Татьяна Устименко - Дочь Господня
Оконные стекла неожиданно мелодично звякнули и мелко завибрировали в такт глухим тяжелым ударам, плывущим над городом. Это торжественно заговорил главный набатный колокол на базилике Святого Марка. Три праздничных удара болезненно впивались в уши, отделяя мир от войны, жизнь от смерти, а вампиров от людей. Большой карнавал начался!
«Храни нас всех Иисус! – печально попросила я, собирая оружие, закрывая двери гостиничного номера и медленно спускаясь по лестнице. – Стригои вышли на охоту, их заветный час пробил. Защити же нас, Господи! Неужели наши грехи так велики, и мы заслужили подобную страшную участь?»
Люди в любой ситуации остаются всего лишь людьми. Не могучими героями, не титанами и богами, а приземленными – вечно скучающими и голодными существами, алчущими хлеба и зрелищ. Наивными восторженными детьми с трепетом ожидающими наступления очередного редкого праздника. Впрочем, праздники именно тем и хороши – что случаются редко. А горячечное предвкушение сказочного действа зачастую намного приятнее и волнительнее самих торжественных мероприятий. Мы не перестаем бесконечно обманываться в ожидании чудес, но все равно продолжаем верить и надеяться. И это – главная способность живучего человеческого организма, позволяющая ему преодолевать хандру и уныние. Умение верить в чудеса!
Но вот уж что-что, а карнавал в Венеции всегда становился чем-то волшебно феерическим и неповторимым, совершенно не похожим на предыдущие празднества. А нынешние экстремальные обстоятельства ничуть не испортили долгожданного праздника, наоборот, придали ему некое непривычное, совершенно инфернальное очарование. Внезапно вернувшаяся зима каким-то невообразимым образом сумела законсервировать хрупкое очарование ранней весны, запечатлев ее во льду и инее, сиявших ярче самых редкостных бриллиантов. Быстротечные морозы цепко схватили первые распускающиеся листья и траву, превратив их в ажурные произведения искусства – филигранные, как лучшее муранское стекло, и замысловатые, как золотой кубок работы Бонвенуто Челлини. Бесспорно прекрасные, но – навсегда утратившие непрочное дыхание жизни, мертвые и искусственные. Атрибуты, вполне достойные нового мира – мира стригоев!
На куполе Дворца дожей лежали рыхлые снежные хлопья. Бронзовая статуя льва – символа Венеции поджала хвост и заметно съежилась, как бы уменьшась в размерах в предчувствии скорого прихода другого, куда более свирепого и кровожадного хищника. Бесследно исчезли вездесущие и наглые, безалаберно прикормленные туристами голуби. Крыша часовой башни Торе-дель-Оролого обледенела, даже на значительном расстоянии отливая пронзительно-хрустальным, слепящим глаза блеском. Впору на коньках кататься. И все-таки Венеция оставалась бесподобно хороша даже такой: слабой, побежденной, почти сдавшейся на милость черной зимы, застывшей в объятиях студеной Тьмы. И достанет ли у меня сил и смелости, чтобы спасти, обогреть ее и вдохнуть свежее пламя жизни в этот впавший в летаргический сон город? Я мало верила в благоприятный исход затеянной нами авантюры, но храбро подпитывала свою решимость словами молитвы и мечтами о любви, продолжая надеяться на лучшее. Я тоже была наивна.
Я выдохнула клубы влажного пара и натянула черные кожаные перчатки, предусмотрительно расправляя мельчайшие складочки. Температура наружного воздуха прочно застряла на минусовых отметках, поэтому перчатки оказались совсем не лишними. Теперь мои руки не замерзнут, и это очень важно, ибо чутье подсказывало мне, что без драк сегодня не обойдется, а выходить против классических рапир и шпаг желательно не с голыми ладонями, а имея соответствующую защиту – еще лучше, усиленную специальными щитками. Но сейчас выбирать не приходится – чем богаты, тем и рады. Остается надеяться на себя да спешно припоминать уроки сенсея Кацуо.
По поводу подходящего карнавального наряда я тоже особо не заморачивалась. Оделась во все черное, не стала прятать кэны, и как финальный штрих, нарисовала на щеках два японских иероглифа, обозначающих смерть и ужас. Получилось очень даже впечатляюще – вылитый ниндзя. Точно так же поступила и Оливия, от чьей внушительной фигуры так и веяло нескрываемой угрозой. Полагаю, встретившимся с ней стригоям сегодня крупно не поздоровится! Ариэлла нарядилась в норковую шубку шоколадного оттенка, напустив на себя вид томной, рафинированной леди. Под мехами скрывался остро отточенный кинжал. Но Натаниэль затмевал всех. Он просто снял охранную молитву, являя веселящемуся городу белоснежную ширь гордо распахнутых крыльев. Да и кто там разберет – настоящие они или нет, но прохожие восторженно охали и ахали, проча ангелу первый приз на конкурсе костюмов. Натаниэль издевательски посмеивался.
Между тем вечерняя тьма, окутывающая улицы, сделалась совершенно непроницаемой. Снегопад возобновился с удвоенной силой, с каждой минутой становясь все яростнее и гуще. Праздничная иллюминация, хоть и яркая и обильная, оказалась совершенно не способна справиться с подкравшейся темнотой. Электрический свет отступал перед властью угольно-черной ночи. Но это лишь придавало еще большую пикантность порочным карнавальным развлечениям. Снег превратился в плотную молочно-белую ширму, не дозволяющую видеть что-то дальше вытянутой руки и надежно скрывающую творящиеся на улицах безобразия. Повсюду гремела музыка и раздавались раскаты пьяного смеха.
«Плохо, – обеспокоенно подумала я, донельзя раздраженная настоящей какофонией звуков, впитавшей в себя все – от классики до хард-рока. – При таком шуме никто не обратит ни малейшего внимания на крики жертв, их попросту не будет слышно. Глупые люди, сами подставляющиеся под клыки стригоев…»
Рестораны и пиццерии переполняли толпы ликующего народа, безудержно предающегося веселью, обжорству, пьянству и откровенному флирту, быстро переходящему в самый разнузданный разврат. На скупо освещенных фонариками площадях и переулках танцевали нетрезвые туристы, облаченные в невообразимые костюмы и прячущие лица под фантазийными масками. Усатый испанский конкистадор, бряцающий огромной бутафорской рапирой, лихо кружил пухлую, укутанную в манто пейзанку. Римский легионер в овчинном тулупе поил из фляжки полуголую, но уже не замечающую холода нимфу. Оперевшись на обклеенную афишами тумбу, пылко целовались две покачивающиеся личности неопределенного пола, обе одинаково плоские и длинноволосые.
– Содом и Гоморра! – тоном оскорбленной невинности возвестил Симон, смущенно отводя взгляд. – Этот город погряз в грехах!
– Пир во время чумы! – криво ухмыльнулась Оливия, не выпуская из рук пистолет. – Хоть тысячу убей, никто и не заметит!
Ариэлла молчала, восхищенно таращась по сторонам.
– Вот гадство, – вздохнула я. – Пойди-ка угадай, кто скрывается под этими масками? Как отличить стригоя от обычного человека?
– По запаху! – уверенно подсказал де Монфор. – Недаром вам в аббатстве чутье тренировали. От стригоев пахнет кровью!
Нат остановился под приоткрытым окном и прислушался. По его прекрасному лицу расплылась фривольная ухмылка. Из комнаты явственно доносились сладострастные постанывания…
– Эх, – бесстыдно позавидовал ангел, – не хило там кого-то жарят, видать, если им даже в такую холодрыгу жарко стало…
Ариэлла показала ему кулак. Симон целомудренно покраснел.
– Смотри! – Оливия вдруг сильно сжала мои пальцы, привлекая внимание к двум стройным девицам, остановившимся в паре метров от нас и завлекающе похихикивающим под прикрытием щедро позолоченных масок. На одной красовалось дорогое кожаное пальто, обшитое полосками голубой шиншиллы, а вторая куталась в перелину из чернобурки. Обе усиленно заигрывали с Натаниэлем, соблазнительно улыбаясь накрашенными ртами и строя глазки. Я сделала шаг вперед и принюхалась, глубоко вдыхая холодный, насыщенный различными ароматами воздух. Пахло гарью взрываемых на улице петард, крепким кофе и хорошей выпивкой, сигаретами и женскими духами. Но, перебивая все второстепенные запахи, до меня мгновенно долетело особенное, ни на что не похожее амбре свежей крови – сладковатое, гнилостное и противное до омерзения. Я едва удержалась от крика, незаметно подмигивая Нату. Ангел ответил мне понимающим кивком. Он беззаботной походкой подошел к кровососкам и склонился в галантном поклоне.
– Приветствую вас, о прекрасные существа с длинными ногами…
– Так бы прямо и говорил без намеков – страусы! – брезгливо скривила губы Оливия.
Ариэлла обидно хмыкнула. Стригойки нахмурились, не понимая, где таится подвох.
– Это что, оскорбление? – удивилась первая девица, фигуристая и белокурая.
– Блондинко! – так тихо, что ее услышала только я, беспощадно заклеймила валькирия.
Симон неуверенно топтался в стороне, стригойки нерешительно переглянулись, видимо, взвешивая, стоит ли с нами связываться. Тогда нетерпеливый Натаниэль решил взять инициативу в собственные руки. Он развязно подхватил девиц под локотки и засюсюкал сладким голоском:
