вправлявшая мне крыло:
— Настоятельница, там… там люди маркграфа. С этими псами мерзкими.
Я испуганно вздрогнула и начала затравленно оглядываться, ища хотя бы мышиную норку, в которую можно забиться. От страха чего только не сделаешь! Хорошо хоть настоятельница оказалась женщиной умной да жалостливой, схватила мечущуюся меня за шкипок и посадила в нишу под алтарем, между полотенцами и пеленками, стыдливо прикрытыми расшитой шелковой занавесочкой. И правильно — это дела мирские, зачем прихожанам о них знать.
Едва двери раскрылись, настоятельница подняла руку и неожиданно громким голосом произнесла:
— Оставьте собак за пределами храма. В этих стенах не место грешным тварям, не знающим верности и долга материнского.
Услышав чужой голос, гончие подняли вой, едва не хрипя от ярости. Затем взвизгнули и притихли, лишь время от времени обиженно поскуливая. У кого-то жесткая рука… Узнаю.
Вареник вошел в храм словно не в божественное пристанище, а в дом своего должника — размашистым уверенным шагом, деловито, ничуть не восхищаясь окружающей обстановкой, оглянулся, ища, что бы такого изъять. Вот только все впечатление смазывал видок этого изверга. Волосы взъерошены, будто с лошади сполз и головой по подлеску прочертил. «Я упала с сеновала, тормозила чем попало!» Одежда грязная, больше похожая на тот костюмчик, в котором он меня на охоте выловил. Уши у этого псевдоэльфа хоть и остались длинными, но теперь были все в колечках и с какими-то странными висюльками. Глаза — они и так давно на тепло не щедрые, а теперь вообще хоть баню после них растапливай и отогревайся. А если присмотреться, видно, что он припадает на одну ногу, видать, не прошел даром мой укус и удар. Могу собой гордиться!
