Роберт Рэнкин - Танцы с саквояжем Вуду
— Разумеется. Но я признал это только между нами. Раз уж вы видели экземпляр.
— Объясните, что происходит, — сказал я. — Иначе выйду в зал и крикну: «Дайте мне "Убойное… "»
— Хорошо, хорошо. Я вам объясню. Но вы должны обещать. Вы должны обещать, что никому и никогда не расскажете то, о чем сейчас услышите.
— Хорошо, — сказал я. — Обещаю.
— Нет, поклянитесь.
— Клянусь.
— Это кошмар, — сказал парень. — Это месть Куинна.
— Что?
— Похоже, что в шестидесятые он был знаменит, но мир о нем забыл. Его книги больше не печатаются, а он сам из живого человека превратился в миф. Он обвинял издателей, книготорговцев, читателей. Он обвинял всех. Одно слово — параноидный шизофреник. Голоса в голове и все такое. Он поклялся отомстить всем и написал свой последний роман «Убойное чтиво». Типографские и издательские издержки оплатил сам. Тираж — многие миллионы экземпляров, которые должны были разойтись по всему свету. Он влез в долги на миллионы долларов и покончил жизнь самоубийством.
— Что-то не сходится, — сказал я. — Он издал собственную книгу, влез в долги на миллионы дол— ларов и покончил жизнь самоубийством. Сильно. Одно только это сделает книгу бестселлером.
— Именно на это он и рассчитывал.
— Так в чем проблема? Почему книги нет в продаже?
— Потому что это убойное чтиво. — Парень перешел на шепот. — Это действительно убойное чтиво.
— Никак не возьму в толк, о чем вы.
— Вы знаете, что такое убойное кино, кино с настоящими жертвами?
— Конечно. Хотя по мне так это выдумки. Ни разу не встретил человека, непосредственно видевшего такой фильм. Обычно ссылаются на друзей своих друзей, которые якобы и видели.
— Я говорю правду. Кто прочтет эту книгу, тот умирает.
— Кто-то приходит и убивает?
— Нет, книга сама убивает.
— Как может книга убить? Некоторые, конечно, навевают сон, но чтобы убить…
— Страницы пропитаны ядом, который остается на ваших пальцах. Он постепенно проникает в кровь, и наступает смерть.
— Не верю. Такого яда не существует.
— Существует. Он из Амазонии.
— Кто тебе это сказал?,
— Друг.
— А кто сказал твоему другу? Друг?
— Послушайте, я говорю правду. Смерть уже настигла нескольких человек. Книжных обозревателей и тому подобное. Весь тираж уже изъят и уничтожен, так что опасность миновала, но вся история — сущий кошмар.
— Но в газетах ничего об этом не было.
— И не будет. Дело замято. Представляете, чем может обернуться огласка? Если люди узнают, что книги могут убивать…
Но я сообразил раньше. Подобная огласка могла бы развалить издательское дело всей Великобритании.
Я уже рисовал в своем воображении, с чего все могло бы начаться.
Слухи о смертоносных страницах проникают в Интернет. При таинственных обстоятельствах изымается и уничтожается тираж. Упоминается слово «вирус». Очень подходящее слово, чтобы началась паника. Молва достигает пивных и баров. Подруга маминой подруги найдена в кресле мертвой со стиснутой в пальцах книгой. Друг папиного друга скончался аналогичным образом, правда, в руках у него обнаружили «Санди Спорт». Люди в противорадиационных костюмах упаковали тело в полиэтилен, а дом сожгли.
Кто— то скажет, что это дело рук экологов, стремящихся таким образом спасти тропические леса. Или японской секты, травившей людей газом в токийском метро. Или сторонников эвтаназии. Или проклятых французов. Или пришельцев.
Слухи будут расползаться, паника усиливаться, а газеты будут все отрицать. Затем какая-нибудь газетенка выйдет, запаянная в полиэтилен, и покатит бочку на своих конкурентов. Люди вообще обезумеют и решат, что читать ничего нельзя, кроме как в резиновых перчатках. В итоге спрос на эти изделия резко возрастет.
Когда я выходил из Уотерстоунз, голова у меня шла кругом. Да, огласка могла бы принести много бед, и хорошо, что все книги Джонни Куинна изъяты и ликвидированы. Можно вздохнуть спокойно. Парень из Уотерстоунз взял с меня клятву, что я и словом ни с кем не обмолвлюсь о том, что услышал от него.
— Можешь мне верить, — сказал я ему. — Ни одна живая душа не узнает.
Разумеется, я сдержал свое обещание.
Ну разве что я проговорился дяде Брайену.
И то случайно.
Петушиные шпоры
По улицам с воплями мчатся юнцы.
Грозят кулаками святые отцы.
Дым сизый клубится — пропало пиши.
Асфальт почернел от протекторов шин.
Рычат и ревут лошадиные силы;
Кресты — светофоры, дороги — могилы…
На белых «мустангах» во весь опор,
А сзади — петушиные шпоры.
Пройдя нависающей скальной стеной,
Грустят скалолазы о жизни иной,
О модном парфюме, витых мундштуках,
Унизанных кольцами тонких руках,
О коле холодной на пляже в жару.
Закуски, вино, легкий флирт ввечеру…
Покорители Анд грустят,
А сзади — петушиные шпоры.
Латино с подносами в клубах ночных
Глядят, будто целятся врезать поддых.
Салонные дамы трещат без умолку.
Собачки мечтают удрать в самоволку.
Вишневые ягоды в огненном бренди.
В бокалах девиц — абрикосовый шенди.
Латино бранятся себе под нос,
А сзади — петушиные шпоры.
Невзрачные клирики снова и снова
Идут проповедывать Божие слово
В компании сытой расфранченных наци,
Где всяк — голубая мечта папарацци.
От «роллсов» и «мерсов» не протолкнуться;
На «фордах» и «фольксах» туда не суются.
Невзрачные клирики внакладе не останутся,
А сверху — петушиные шпоры.
Не то чтобы я жаловался…
4
Крутые долго не живут.
Настоящий мачо Рэнди Сэвидж— Кукареку, шеф! Подъем!
Я открыл веки и почти сфокусировал взгляд на потолке.
Почти.
— Вставайте, шеф! День-то какой классный! Что сначала: позавтракаем у Тиффани или прошвырнемся по ювелирным магазинам?
— Пошел вон, гаденыш! Затесался в мою голову!
— Перестаньте, шеф. Я ведь ваш ангел-хранитель.
— Скорее демон-мучитель.
Я снова приоткрыл веки и, прищурившись, посмотрел на потолок. Тот же обитый войлоком потолок, который я, просыпаясь, вижу вот уже почти три месяца.
— Выбраться бы отсюда, — сказал я Барри. — Очень надо.
— Знаю, шеф. И сочувствую. Но если хотите отсюда исчезнуть, придется отточить технику собеседования.
— Ты прав. Но что еще придумать? Если я лгу, он лепит мне «отказ», а если говорю правду, начинает думать, что я безнадежно спятил.
— Да, трудные времена, шеф.
— Ишь ты, какой заботливый.
— Для этого здесь и нахожусь.
— Ну-ну. — Я потянулся, насколько позволяла смирительная рубашка. Сильно хотелось в туалет. — Между прочим, мог бы замолвить за меня словечко перед ангелом-хранителем доктора.
— Перед Виком-клубнем? Жаль, но это против правил. Вы подумали над моим предложением, как можно было бы поспособствовать вашему освобождению?
— О каком именно предложении ты говоришь? О том, чтобы стать худым как щепка и пролезть сквозь оконную решетку? Или о том, чтобы выкопать лаз иглой от шприца? Или о том, чтобы вынуть из подушки перья и склеить из них крылья? Или…
— Я говорю о предложении уговорить кого-нибудь сверху подписать ваше освобождение, шеф.
— Что-то новенькое.
— Я выдвигал это предложение много раз, но вы меня не слушали.
— К черту твои откровения, Барри! Мне что, послать факс папе римскому? У тебя есть номер его личного телефона?
— Я много думал о вашем дяде Брайене, шеф. Он ведь занимает какую-то секретную должность в правительстве?
— Разумеется, я о нем уже думал.
— Разумеется, шеф. Когда вновь наступит ваш черед пользоваться телефоном в рекреации, могли бы вместо секса по телефону позвонить дяде.
В эту минуту отворилась дверь моей обитой войлоком палаты и вошел санитар Сесил.
— Доброе утро, красавчик, — сказал он. — Кем мы сегодня себя чувствуем?
— Надо полагать, «как»?
— Нет, «кем». Карлосом-Тараканом-Хаоса, Ласло-Вудбайном-Доверенным-Оком или Барри-Говорящим-Кочаном? Или же…
— Сегодня — просто мистером Рэнкином. Я бы хотел сходить в туалет, позавтракать и сделать телефонный звонок, если не возражаете.
— Не рановато ли для секса по телефону?
— Никогда не рано… Что?! Негодяй! Ты подслушивал!
— Таковы правила. Ты удивишься, если я скажу, сколько пациентов пытаются убедить какую-нибудь шишку из правительства приехать и подписать их освобождение.
— Лучше откажитесь от завтрака, если хотите пролезть сквозь оконную решетку, шеф.
Сесил снял с меня смирительную рубашку и вывел в коридор. Я сходил по-большому, что доставило мне огромное удовольствие, и принял холодный душ, напротив, удовольствия мне не доставивший. Затем мне дали вытереться и одеться, после чего погнали на завтрак.
Я взял поднос и встал в очередь.
— Что будешь? — спросил меня здоровенный, жирный, неприятной наружности тип за стойкой.
