Руслан Белов - Сердце Дьявола 2
Поселились мы в своих комнатах. В тех самых, в которых жили год назад, жили с женами. Николай, войдя в свою, – я шел за ним, – совершенно раскис. Лунатиком он приблизился к кровати, сел. Обнажил подушку, откинув край одеяла. И отпрянул.
Подойдя, я увидел, что его изумило. Золотой волосок Софии.
Я почернел от досады: "Конец Баламуту... Будет теперь бегать по коридорам Центра, крича: "Ау, София, ау"".
Я не ошибся. Николай обратил ко мне лицо. Оно, вся его фигура выражали решимость найти Софию во что бы то не стало.
– Она здесь! – воскликнул он, ожидая от меня немедленного проявления бурной радости. – Она определенно здесь! Я чувствую, понимаешь?
* * *На следующий день мы выяснили, что добраться до жилы медеита нам не удастся. Потому что подходы к ней взрывал я, никогда не жалевший аммонита. На разборку завалов потребовалось бы несколько недель и это при условии использования буровзрывных работ. Бельмондо посетовал на мою прошлогоднюю рачительность и поручил поискать Волосы Медеи на складах Худосокова.
На второй день работы в Центре я установил, что создание "трешки" вполне возможно без приобретения какого-либо компьютерного или иного оборудования. В обширнейших складских помещениях мне удалось обнаружить все необходимое вплоть до тора. Однако ни медеита, ни неврогаза (или эссенции, как мы стали его называть) мне найти не удалось. И это меня огорчало.
* * *Да, в деле усовершенствования человеческого общества я решил идти с товарищами до конца. Вопросы самосовершенствования занимали меня постоянно, но собственные успехи в этой области были мизерными и, вдобавок, рассеивались так же быстро, как дым у костров. Возникавшие же в связи с этим рассеиванием реактивные потуги по улучшению окружающих и близких, то есть общества, всегда кончались моим от него отторжением.
Впервые я прокололся на строительстве коммунизма. Будучи старшим геологом геологоразведочной партии и комсоргом крупной экспедиции, я строил коммунистическое будущее самозабвенно: ежедневно изматывался в маршрутах, работал в загазованных и обваливающихся штольнях, питался с голодухи галками и чумными сурками, воевал с несознательными проходчиками, буровиками и начальством...
Я с детства был насквозь пропитан коммунистической идеологией. Однажды, возвращаясь домой с дружеской вечеринки, я вытолкал из автобуса парня, на куртке которого был изображен американский флаг. "Нечего чужие флаги носить, у нас есть свой, советский!" – кричал я ему вслед, потрясая указательным пальцем.
Но прошло несколько лет, и я понял, что происходящее вокруг не имеет ничего общего со строительством коммунизма. Большинство людей и практически все начальство строило не коммунизм, а личное будущее. Они губили нас, простаков, воровали или "закапывали" народные деньги, приписывали, боролись в верхах за неперспективные месторождения. Когда я окончательно понял, что все это не пена, а преобладающий образ жизни, мне стало скучно.
– Получается, что нормальный, честный, добрый человек, радеющий о всеобщем благе – это исключение, щепка среди моря жуликов, – говорил я друзьям. – Или даже не исключение, а несуществующее явление, фантом, химера...
– Успокойся, дорогой, – отвечал мне Борис, прекрасно приспособившийся к теневым особенностям развитого социализма. – Химера, химера... У тебя самого с одной стороны нимб, а с другой – жопа. И вообще, все поэмы о великой любви сочинены импотентами или развратниками. А все своды законов – великими преступниками... А все великие гуманисты были либо безвольными слабаками, либо злодеями, либо просто неврастениками.
С производства геологоразведочных работ я ушел в науку – скопище высоких интеллигентов. И однажды стал свидетелем всенародной ссоры двух кандидатов на должность директора одного из славнейших и старейших московских институтов.
– Я тебя раздавлю! – шипел один. – У меня вице-президент Академии в кармане!
– А я вас обоих с дерьмом смешаю! – злорадствовал другой. – У меня кореш на Старой площади!
И везде, где бы мне ни приходилось жить или работать, всем правило зло и жажда наживы... Но, тем не менее, мечта жить ангелом среди ангелов не истребилась, и я был готов ради этого на любую авантюру.
...Один известный режиссер поставил однажды на российской императорской сцене драму-трагедию по книге Маркса "Капитал". Она провалилась: массовке платили мало, ведущие актеры зажрались, а когда в главрежи закономерно выбилось Ничто, и вовсе развалили спектакль на несвязанные действия.
Так почему же не повторить попытку на новом витке спирали? Тихой сапой, келейно? Массовка спит и вдруг просыпается в обществе справедливости! Причем справедливости не моей, не его, не дяди Сэма, а основанной на лучших кодексах законов!
И еще один момент. Из всемирной истории я знал, что, скорее всего, из нашей затеи ничего не выйдет: игры с народом всегда заканчиваются жестоким поражением. То, что с пафосным таким ударением называют человечеством, беспощадным железным катком прокатывается не только по большинству рядовых своих членов, но и по "чингисханам", "наполеонам", "гитлерам", "сталинам". И поэтому я рассматривал затею Бельмондо, как игру, опасную лишь для нас с Баламутом и, может быть, сотни-другой преступников.
А сам все более и более задумывался об идее, высказанной Худосоковым. А если действительно каждому новорожденному вживлять в голову микрочип, который постоянно и эффективно внушал бы ему то, что пытаются внушить своим детям ответственные родители: "Ты хороший человек", "Ты счастливый", "У тебя отличные родители!", "Все люди хорошие", "Ты не можешь никому причинить зла", "Ты учишься, живешь и работаешь во благо каждого и каждый учиться, живет и трудится в твое благо".
И все! Все вопросы будут решены! Люди перестанут ощущать себя несчастными, перестанут тянуть на себя одеяло и всем его хватит! Не нужно будет религий, которые пытаются внушить людям то же самое, но столетие за столетием терпят поражение из-за лицемерия своих служителей.
А если ничего из этого не выйдет, если человечество не может существовать в атмосфере добра, то пусть оно погрязнет во зле, но во зле уже не лицемерном, а в том, честном, о котором любил говорить Худосоков. И пусть тогда каждый несчастный знает, что его грабят, унижают и убивают во имя великой цели – во имя сохранения человечества!
...И я "рыл землю" – искал эссенцию тотально, обшарил каждый квадратный метр каждой комнаты, каждой камеры, каждого коридора.
И нашел кое-что... Но не газ, а Худосокова... Он, забальзамированный, одетый в синий костюм-тройку, белую рубашку и черные туфли, лежал в красном гробу, стоявшем на покрытом тяжелым драпом помосте.
"Наверное, он так завещал..." – подумал я, вглядываясь в мертвое лицо Худосокова. Оно, тронутое предсмертной усмешкой, было страшным какой-то особой антиживостью, оно жило смертью и не просто смертью, а смертью, дышавшей мне в затылок. Моей смертью, смертью моих друзей и близких... "Он что-то придумал! – замерло сердце. – Его смерть – это продуманное звено его козней, посмертных козней!"
Сотря испарину со лба, я вынул перочинный нож, непослушными руками раскрыл его и вонзил в грудь мумии.
Лезвие вошло в нее, как в рыхлый пенопласт Я успокоился и покинул склеп, насвистывая "Однажды смерть старуха пришла к нему с косой, ее ударил в ухо он рыцарской рукой..."
Приподнятое настроение помогло мне – не прошло и часа, как я нашел эссенцию. Она хранилась в химической лаборатории, в нише, прикрытой фальшивым электрощитом.
Колб с голубым искрящимся газом было штук пятнадцать. Они стояли на металлических полочках и мерцали в унисон, как бы обмениваясь мыслями и впечатлениями.
Взяв одну в руки, я обернулся к потолочному плафону, чтобы посмотреть колбу на просвет и увидел... барф-шайтана. Он, совершенно нагой, стоял и думал, съесть меня прямо на месте или перенести это мероприятие в свое логово – мысли эти были написаны на его зверином лице и в глазах весьма отчетливо. Я инстинктивно метнул в него колбу; она, отскочив от мощной груди природного феномена, упала на пол, разбилась. Рассмотреть, как душевная эссенция высвобождается из заточения я не смог – прямой в челюсть выбросил мое тело в коридор.
"Хорошо, что дверь открывается наружу", – подумал я в полете.
* * *...В сердце вон Сер Вила закралась печаль. Последнее время он несколько раз в мер посещал релаксатор и полюбил ощущать себя жителем Синии. Трахтенн, как и многие марияне, побывал во многих уголках своей звездной системы, испытал практически все виды удовольствий, в том числе, конечно, и сексуальных, но о таких ярких и удивительных по своему разнообразию ощущениях, он не мог и мечтать...
"Все удовольствия, испытанные мною за всю мою жизнь, не стоят и единственного эха, проведенного с жительницей этой планеты, – думал он, не сводя взгляда с Синии, призывно мерцавшей в иллюминаторе. – И эту удивительную планету я должен уничтожить...
