Терри Пратчетт - Роковая музыка
Сьюзен подняла жизнеизмеритель и критическим взглядом посмотрела на песок внутри.
— Полагаю, договариваться о чем-либо уже поздно? — спросил Золто.
— Я просто смотрю, живы вы или нет, — пояснила Сьюзен.
— Я лично, кажется, жив, — сказал Золто.
— Надежда умирает последней.
Услышав громкий треск, все обернулись. Телега наконец соскользнула в пропасть. На полпути она задела за каменный выступ, а потом рухнула на далекое дно ущелья, рассыпавшись на части. Вспыхнуло вытекшее из каретных фонарей масло, раздался взрыв, и из клубов едкого дыма выкатилось горящее колесо.
— Мы могли бы быть в этой телеге, — покачал головой Утес.
— Думаешь, сейчас мы в лучшем положении? — спросил Золто.
— Конечно. Мы ведь не погибли в горящих обломках.
— Да, но у этой вот девушки несколько… оккультный вид.
— Я не против. Всегда предпочитал оккультное хорошо прожаренному.
Бадди повернулся к Сьюзен.
— Кажется… я все поняла, — сказала она. — Музыка… исказила историю. В нашей истории ее быть не должно. Ты не помнишь, откуда она взялась?
— Из лавки в Анк-Морпорке, — ответил Утес.
— Из таинственной древней лавки?
— Не более таинственной, чем все в этом городе. Там…
— А вы еще раз заходили в нее? Она была на том же месте? На том же самом?
— Да, — сказал Утес.
— Нет, — сказал Золто.
— И там было много интересных товаров, о которых вам хотелось узнать побольше?
— Да! — воскликнули Золто и Утес одновременно.
— Ага, — кивнула Сьюзен. — Значит, эта лавка все-таки была из тех самых.
— Я сразу сказал, какая-то она странная! — воскликнул Золто. — Разве я вам не говорил? Так прямо и сказал. Жуткая лавчонка, всякие иллюминаты от таких просто без ума…
— Иллюминаты — это такие светлячки? — уточнил Асфальт.
Утес поднял ладонь.
— Снег прекратился, — заметил он.
— Я бросил эту штуку в пропасть, — сказал Бадди. — Она… она мне больше не нужна. Наверное, она разбилась.
— Вряд ли, — откликнулась Сьюзен. — Все не так…
— Эти облака… тоже понравились бы иллюминатам, — сообщил Золто, посмотрев на небо.
— А что в них такого привлекательного для светлячков? — не понял Асфальт.
И тут они почувствовали…. словно стены, окружавшие мир, исчезли. Воздух загудел от напряжения.
— Ну, что теперь? — спросил Асфальт, когда все инстинктивно прижались друг к другу.
— Это ты нам скажи, — огрызнулся Золто. — Ты же везде был, все видел.
Воздух озарился белым светом.
А потом воздух стал самим светом, белым, как лунный, и мощным, как солнечный. И появился звук, похожий на рев миллионов голосов.
И все они сказали:
«Позвольте представиться. Я — музыка».
Губошлеп зажег фонари.
— Да шевелись ты! — закричал господин Клеть. — Нужно поймать их. Хат. Хат. Хат.
— Зачем? Они ж и сами уехали… — проворчал Губошлеп, садясь в телегу. Господин Клеть моментально огрел хлыстом лошадей. — Ну, то есть они покинули город. А это главное.
— Нет! Ты же их видел! Они… душа всех наших бед. Мы не можем позволить им уйти!
Губошлеп отвел взгляд. Ему в голову в который уже раз пришла мысль, что оркестр разумности, дирижирует которым господин Клеть, играет далеко не в полном составе и что сам господин Клеть относится к категории людей, взращивающих свое безумие на почве полного хладнокровия и логики. Сам Губошлеп, несмотря на то что не испытывал особого отвращения к исполнению фокстрота на пальцах или фанданго на головах, никого не убивал — по крайней мере, умышленно. Он подозревал, что где-то внутри его все-таки есть душа, пусть с дырами и рваными краями, и лелеял надежду, что настанет день, когда бог Рег подыщет ему теплое местечко в своем небесном ансамбле. А вот убийце получить такое место будет значительно труднее. Убийцы выше альта не поднимаются.
— Может, отпустим их с миром? — предложил Губошлеп. — Они уже не вернутся…
— Заткнись!
— Но какой смысл…
Лошади встали на дыбы. Телега закачалась. Что-то пронеслось мимо нее и скрылось в темноте, оставив за собой полоску синего огня, который померцал немного и погас.
Смерть понимал, что рано или поздно ему надо будет остановиться. И до него постепенно начало доходить, что в словарном запасе этой странной конструкции нет таких понятий, как «Снизить скорость» или «Безопасное движение».
По самой своей природе эта машина не могла снизить скорость — ни при каких обстоятельствах, кроме драматическо-катастрофических.
В этом и была беда музыки Рока. Она любила все делать по-своему.
Нос машины угрожающе пошел вверх, скорость по-прежнему росла…
Абсолютная тьма заполнила вселенную.
— Это ты, Утес? — спросил голос.
— Ага.
— Отлично. А это я, Золто.
— Ага. Голос похож.
— Асфальт?
— Я здесь.
— Бадди?
— Золто?
— А… гм… та дамочка в черном?
— Да?
— Госпожа, ты случаем не знаешь, где мы очутились?
Земли под ними не было, но у Сьюзен не возникло ощущения, что она летит. Она просто стояла. И факт, что стоять было не на чем, не имел особого значения. Она не падала потому, что падать было некуда — или неоткуда.
География никогда особо не интересовала ее, но Сьюзен сильно сомневалась, что это место можно найти в каком-нибудь атласе.
— Я не знаю, где находятся наши тела, — осторожно ответила она.
— Превосходно, — услышала она голос Золто. — Правда? Я здесь, а мое тело — неизвестно где. А как насчет моих денег?
Послышались чьи-то шаги, где-то далеко, в темноте. Они приближались, медленно и неукротимо. А потом все стихло.
И раздался голос:
— Раз. Раз. Раз. Два. Раз. Два.
Шаги удалились.
Потом раздался другой голос:
— Раз, два, три, четыре…
И вселенная возникла.
Было бы неправильно назвать это сильным «ба-бахом». Это подразумевало бы наличие только шума, а шум может создать только еще больший шум и космос, заполненный беспорядочными частицами.
Материя, вероятно, возникла в хаотичном виде, но причиной всему был аккорд. Первичный мощный аккорд. Все выплеснулось в едином порыве, содержащем внутри (в виде своего рода обратных окаменелостей) все, что должно было существовать.
И в этом разраставшемся облаке металась взад-вперед самая первая необузданная живая музыка.
У нее была форма. У нее была скорость. У нее был такт. У нее был ритм, под который хотелось танцевать.
И все танцевало.
«И я никогда не умру», — произнес голос внутри головы Сьюзен.
— Часть тебя присутствует во всем живом, — громко сказала она.
«Да. Я — ритм сердца. Я — ритм разума».
Вокруг нее по-прежнему никого не было. Мимо струился лишь свет.
— Но он выбросил гитару.
«Я хотела, чтобы он жил для меня».
— Ты хотела, чтобы он умер для тебя! Среди обломков телеги!
«Какая разница? Он бы все равно умер. Но умереть ради музыки… Люди всегда будут помнить песни, которые ему так и не удалось спеть. И они будут самыми великими песнями в истории.
Вмести всю свою жизнь в одно мгновение. А потом живи вечно».
— Верни нас назад!
«А я вас никуда и не забирала».
Сьюзен заморгала. Они по-прежнему стояли на дороге. Воздух мерцал, потрескивал и был заполнен мокрым снегом.
Она повернулась и посмотрела на искаженное ужасом лицо Бадди.
— Пора идти…
Он поднял руку. Она была прозрачной.
Утес почти исчез. Золто отчаянно цеплялся за сумку с деньгами, но пальцы проскальзывали сквозь материю. Лицо его искажал ужас от грядущего Смерти или, того хуже, бедности.
— Он выбросил тебя! — закричала Сьюзен. — Так нечестно!
По дороге неслось пятно ослепительного синего света. Никакая телега не могла двигаться так быстро. Был слышен рев, который походил на крик разъяренного верблюда, увидевшего перед собой два «кирпича».
Пятно достигло поворота, тормознуло, налетело на камень и взлетело над пропастью.
Времени хватило только на то, чтобы глухой голос произнес:
— ВОТ ПРО…
…И на другой стороне ущелья расцвел яркий круг пламени.
Отскочив от скалы, кости полетели вниз, на дно пересохшей реки, где и упокоились.
Сьюзен резко развернулась, готовая нанести удар косой. Но музыка была в самом воздухе. Удар пришелся бы в пустоту.
Можно сказать вселенной: «Это нечестно». И услышать в ответ: «Правда? Что ж, извини».
Можно спасти людские жизни. Мгновенно перенестись в нужное место. Но потом что-то просто щелкнет пальцами и скажет: «Нет, так не пойдет. Пусть будет так. Позвольте объяснить вам, как должно быть. Как на самом деле творится легенда».
