Владимир Лещенко - Обреченный рыцарь
– Не понимаю тебя, – пожал плечами старый маг. – Но все равно спасибо. И прощай – мне нужно поскорее вернуться к своим: им будет трудно научиться жить наверху. Прощай и ты, Файервинд, – обратился он к ведьме. – Надеюсь, что ты не пропадешь – чему‑то ты все же у меня научилась…
Повинуясь непонятному порыву, чародейка извлекла из‑за пазухи Амулет Силы и протянула Мар‑Гаддону.
– Возьмите, Учитель… Наверное, он мне больше не понадобится. Да и права на эту Силу я уже не имею.
«Да и не хочу иметь», – прибавила она про себя.
Протянув сухую длань, ти‑уд взял лунно‑переливающийся камень. Почему‑то брезгливо, словно дохлую крысу.
– Мало того, что почти пустой, так еще и загажен…
Обхватив ладонью источник магической энергии, он как‑то странно сложил пальцы на другой руке.
– Но‑но‑но!! – прикрикнул на него Вареникс. – Забыл уговор, что ли? Думаешь, я тебе девочку испортить позволю?
– Я только хотел проверить Амулет, – начал было оправдываться мудрец.
– Давай, давай, потом проверишь!
Маг поспешно скрылся в лесу.
– Он чего, так и будет пешком до Имандры топать? – осведомилась Файервинд, подозревая, что леший только что избавил ее от крупных неприятностей.
– Как же, небось сейчас лося подманит да поедет. А потом – Старыми Тропами. И не до ваших пещер, а прямо на новые земли рванет.
Несколько секунд красавица смотрела туда, где скрылся ее Учитель. Видела сейчас она не лес и даже не спинути‑уд, скрывшегося в еловом лапнике, а нечто другое. Взору ее предстала другая картинка.
Среди безлюдной тайги движется небольшой караван. Тысяча или две странно одетых людей, среди которых немного молодых и очень мало детей. Зачарованные звери влекут повозки и тащат волокуши с добром. Отдельно, запряженная косматыми единорогами едет железная колесница, в которой на мягких шкурах устроилось с полдюжины дряхлых, непонятно как живых еще старцев – высший синклит народа, которому некогда принадлежала половина материка.
По бокам колонну прикрывают воины и маги – почти сплошь люди. Среди них ее знакомые…
Отогнав видение, Файервинд нервно встряхнула волосами. А потом опустилась на колени и припала губами к могучей волосатой длани лесного князя.
– Спасибо тебе, отче, – истово прошептала она, чуя, как на глаза наворачиваются слезы.
– Ну, чего ты, девочка? – ласково молвил Вареникс, поднимая ее с колен. – Нетто я не понимаю…
И тогда она разрыдалась – первый раз за Бог весть сколько лет.
И сквозь слезы подумала, что ей тоже надо будет принять крещение и новое имя.
Потому что прежней Файервинд больше нет…
* * *– Да, – буркнул старый Гней Сульпиций, походный легат Сераписского вольного легиона, – вот шли‑шли, на кораблях самых быстрых плыли, месяц с лишним в походе, а теперь вот возвращаемся, даже не подравшись!
– Радуйся, легат. – Эомай не скрывал раздражения. – Повоевать не пришлось, а полную плату получили.
– Что верно, то верно, – кивнул наемник. – Здешняя царица щедрая – не зря Орландина тут остается. А все ж, – усмехнулся он в усы, – недурно я девку выучил. Как‑никак Мерланиуса уделала, а теперь еще и тут не подкачала. Моя школа, что ни говори! Слушай, а нас кто‑нибудь хоть проводить из господ здешних придет? Хоть бы этот правитель. Вроде он из наших, из римлян…
– Муж царицы Светланы прийти не может, – изрек Потифар, двусмысленно усмехаясь. – Он очень занят.
Сотни луженых солдатских глоток заржали в ответ…
– Пойдем… Нужно кое о чем поговорить.
Как ни стыдил себя рыцарь Мечехвост в душе за подобное нехристианское поведение, но не мог он не проучить наглого бритта.
И тут же пообещал себе потребовать у духовника епитимью сразу по возвращении в Серапис, ибо испытал неподдельное злорадство при виде побледневшего лица беглого собрата по ордену.
– Пойдемте, уважаемый, – молвил появившийся как из‑под земли Потифар. – И в самом деле нам есть что вам сообщить.
Гавейн обреченно пошел следом за двумя этими людьми, в данную минуту воплощавшими для него все самое страшное в мире. Ибо сейчас его ждало возмездие за все прошлые грехи. И ведь вполне справедливое! Видать, Господь, которого он забыл, решил сделать ужас расплаты еще большим, если позволил Гавейну из нищих беглецов подняться почти до царской власти и заслужить любовь прекраснейшей из женщин, чтобы сейчас сбросить его прямо в ад!
Словно в насмешку над его страхами прямо перед глазами рыцаря маячила золотая собачья голова, вышитая на алом плаще Сераписского наместника. Неужели сбудется пророчество? А он‑то уже понадеялся, что все позади.
Прикинул свои шансы.
В бою, ясен Нергал, ему ничего не светит.
Может, пырнуть обоих мечом, пока они не ожидают? Но тут же отбросил эту мысль, мало того, что постыдную, так еще и бессмысленную. Если Эомай, пусть и не в одиночку, победил лучших рыцарей Круга Стоячих Камней, то где уж ему с ним тягаться. И потом – ну убьет он даже каким‑то чудом двух достойных людей? Ведь скрыть это никак не удастся.
Пусть уж лучше его убьет в честном поединке брат зарезанного им мальчишки…
Но надо же было так влипнуть!
Ведь он хотел обокрасть ризницу, чтобы выкупить из борделя эту чертову куклу Луллию и бежать с ней!
Спустя полгода узнал, что чертовка мирно себе жила с хозяином заведения, и за пару месяцев до их знакомства упросила этого жирного борова Николакиса не продавать ее богатому купцу, воспылавшему к ней страстью.
С этой шлюхи все и началось – все падение послушника славного ордена Мечехвостов.
До сих пор он просыпается ночами, вскакивая в холодном поту и вспоминая ту ночь.
Ведь толком и не помнит, как все случилось. Память напрочь отказала.
Опамятовался лишь в каком‑то грязном кабаке, крепко сжимающим тяжелый мешок с добычей. Руки и одежда были в кровавых пятнах, вокруг бесновался пьяный сброд. А напротив него, добродушно ухмыляясь, сидел полуголый татуированный великан.
– Ну, я понял, что ты убивать не хотел, – похлопал исполин оторопевшего, тщетно пытавшегося все вспомнить Гавейна по плечу. – Что ты так переживаешь? Я вот точно уже и не вспомню, скольким шеи свернул, и не мучаюсь. Будь проще, дружище…
Так он познакомился с приведшим его в Круг Стоячих Камней Горро, кошмарным телохранителем и штатным убийцей при особе понтифика Британского. Самое смешное, что добычу у него Горро тогда отобрал…
Между тем они оказались в укромном углу княжеского двора.
Потифар неторопливо развернул свиток папируса.
– Рескрипт его величества, императора, принцепса и фараона, милостью богов августа Римской Империи Птолемея Сорок Четвертого по делу бывших рыцарей бывшего ордена Круга Стоячих Камней Гавейна и Парсифаля, – важно начал он. – Поелику расследованием доблестного пропретора Ганнона Гамилькара установлено, что вышеозначенный Гавейн не имеет касательства к убийству послушника ордена Мечехвостов Ингмара…
– Как?! – прямо‑таки взвизгнул обреченный рыцарь.
– …Совершенному преступным Горро, слугой злокозненного Мерланиуса дабы втянуть слабого духом Гавейна в дела темные и нечестивые, – не обращая внимания на реакцию крепыша, продолжил канцлер, – то обвинение в убийстве с оного Гавейна снимается. Учитывая же просьбу о милосердии, капитулом ордена Мечехвостов представленную, и покражу оному Гавейну простившую, постановляем, что римский гражданин Гавейн отныне из розыскных списков исключен и может невозбранно жить в Империи, где ему угодно, за вычетом пяти священных городов и Александрии.
Что ж до соприятеля рекомого Гавейна, бывшего патриция Парсифаля, то оного также решено простить, ибо, как явствует из материалов следствия, дела его не из злобы проистекали, но от полной глупости.
Также оному Парсифалю…
– Святейший Потифар, – усмехнулся Эомай. – Можете не продолжать – этот несчастный, кажется, сомлел.
За этим последовал звук упавшего наземь тела – без пяти минут принц‑консорт Куявии действительно сомлел.
* * *Из окна башни Орландина созерцала уходящий вдаль воинский строй.
Она все же сделала выбор. Пока останется в Киеве. Может, даже поживет тут со Старом – тому будет интересно в Куявии. Жаловался же, что в Империи ему мало света – пусть среди «варваров» поживет!
Но все равно, когда‑нибудь она приедет в Серапис – там живет матушка Сэйра, там все ее друзья, там любимая сестренка.
(«Это ж надо – я скоро тетей стану».)
Но пока она остается здесь.
Вот только бы Стир не испугался и приехал к ней.
И что‑то подсказывало ей, что он не испугается.
