Кир Булычев - Встреча тиранов (сборник)
Было пять часов утра. Те жители города, что остались живы, еще спали.
Шубин проснулся, и ему показалось, что он и не засыпал — только закрыл на минутку глаза, чтобы не так щипало. Он сразу вспомнил, где он, и первая мысль была хорошая: ну вот, обошлось.
Он лежал на том же диване, у которого, сидя на полу, отключился. В комнате стоял утренний полумрак — небо за окном было холодным, голубым. Повернув голову, Шубин увидел кровать и спящего на ней Митьку, которого он толком еще не видел.
За стенкой тихо разговаривали.
Шубин вспомнил, что обгорел, спускаясь с крыши, он провел рукой по колючей голове. В комнате было холодно.
Он поднес часы к глазам, но света в комнате было слишком мало. Ничего не увидел. Он поднялся и пошатнулся так, что чуть было не уселся обратно. В голове все потекло.
Эля услышала и вошла в комнату.
— Ты чего встал? — прошептала она.
— Ты же тоже не спишь, — сказал Шубин.
Он прошел на кухню, где на табуретке сидела мать Эли, обыкновенная полная женщина, тоже скуластая и черноволосая. Только губы, в отличии от Элиных, у нее ссохлись и сморщились. Глаза были заплаканы.
На кухонном столе горели две свечи. От них уже наплыло на блюдце.
— Здравствуйте, — сказал Шубин. — Простите, что так вышло.
— Это вам спасибо, Юрий Сергеевич, — сказала мать Эли. Она всхлипнула. — Мне Эля все рассказала, а мы вот сидим и боимся.
— Лучше не выходить, — сказал Шубин.
— А воды нет, — сказал мать, — и газа, знаете, тоже нет. Когда дадут, вы как думаете?
— И холодно, просто ужасно, — сказала Эля. — Знаешь, на улице похолодало.
В синее окно Шубину было видно, что на улице метет.
Наверху кто-то прошел, зазвенел посудой, дом был панельный — слышимость абсолютная.
— Сколько времени? — спросил Шубин.
Эля поглядела на ходики, висевшие над столом. Шубин сам увидал: половина восьмого.
— В это время уже машины ездят, — сказала Эля, — люди на работу идут. А мама мне верит и не верит.
— Чего ж не верить, — ответила та. — Многие говорили, что этот завод нас погубит. Детей вывозили. Вы слышали?
— Да, я даже видел.
— Но с них как с гуся вода. А Эля говорит, много народу погибло.
— Да, — сказал Шубин, — многие погибли.
Он посмотрел на Элю. Она встретила его взгляд настороженно, будто таясь.
Уже был другой день, другая жизнь, и он в ней был будто гостем. Да и что скажешь при матери?
Шубин подошел ближе к окну. Улица, на которую оно выходило, была пуста. Вон оттуда, из-за угла дома на той стороне, они пытались перейти улицу и потом спрятались от желтого шара. Он увидел истоптанный снег, там они лежали, боясь поднять головы. А чуть дальше за домом — лавочка, где сидят влюбленные.
— Я пойду, — сказал Шубин.
— Что? — не поняла Эля.
— Я пойду. Сама понимаешь, не сидеть же здесь.
— Я вас, Юрий Сергеевич, никуда не пущу, — сказала Эля, перейдя снова на «вы». — Вы на себя в зеркало посмотрите. Вы же на последнем издыхании.
— Я выспался, — сказал Шубин. — Я больше двух часов проспал.
— Я с вами.
— И не мечтай, — сказала ее мать.
И Шубин как эхо повторил:
— И не мечтай. Ну как же так… — покорилась Эля.
— Я очень прошу вас, — сказал Шубин, — никуда из дома не выходить. У вас четвертый этаж, это спасение. Мы не знаем, кончилось все уже или еще будут последствия.
— Холодно ведь, — сказала мать, — когда затопят?
— Я все узнаю и вернусь, — сказал Шубин.
— Правильно, — сказала мать, — сходите, поглядите и возвращайтесь.
Шубин взял свечу, прошлепал босиком в ванную комнату. Вода не шла. и не могла идти. Он поднял голову, посмотрел в зеркало и увидел себя впервые с вечера. И не сразу узнал, потому что за тридцать девять лет жизни привык к другому человеку.
На него смотрело грязное, обросшее щетиной существо. Волосы его и ресницы опалены, от волос вообще остались какие-то клочья. На виске и щеке — высохшая кровь. И как назло — нет воды.
— Юрий Сергеевич, — сказала из-за двери Эля. — У нас в кастрюле вода осталась. Вам пригодится.
Шубин хотел было с благодарностью согласиться, но сказал:
— Отлей мне в стакан. Неизвестно, когда пустят воду. Надо экономить. Может, целый день придется терпеть… или больше. Ты же понимаешь, что водопровод может быть отравлен.
— Понимаю, — сказала Эля. — Щетку зеленую возьмите, это моя.
Он открыл дверь. Она протянула ему полный стакан.
Он услышал голос матери из кухни.
— В чайнике еще осталось. Смотри, не выплесни.
Шубину было не ловко, что он не может спустить за собой воду в унитазе. Он прикрыл его крышкой, потом почистил зубы, намочил водой край полотенца и протер кое-как лицо. На полотенце остались пятна сажи и крови.
Пока Шубин натягивал ботинки, Эля почистила его пиджак и пыталась уговорить его съесть холодного мяса. Но есть совсем не хотелось. Он бы еще выпил воды, но не посмел попросить.
Эля стояла в смущении перед вешалкой, потому что Шубину надо бы переодеться, а дома не было мужских вещей. Она уговорила его надеть под рваную аляску свой толстый свитер, и Шубин согласился. Потом вытащила откуда-то белую вязанную шапку и сказала:
— Это ничего, что она женская, у нас ребята многие носят.
На шапке были изображены олимпийские кольца.
— До свидания, — сказал Шубин матери, которая стояла в дверях кухни.
— Приходите, — ответила она сдержанно.
Эля вышла проводить Шубина на лестницу.
Он пониже надвинул на глаза лыжную шапку.
— Ты адрес помнишь? — спросила вдруг она. — Улица Строительная, двенадцать, корпус два, квартира пятнадцать. Записать?
— Нет, запомню, — сказал Шубин. — Только не выходи. Не надо. И мать не пускай. Пока не вернусь, не выходи, обещаешь?
— Обещаю, — улыбнулась Эля. Впервые он увидел ее улыбку с прошлого вечера. Блеснула золотая коронка. А он и забыл, что у нее золотая коронка.
Дверь напротив открылась, и оттуда выглянул громоздкий мужчина в пижаме.
— Привет, — сказал он, — гостей провожаешь?
В вопросе было плохо скрываемое презрение к соседке.
— Доброе утро Василий Карпович, — сказала Эля, не выпуская руки Шубина.
Этот человек был из другого, обыкновенного, сонного, вчерашнего существования.
— Чего-то света нету? — спросил он. — Не знаешь?
— А вы проверьте, — сказал Шубин, — нет воды, нет газа и не работает телефон.
— А что? — Человек сразу поверил и испугался. — Что случилось, да?
— Эля, — сказал Шубин, отпуская ее руку. — Я тебя очень прошу. Пройди по квартирам и еще лучше — возьми кого-нибудь из мужчин, на которых можно положиться. Сейчас люди будут вставать, они ничего не знают. Может быть паника, кто-то может заразиться… Ну не мне тебя учить.
— Хорошо, Юрий Сергеевич, — сказала Эля.
Она хотела еще что-то сказать, но Василий Карпович из соседней квартиры не дал.
— Да что случилось, я спрашиваю! — почти закричал он. — Ты можешь человеческим языком объяснить?
Перешагивая через две ступеньки, Шубин сбежал с лестницы. Хлопнула бурая дверь подъезда.
Холодный ветер ударил в лицо. Он нес колючие снежинки. Шубин надвинул капюшон аляски.
На улице рассвело. Он перешел улицу и оглянулся. Эля стояла у окна. Она смотрела вслед. Тут же рядом с ней возникло лицо Василия Карповича — значит, он уже проник к ним в квартиру.
Шубин прошел за соседний дом. И остановился у его угла, не оборачиваясь больше. Он понимал, что через несколько шагов уйдет из той обыденности мира, в котором еще ничего не произошло, который только сейчас начинает открывать, и то не во всей полноте, масштабы бедствия — как будто от гостиницы, где они провели ночь, до этих домов — много километров, и звуку несчастья еще предстоит их одолеть.
Конечно же, Шубин мог остаться у Эли и поспать еще несколько часов. Нет, он бы уже не заснул. Он-то знал, что жизнь этого и соседних домов — только видимость, а то, настоящее, к чему он принадлежит, начнется за углом.
И вдруг неожиданная мысль заставила его оглянуться.
Он посмотрел на Элин дом. Нет, не на четвертый этаж, а на первый. В трех, нет, в четырех окнах первого этажа открыты форточки. Значит, почти наверняка, там лежат мертвые люди. Лежат мирно, будто спят, но скоро эти двери взломают. Где водораздел? два этажа — гробы, три верхних — обыкновенные квартиры, где люди просыпаются и удивляются, почему нет воды и света. Водораздел — на втором этаже…
Больше он не мог стоять — он должен был оказаться там, где много людей, где что-то делается, где он может пригодиться.
Шубин вышел в следующий двор. Навстречу ему рванулся крик. У скамейки, на которой сидели, обнявшись, влюбленные, стояла, подняв руки, женщина и неразборчиво кричала. Можно было лишь разобрать:…мой девочка… девочка… Лидушка…
