Нил Гейман - Добрые предзнаменования
– Насколько я помню, – протянул ангел, – был мятеж и…
– А, да. А почему он произошел, а? Я имею в виду, его не должно было быть, так? – отозвался Кроули, во взгляде которого видна была маниакальность. – Если кто-то может создать вселенную за шесть дней, он не позволит произойти такой штучке. Если, конечно, не хочет, чтоб она произошла.
– Ой, ну не надо. Будь благоразумен, – сказал на это Азирафаил.
– Это плохой совет, – покачал Кроули головой. – Он совсем плохой. Если сядешь и обо всем этом благоразумно подумаешь, додумаешься до кое-чего весьма странного. К примеру: зачем делать людей любопытными, а затем класть запретный плод там, где они его видят, и чтобы рядом еще мигал большой неоновый палец и говорил «ВОТ ОН!»?
– Я никакого неона не помню.
– Я имею в виду, метафорически. Я имею в виду, что бы он сделал, если бы правда не хотел, чтоб они его ели, а? Я имею в виду, может, ему хотелось увидеть, как все пойдет. Может, все это часть огромного плана основ мира. Все-все. Ты, я, он, все. Такой большой тест, чтобы увидеть, правильно ли работают все созданные вещи, а? Начинаешь думать: это не могут быть огромные космические шахматы, это должен быть очень сложный пасьянс. И не утруждайся отвечать. Если б мы могли понять, мы бы собой не были. Потому что это все… все…
– В ОСНОВАХ МИРА, – подсказала фигура, кормящая уток.
– Да. Точно. Спасибо.
Они глядели, как высокий незнакомец аккуратно выкидывает пустой пакет в мусорный ящик и уходит прочь по траве. Потом Кроули кивнул головой.
– Что я говорил? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Азирафаил. – По-моему, ничего важного.
Кроули мрачно кивнул.
– Давай я соблазню тебя на совместный завтрак, – прошипел он.
И они опять пошли в «Ритц», где загадочным образом был свободен столик. И, возможно, недавние передряги повлияли на природу реальности, ибо, пока они ели, на Площади Беркли пел соловей.
Никто его за шумом машин не слышал, но он там был, это уж точно.
Был час дня, воскресенье.
На протяжении последнего десятилетия воскресный ланч в мире сержанта Охотников на Ведьм Шедвелла проходил одинаково. Он сидел за расшатанным, прожженным сигаретами столом в своей комнате, пролистывая старое издание какой либо из книг Библиотеки Охотников на Ведьм[85] – книг по магии и Демонологии – «Некротелекомникон» или «Liber Fulvarum Paginarum», или старую, любимую – «Молот Ведьм»[86].
Потом раздавался стук в дверь, и мадам Трейси кричала «Ланч, мистер Шедвелл», а Шедвелл бормотал «Бесстыдная проститутка», и ждал шестьдесят секунд, чтобы дать бесстыдной проститутке время вернуться в ее комнату; затем он открывал дверь и поднимал тарелку с печенкой, которая обычно была аккуратно накрыта другой тарелкой, чтобы печенка не остыла. И он вносил ее в комнату, и он ее ел, стараясь – впрочем, не особо, – не проливать подливку на страницы, которые он читал[87].
Так было всегда.
Вот только не в это воскресенье.
Для начала, он не читал. Он просто сидел.
А когда раздался стук в дверь, он немедленно поднялся и открыл ее. Не надо было ему спешить.
Не было никакой тарелки. Была одна мадам Трейси, на ней была брошка с камеей, а на губах – помада незнакомого оттенка. И она стояла так, что запах ее духов был очень силен.
– Да, Бесстыдница?
Голос мадам Трейси был весел, быстр и ломок от неуверенности.
– Привет, мистер Ш, я тут подумала, после всего, что мы вместе пережили за последние два дня, глупо было бы просто оставлять для вас тарелку, так что я для вас устроила место. Пойдемте…
«Мистер Ш?». Шедвелл осторожно последовал за мадам Трейси.
Прошлой ночью он опять видел сон. Он его, в общем-то, и не помнил, осталась только одна фраза, которая все еще эхом отдавалась в его голове и беспокоила его. Сон, как и события предшествовавшей ночи, скрыл туман.
Вот какие слова он помнил: «Ничего плохого нет в охоте на ведьм. Хотелось бы мне быть охотником на ведьм. Просто, ну, надо по очереди этим заниматься. Сегодня мы пойдем охотиться на ведьм, а завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…»
Во второй раз за последние двадцать четыре часа – во второй раз за всю свою жизнь – он вошел в квартиру мадам Трейси.
– Садитесь сюда, – велела ему та, указывая на кресло. У этого кресла там, куда клали голову, была подоткнута салфеточка, на сиденье лежала подушка, а внизу стояла маленькая скамеечка для ног.
Шедвелл сел.
Мадам Трейси положила на его колени поднос, и смотрела, как он ест, а, когда он закончил, убрала поднос. Затем она открыла бутылку «Гиннеса», налила стакан и дала сержанту, а затем пила свой чай, пока он хлебал свое пиво. Когда она поставила свою чашку, та нервно зазвенела в блюдечке.
– У меня отложена кучка денег, – проговорила она – без всякой, вроде, цели. – И знаете, иногда я думаю, что будет славно купить маленькое бунгало где-нибудь подальше от города. Уехать из Лондона. Я его назову Лавры, или Конец-Делам, или…, или…
– Шангри-Ла, – предложил Шедвелл, и понять не мог, почему.
– Именно, мистер Ш. Именно. Шангри-Ла. – Она ему улыбнулась. – Удобно, дорогой?
Шедвелл – с нарастающим ужасом – понял, что ему удобно. Ужасно, ужасающе удобно.
– Да, – осторожно проговорил он.
Ему никогда раньше так удобно не было.
Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннеса» и поставила ее перед ним.
– Только есть проблема с маленьким бунгало, названным – какая там у вас была умная идея, мистер Ш?
– Э. Шангри-Ла.
– Шангри-Ла, именно, оно не рассчитано на одного человека, ведь так? Я имею в виду, на двух человек. Говорят, двое могут тратить столько же денег, столько один.
(«Или пятьсот восемнадцать», – подумал Шедвелл, вспомнив, сколько народа числилось в Армии Охотников на Ведьм.)
Мадам Трейси захихикала.
– Мне вот интересно, где я могу кого-нибудь найти, чтоб потом с ним жить…
Шедвелл осознал, что она говорит о нем.
Он не был насчет этого уверен. Но у него было четкое ощущение, что, согласно «Книге Правил и Установлений» Армии Охотников на Ведьм, оставить солдата Охотников на Ведьм Пульцифера с юной леди в Тадфилде было плохим шагом. А то, что ненавязчиво предлагалось ему самому, казалось еще опаснее.
Вот только, в его возрасте, когда становишься слишком старым, чтобы ползать в высокой траве, когда от холода утренней росы ломит кости…
(«А завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…»)
Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннесса» и захихикала.
– О, мистер Ш, – бросила она, – вы подумаете, что я вас пытаюсь подпоить.
Он хрюкнул. Была формальность, которую во всем этом следовало соблюсти.
Сержант Охотников на Ведьм Шедвелл сделал долгий, глубокий глоток «Гиннеса» а затем выпалил свой вопрос.
Мадам Трейси захихикала.
– Честно, старый ты глупыш, – ответила она, и сильно покраснела. – А ты как думаешь?
Он опять выпалил вопрос.
– Два, – дала на этот раз ответ мадам Трейси.
– А, славненько. Тогда все нормально, – кивнул сержант Охотников на Ведьм Шедвелл (в отставке).
Был воскресный день.
Высоко в небе над Англией Боинг-747, гудя, летел на запад. В отделении первого класса мальчик по имени Колдун положил свой комикс и стал смотреть в окно.
Очень странная была пара дней. Он все еще не понял, зачем его отца приглашали на Ближний Восток. Он был почти уверен, что и его отец этого не знал. Вероятно, это было что-то связанное с культурой. Все, что произошло – куча странно выглядевших парней с полотенцами на головах и очень плохими зубами показали им какие-то старые руины. Колдун видел руины и получше. А потом один из самых старых парней спросил его, не хочет ли он что-нибудь сделать? И Колдун ответил, что хочет уйти.
Их всех, по судя виду, этот его ответ очень расстроил.
Потом была какая-то проблема с билетами, рейсами, расписаниями в аэропортах или чем-то таким. А теперь он летел обратно в Штаты. Это было странно: он был уверен, что его отец хотел вернуться в Англию. Колдун любил Англию. В этой стране приятно было быть американцем.
Самолет в этот момент пролетал над спальней Жирного Джонсона в Нижнем Тадфилде, где тот в это время без особой цели листал журнал по фотографии, который он купил лишь потому, что на его обложке был довольно неплохой снимок тропической рыбки.
На несколько страниц дальше застывшего – пока – на месте пальца Жирного был разворот про американский футбол и то, как он становится весьма популярным в Европе. Это было странно, так как, когда журнал печатали, эти страницы были о фотографировании в пустыне.
Разворот этот вот-вот должен был изменить жизнь Джонсона.
А Колдун летел в Америку. Он тоже чего-то заслуживал (ведь самых первых друзей в жизни никогда не забудешь, даже если, когда дружили, тебе было всего несколько часов от роду), и сила, что в этот конкретный момент контролировала судьбу всего человечества, думала: «Ведь он же направляется в Америку, верно? Не понимаю, что может быть лучше, чем направляться в Америку. У них там тридцать девять разных видов мороженого. Может, даже и побольше».
